Кумохин Геннадий Вениаминович. Инженер. Партфункционер.

jlm_taurus — 21.06.2024 "В последние месяцы службы в армии, весной 1975 года меня приняли кандидатом в члены КПСС. На этот поступок, меня надоумил мой приятель, разумеется, двухгодичник.

Я вспомнил, как сетовал в свое время Алексеев, что Володе Мысливченко трудно будет вступить в партию. У меня были очень смутные представления о партии, а институтский курс «Истории КПСС» вызывал откровенную неприязнь. Но ради того, чтобы приблизить возможность заниматься философией, я был готов и не на такие испытания. Действительно, пришлось пережить немало неприятных минут, когда наш эскадрильский замполит «Колокольчик» выговаривал мне за плохое знание Устава, а я все не мог себя заставить тупо его зубрить. И необходимость просить рекомендации у старшего техника самолета Турлумбека — Тимохи, и полкового инженера Баранова — я весьма болезненно все это переживал. Как оказалось, эти тяготы были совершенно напрасны, так как моя философская карьера не состоялась.

И все-таки я не могу сказать, что вступал в партию только из карьерных побуждений. Ведь я собирался заниматься именно марксистской философией, и вступление в партию, в которой Маркс считался одним из отцов — основателей, выглядело вполне логичным. А кроме того передо мной всегда стоял пример моего отца, который был коммунистом еще с войны.

При поступлении на работу в Институт мои неприятности с партией не закончились. Когда я становился на учет в парткоме, заведующая учетом прямо взъелась на меня, за то, что кандидатский стаж у меня был на исходе, а рекомендаций мне здесь никто давать не мог. В итоге кандидатский стаж мне решили продлить, а для проверки нагрузить каким-нибудь ответственным партийным поручением. Так я стал пропагандистом.

Это была довольно многочисленная категория членов партии, которая должна была нести слово КПСС в массы. Для начала мне было поручено проводить еженедельные политинформации перед коллективом нашей лаборатории. Руководила в Институте всеми пропагандистами заведующая парткабинетом Инна Аполинарьевна Мировская. Не знаю по какой причине, но я ей почему-то понравился. Разумеется, ни перед ней, ни перед кем другим в Институте я не был намерен распространяться о моих интересах и неудавшейся карьере в философии. Вокруг нее постоянно роились пропагандисты, для которых она организовывала учебу, вытаскивая самых известных лекторов — международников.

Поскольку мы в то время жили в условиях почти полного вакуума объективной информации, кроме, разумеется, официальной, эти лекции были прекрасным подспорьем при проведении семинаров. Во всяком случае, для меня. Кроме того, еще со времен студенческого увлечения диспутом о проблеме эстетического, я научился вылавливать мысли авторов буквально между строк, поэтому мне всегда было что сказать в нашей небольшой аудитории. Ну, и ведь я еще совсем недавно собирался стать преподавателем, поэтому общался со своими сослуживцами свободно и раскованно.

Скоро меня приняли в ряды КПСС, а для того «чтобы жизнь медом не казалась», дали еще одно поручение: назначили руководителем агитколлектива. Всего в Институте было образовано два агитколлектива, и в каждый входило около сотни агитаторов. Такие агитколлективы образовывались, наряду с избирательными комиссиями, после опубликования Указа Верховного Совета о предстоящих выборах.

До проведенной Лужковым реорганизации в Москве было тридцать три района. Во многом они различались по количеству находящихся в районе жителей и числу предприятий и организаций и, соответственно, количеству их работников. Районы, как правило, подразделялись на спальные и промышленные. Наш район был промышленным, а избирательные участки нашего Института находились в соседнем районе, который был спальным, и мы, таким образом, над ним шефствовали.

Пару — тройку раз мы с моим коллегой, другим руководителем, более опытным, сходили на инструктаж в соседний райком, где нам все по полочкам разложили: когда нужно пригласить избирателей для уточнения списков в участковую избирательную комиссию, когда ознакомить со списком кандидатов в депутаты, а когда — разнести приглашения на голосование. Мне было внове участие в избирательной кампании. Поэтому я не без интереса выполнял все положенные мероприятия: проводил совещания агитаторов, в случае оперативной информации обзванивал старших агитаторов, ходил по квартирам и тесно общался с секретарем участковой избирательной комиссии, которая, по сути, была на участке главной.

Самым насыщенным был день голосования. Рабочий день для агитаторов начался задолго до открытия участков, а закончился — после утверждения акта в окружной избирательной комиссии. По ходу выборов я знал, что несколько избирателей мои агитаторы так и не нашли, и поэтому беспокоился за явку на нашем участке. Однако в акте участковой комиссии значилось, что явка на наш участок составила 99,6 %, и я был уверен, что за «трудных» избирателей в последний момент проголосовала наша секретарь.

По итогам выборов у меня состоялся интересный разговор с секретарем парткома, Георгием Ивановичем Полозковым. В частности, говорили о том, как организовать работу с категорией «трудных» избирателей. Я подумал тогда: хорошо было бы работать с таким умным человеком.

А еще некоторое время спустя меня предложили избрать в состав парткома Института. Участок работы предполагался смехотворный: курирование ДОСААФ, но мне прозрачно намекали, что, в общем, это просто предлог для будущей более ответственной работы.

После отчетно-выборного собрания меня действительно избрали в состав парткома. Меня утвердили заместителем секретаря парткома Института на бюро райкома партии в «день дурака», 1 апреля 1980 года

Честно говоря, у меня и мысли не было делать карьеру по партийной линии. И я удивился, когда узнал, что меня включили в резерв на заместителя секретаря парткома. Позже я спрашивал у Мировской, как это произошло. Она не стала преувеличивать своей роли. Просто предложила Полозкову обратить на меня внимание, когда я был еще кандидатом в члены КПСС. Полозков принял несколько неожиданное решение, назначив меня руководителем агитколлектива, и был удивлен, как спокойно и без авралов я выполнил эту, непростую работу. Вот тогда и возникла у него мысль включить меня в резерв.

Прежде, чем принять предложение работать в парткоме, я довольно долго раздумывал. С одной стороны, у меня не плохо все получалось на инженерной работе. Но, с другой — в ближайшие годы меня опять ожидали многочисленные командировки, которые могли растянуться на годы. А у нас в семье было уже двое детей и больной тесть, и помощи ждать было неоткуда. И было бы большой несправедливостью оставлять всех на одну жену, мою любимою, пусть даже самую ответственную из всех мам и дочерей на свете. А кроме того, работая уже в двух почтовых «ящиках» с частыми поездками по командировкам, я видел, как изменяются люди, отвыкают от жен, сходятся с другими женщинами, а то и вовсе спиваются. Здесь же я, по крайней мере, ночевать буду всегда дома.

В партийной организации нашего Института состояло на учете больше тысячи коммунистов, следовательно, во главе парторганизации стоял партком с правами райкома. Правда, эти права исчерпывались тем, что здесь самостоятельно велся учет и прием в КПСС, однако разнарядка на кандидатов в члены партии все равно ежегодно спускалась из райкома. Секретарь парткома, его зам. по оргработе, технический секретарь, зав. партучетом и зав. парткабинетом числились на работе в райкоме, а должность зама по идеологии была в Институте общественной.

...пьянство в среде партийных чиновников среднего и низового звена было, по-видимому, вполне рядовым явлением, и существовало даже оправдание: для снятия стресса. Я могу подтвердить, что, действительно, работники парткомов и райкомов существовали в условиях постоянного прессинга со стороны вышестоящего руководства, а тем паче, для наиболее мыслящих, понимания бесчеловечности и бесполезности предпринимаемых усилий.

О значении докладов ко всякого рода торжественным заседаниям нужно сказать особо. Пожалуй, это были своего рода сеансы психотерапии, в которых нуждались многие довольно пожилые уже люди — партийно-хозяйственный актив Института.

Отдельного упоминания заслуживает подготовка к демонстрациям, которые проводились 1 Мая и 7 Ноября. Колонна представителей Института составляла от пятисот до тысячи человек и оформлялась бумажными цветами или флагами, а во главе колонны шли орденоносцы со стягами и везли тележку, на которой высился какой-нибудь патриотический лозунг или портрет одного из вождей. Как обычно, Корецкий увильнул от конкретной работы, и все: от контроля за изготовлением оформления до формирования колонны, — повисло на мне.

И еще об одной форме отчетности хочется упомянуть. Накануне демонстрации секретари парткомов отчитывались о готовности колонн на очередном совещании в райкоме. Я уже привык к некоторым благоглупостям, которым необходимо было следовать, для того чтобы не попасть впросак.

Выглядело это так: секретарь райкома из президиума называл организацию, а представитель этой организации из зала докладывал о количественном и качественном составе демонстрантов. Положено было докладывать, что коммунисты и комсомольцы составляют не меньше 98 %. Почему, хоть убейте, не знаю, и тогда не знал. Но бодро, как и все отрапортовал. И получил благосклонный кивок Драча, третьего секретаря.

В мой первый день участия в демонстрации в новом качестве за мной пришла машина в половине пятого утра, и я вместе с ночным дежурным по Институту вывозил телегу и выносил оформление по всем правилам режимного предприятия. Часам к восьми, когда колонна уже была сформирована, появился Корецкий и занял место впереди колонны. А я всю демонстрацию бегал с громкоговорителем, именуемым «матюгальником», следя за тем, чтобы к нашей колонне не пристраивались посторонние.

Можно себе представить, с каким сожалением я вспоминал свое участие рядовым демонстрантом, когда можно было вместе с ребятами забежать в ближайший переулок и выпить по бумажному стаканчику «для сугрева», а после демонстрации с чистой совестью еще немного добавить в ближайшем по ходу движения кафе и уже к обеду быть дома. Но совсем не так было на этой демонстрации. Я освободился только после того, как и телега и вся наглядная агитация была погружена на машину, а потом доставлена в Институт, и здесь, практически снова только с одним дежурным, все разнесли по своим местам.

...время моей работы в парткоме Института подходило к концу. Уже пару раз заведующий орготделом Василий Иванович делал мне прозрачные намеки на переход в аппарат райкома. Затем третий секретарь, Драч Николай Петрович, поймал меня как-то за руку на лестнице, и, будто шутя, склонял к переходу. Я в тон ему, вроде как со смешком, а на самом деле с замиранием сердца, отнекивался.

Придя в партком, я сообщил о кознях райкома Корецкому. Он с видимым энтузиазмом заявил, что Институт меня ни за что не выдаст. Он даже позвонил по громкой связи Шипулину, и я услышал бодрый голос действующего генерал-лейтенанта, что я нужен Институту и никому меня не отдадут. Мы продолжали разговаривать, и я даже немного успокоился, когда раздался телефонный звонок первого секретаря райкома. — Да, Татьяна Георгиевна, слушаюсь, Татьяна Георгиевна, — только и сказал, теперь уже бывший мой секретарь парткома. Так меня сдали в моем родном Институте.

...Я довольно быстро усвоил немудреные, в общем-то правила игры: на заседании бюро хвалить было не принято, а все недочеты в работе института или предприятия нужно было объяснять недостатками партийного руководства.

После этого мне не составило труда подготовить еще пару вопросов на бюро с общими отчетами парткомов крупных институтов. Группа НИИ, которую я курировал, была самой многочисленной в районе. В других условиях, наверное, мне было бы сложно работать с секретарями парткома, но с большинством из них я был знаком, еще работая в парткоме Института. Поэтому меня воспринимали как равного и даже сочувствовали, потому что аппарат райкома воспринимался, как низшее звено партийного руководства, до крайности бюрократизированное и мелочное, каким, в сущности, он и был.
***
...В Москве в порядке эксперимента решили изменить структуру аппаратов нескольких райкомов. Вместо отделов образовывались группы, курирующие парторганизации по производственной принадлежности. Вместо промышленного отдела появилась соответствующая группа, а вместо отдела науки — своя. Все остальные организации: милицию, медицину, торговлю, ЖЭКи и пенсионеров — объединили в оставшуюся группу, сейчас называемую чаще «социалкой», которой я и вызвался руководить. В качестве, так сказать, общественной нагрузки мне поручили курировать исполком райсовета, который располагался в основном на втором этаже четырехэтажного здания, два верхних этажа которого занимал РК КПСС.

Еще пару месяцев я успел поработать с прежним зампредом по торговле исполкома — Солдатенковым Геннадием Владимировичем — интеллигентнейшим человеком, который чувствовал себя, по-моему, не в своей тарелке на этой должности. А затем на должность зампреда приняли Павла Филимонова, который отличался от своего предшественника как небо и земля.

Разумеется, я понимал, что никаких перспектив у этой новой должности нет и быть не может, но на дворе опять, как и почти два десятилетия назад, повеяло духом перемен, а мне хотелось конкретной работы. Ну, чего-чего, а конкретной работы было у меня теперь хоть отбавляй. Я, как обычно, упирался рогом и вытаскивал все, что только мог.

Ранней весной объявили о новой инициативе московской власти: устраивать для народа ярмарки. В районе закатали асфальтом пустырь возле промышленной зоны. Построили силами крупных организаций района дощатые домики с крутыми крышами, разукрасили их и обязали исполком закрепить за каждым домиком по одному плодоовощному магазину. С этого момента раннее утро почти каждого выходного я встречал на ярмарке.

В моей группе было два инструктора, курирующих организации торговли, но справиться со всеми вопросами они явно не могли, так что сводить всех воедино приходилось мне самому. То вовремя не прислали транспорт — я звонил директору автобазы, то на овощной базе не было нужного ассортимента товара — я поднимал на ноги все руководство, пока товар не находился. Наконец, появлялись на ярмарке продавцы — я вникал в проблемы кадров и укомплектовывал торговые точки. Наконец, часам к десяти, задолго до появления первого покупателя, появлялось мое районное начальство. Ждали проверяющих из горкома, а то и из ЦК. После того, как проверяющий появлялся, ему представляли нарядные домики, полные товара с разряженными продавцами и довольными покупателями.

В результате и у представителей вышестоящих органов, и у моего районного начальства должно было складываться ощущение полного достатка в закромах Родины. И никому не было интересно, что для того, чтобы заполнить прилавки на ярмарке, приходилось иногда закрывать некоторые овощные магазины, потому что торговать на две точки было попросту нечем. А, кроме того, ярмарка располагалась вдали от жилых кварталов, поэтому добираться в такую даль для того, чтобы купить кило картошки или пучок зеленого лука, находилось совсем мало желающих.

За три года работы с социалкой у меня накопилось немало примеров подобного рода неуклюжего, а то и вовсе безграмотного, партийного руководства сферой торговли на примере отдельно взятого района Москвы. И дело даже не в персоне Ельцина, хотя, конечно, определенную лепту в построение «потемкинских деревень» в столичном регионе он внес. Уже, по-моему, при другом первом секретаре горкома партии, второй секретарь Низовцева съездила в Венгрию, и там ей запали в душу выносные витрины с плодоовощной продукцией. Своё видение городской торговли она изложила на очередном совещании первых секретарей райкомов.

Сказано — сделано. Через неделю возле каждого овощного магазина района красовались выносные витрины. А тогда это выглядело диковинкой, потому что этой самой плодоовощной продукции действительно не хватало. Кстати, эти витрины выставлялись, в основном, когда разведка доносила о предстоящей проверке, да и то под бдительным надзором грузчика, а то и продавца.

Но подлинным шедевром очковтирательства, мне кажется, можно считать опыт по внедрению в столичной торговле автоматов по изготовлению жидкого мороженого «фризеров». По-моему, та же Низовцева во время визита в очередную страну реального изобилия — Италию — и нашла способ, подобно Иисусу Христу, накормить уже почти голодное население столицы дешевой продукцией — фруктовым мороженым.

Скорее всего, аппараты по изготовлению этого мороженого были закуплены в той же Италии, что, должно быть, вылилось в немалую копеечку. К аппаратам были необходимы прилавки, которые, по крайней мере, в нашем районе изготавливали предприятия. И каждое выкручивалось, как могло. Например, на заводе «Серп и Молот» сварили прилавок из своей катанки. А одно режимное предприятие изготовило его из титанового сплава, и, как мне кажется, он вышел ненамного дешевле, как если бы его сделали из серебра, да еще с позолотой.

И вот начало весны, на тротуарах еще белеет не успевший растаять снег. Раннее утро, еще как следует не рассвело, на улицах в центре столицы практически никого. Только мы, группа торговли, чертыхаясь и на чем свет стоит, кляня все вышестоящее начальство, идем проверять, все ли магазины выставили свои выносные прилавки, и как идет торговля соками и мягким мороженым.

Разумеется, импортные автоматы уже в скором времени приказали долго жить, потому что наши умельцы, в целях получения дополнительной прибыли, безбожно нарушали инструкции и вместо положенных соков заправляли автоматы практически водопроводной водой.

В руководящих кадрах компартии, особенно в период ее заката, по-видимому, царили весьма прожектерские настроения, совсем как у недалекого героя Островского в «Женитьбе Бальзаминова». Все надеялись на какие-то инициативы, которые должны появиться неизвестно откуда и кардинально изменить ситуацию к лучшему. Эта эпидемия передалась и среднему звену аппарата.

...Он энергично рванул дверь и с победоносным видом ворвался в кабинет парткомиссии райкома, где его почти час ожидали человек двадцать подписантов кляузной коллективки, и мы с Сашей Гореловым, заведующие группами аппарата.

Наш теперешний первый секретарь Бирюков Владимир Александрович, маловат ростом, коренаст, носат, похож на бесталанного актера, вечно переигрывающего свои роли, но одновременно ужасно самолюбивого и заносчивого. На эту особенность нашего первого секретаря обратила внимание инструктор общего отдела Пилипенко Антонина Михайловна. Но она легко «раскусила» его и, подыгрывая первому, легко втерлась к нему в доверие.

Вот и сейчас Бирюков разыгрывал великодушного самодержца, щедрого к своим подданным и строгого к нерадивым работникам аппарата. Ну, ни дать, ни взять, Наполеон. Он и был таким, только масштабом помельче, этакий «наполеончик» районного масштаба. Самовлюбленный, безмерно довольный собой. Таким людям было все равно, куда катится его страна, его партия. Лишь бы ему было хорошо.

Я услышал фамилию Бирюкова в один из первых дней работы в парткоме Института. Секретарь парткома пришел с совещания в райкоме, посвященного подготовке к Олимпиаде. Была весна 1980 года, и Москва готовилась к летним Олимпийским играм. Секретарям парткомов дали задание разработать модели факелов для спортсменов, которые побегут по улицам города. Секретари парткомов больших научно-исследовательских институтов, которых в нашем районе насчитывалось немало, были люди тертые, опытные и настроенные, в основном, скептически к очередной «задумке» райкома.

— Что нам, делать больше нечего, кроме как изобретать факелы. Давайте, мы вам сразу спутник сделаем или ракету, это для нас привычнее, — обсуждали они между собой, но вслух благоразумно помалкивали. И только один секретарь парткома режимного завода Бирюков горячо поддержал инициативу райкома. А в конечном итоге обязали сделать по факелу каждый партком.— И чего он лезет со своей дурацкой инициативой? — транслировал негласное мнение партактива мой секретарь.

Бирюкова явно недолюбливали в партийной среде. В конце концов его заметили и выдвинули в председатели исполкома райсовета. Он «распушил» было хвост, но его периодически «прикладывали» в райкоме, который располагался в том же здании, что и исполком, только этажом выше. Бирюков затаил злобу на работников райкома, и, когда, спустя несколько лет, его сделали первым секретарем, сполна на аппарате отыгрался.

Вот, например, случай со мной. Он пришел из отпуска в самом конце августа и упустил время уборки урожая в подшефных хозяйствах Подмосковья. Когда на совещании в горкоме ему устроили выволочку за низкие темпы закладки овощей в хранилище, он вернулся в райком вне себя от злости и выбрал «мальчика для битья». Им оказался я. Почему? Мягко говоря, не очень понятно.

Ведь был исполком, который, по идее, и должен был этим заниматься, наконец, секретарь райкома, который должен был отвечать за все вопросы в отсутствие первого. Нет, по извращенной логике бюрократа, ритуальной жертвой должен был стать тот, кто, не мог дать отпор.

1 сентября на совещании аппарата Бирюков во всеуслышание заявил, что за неделю я должен довести темпы заготовки овощей до тысячи тонн. Иначе, 7 сентября он меня уволит. 7 сентября был день моего рождения, и, хотя дата не была круглой, расставаться с работой таким позорным образом мне совсем не улыбалось. Скажу честно, мне пришлось очень постараться, для того чтобы выполнить эту задачу.

Я составил список крупных организаций района и позвонил начальнику ГАИ, чтобы мне сообщили, сколько грузовых автомобилей числится за каждой организацией. Параллельно я составил телефонограмму за подписью Бирюкова с требованием выделить указанное число автомобилей и необходимое количество людей для обеспечения погрузочно-разгрузочных работ. Согласовал эти документы с Р Бирюковым и передал инструкторам для обзвонки.

На следующий день в шесть часов утра колонна автомобилей в сопровождении двух машин ГАИ отошла от здания райкома и двинулась в подшефный район. Я был уже на работе, и скоро на стол мне легла информация о том, сколько машин реально поставила каждая организация. Вечером дежурный ГАИ сообщил число машин, фактически приехавших в город с общей колонной. В течение двух-трех дней мне удалось наладить сносную дисциплину в нашей колонне. Разумеется, все это время я лично провожал и встречал колонну автомобилей.

Когда через неделю Бирюков появился после совещания в горкоме, он прямо светился: наш район вышел на первое место по темпам заготовок. Тысяча тонн — эта цифра тешила его самолюбие. Про меня он больше не вспоминал.

«Теневая» экономика» Еще во время работы в общем отделе я делился с приятелем во время очередного городского семинара своими опасениями в отношении торговли. Общественное мнение утверждало, что в торговле процветает взяточничество. А как мне быть? — Ходи с «зашитыми» карманами, — посоветовал приятель.

Конечно, он имел это в виду не в прямом, а переносном смысле, но я строго следовал его совету во все последующее время работы в райкоме. Все продукты и овощи я никогда не покупал в своем районе, какими бы привлекательными они ни казались. Если успевал после работы до закрытия магазина, я всегда закупался в овощном на Ленинском проспекте рядом с «Трансагентством», хотя до дома мне нужно было ехать еще около 10 остановок на троллейбусе.

Первое время я еще был очень наивным по поводу реальных взаимоотношений в этой сфере. Однажды я напрямую спросил у Трехалина, директора «Райпищеторга», парня приблизительно моего возраста, с которым мы оказались рядом на каком-то мероприятии в Лужниках.— Виктор, говорят, что в торговле распространены взятки, а вот мне никто взяток пока не предлагал. Он посмотрел на меня с искренним недоумением:— Господи, а тебе-то за что?

Но чем больше я вникал в проблемы районной торговли и общепита, чем энергичнее я старался содействовать внедрению модного в то время хозрасчета, тем яснее становилось для меня реальное положение дел в сфере обращения.

Между тем, в последовавшее после десятилетий «застоя» время страну по-настоящему лихорадило и бросало из стороны в сторону, как на аттракционе «русские горки». С приходом к власти Андропова возродились мечты о порядке у сторонников жесткого курса. Почитатели Черненко, хоть и недолго, верили в приход прежнего спокойствия. А после восшествия Горбачева мы были очарованы его южнорусским говором и надеждами на перемены к лучшему.

Но жить становилось все труднее, а новый генсек все говорил и говорил… Единственно, в чем не было недостатка, так это в информации. Словно открылись шлюзы, загораживавшие умы наших сограждан от соблазнов цивилизованного мира. И хлынул поток всевозможной литературы: от «Лолиты» Набокова до «Розы Мира» Андреева, от эротики Арсан до эзотерики Блаватской.

Признаюсь, я немного злоупотреблял своим служебным положением, но делал я это во имя благородной цели. Парторганизации торговли вели два инструктора. Один, Боря Рыбаков был хороший добрый парень, но в торговле он ничего не смыслил, ибо был, как и я, простым инженером. А вот, Светлана была для меня сущей находкой. Мало того, что она успела поработать заместителем директора крупного универмага, да и ее жизненному опыту, которым, подозреваю, она не торопилась делиться, позавидовали бы многие. Я улучал момент и расспрашивал ее обо всех тонкостях манипулирования дефицитом работниками торговли на разных должностях. Кроме того, я вел проникновенные беседы с начальником ОБХСС района, который не понаслышке знал все нюансы про дефицит, но уже, так сказать, с другой колокольни. Я на практике постигал истинность формулы Аркадия Райкина, о том, что дефицит — великий двигатель «специфических» общественных отношений.

Некоторые факты из жизни советской торговли буквально ставили меня в тупик: зачем было, скажите на милость, тоннами гноить бахчевые на овощных базах или устраивать фактические обструкции такому полезному, на мой взгляд, продукту, как дешевый технический виноград, который хлынул на прилавки в период кампании по борьбе с алкоголизмом? Но поразмыслив, я понимал, что и эти факты, как и многие другие, только дополняют извращенную логику торговли, испорченной отношениями дефицита.

Особенно тяжело приходилось, когда с зампредом по торговле Пашей Филимоновым по какому-нибудь поводу приходилось наведываться в кладовую крупного гастронома и созерцать совершенные невиданные чудеса. Например, бледно-розовые окорока, каких сейчас уже не увидишь ввиду тотального замещения натурального продукта соевыми обманками. Или севрюжий перламутрового оттенка балык, от одного взгляда на который слюнки текли, и наотрез от всего этого отказываться, в то время как тороватый Паша никогда не забывал прихватить с собой какого-нибудь деликатеса, да еще без всякой оплаты.

Занятия в ВПШ при всей своей бесполезности, дали толчок к возрождению моего интереса к теоретической литературе, прежде всего в вопросах экономики. Было ясно, что в стране усугубляется кризис и выйти из него можно, только улучшив экономическое положение страны. Когда моя учеба в ВПШ перевалила на вторую половину, и мне нужно было выбирать тему моего будущего диплома, сомнений у меня не оставалось. Я буду заниматься вопросами «теневой экономики в сфере обращения». Но меня интересовали больше не конкретные случаи воровства или утаивания нетрудовых доходов.

Эти вопросы казались мне достаточно тривиальными. Меня интересовали причины возникновения, корни этой самой «теневой экономики». И подсказку для дальнейшего поиска дали мне пересказы (книга была издана уже позже) идей венгерского экономиста Яноша Корнаи.

Идеи Корнаи стали для меня открытием, с помощью которого прояснялась вся запутанная картина реальных взаимоотношений общества и торговали, потребителя и продавца. Правда, сам Корнаи избегал описания проблем в сфере обращения в условиях дефицита, считая их слишком очевидными. Я же полагал, что именно дефицит, как основная проблема и важнейшее понятие, позволяет прояснить если не все, то, по крайней мере, большинство противоречий в торговле.

Ответ на эти вопросы был для меня очевиден. Всему виной «дефицит». Общая нехватка продуктов массового спроса. И система, при которой только немногие имеют практически никем не контролируемый доступ к распределению этих продуктов, т. е. дефицита. При этом основной вывод состоял в том, что дефицит, в общем случае, не является причиной злой воли отдельных людей или организованных групп. Он постоянно воспроизводится самой системой производственных, то есть плановых, то есть «социалистических» отношений.

Корнаи рассматривал дефицит, как понятие, вокруг которого группируются основные проблемы социалистической системы хозяйствования. И это же понятие является причиной подавляющих диспропорций в сфере обращения. Корнаи считал, что проявления дефицита в торговле является слишком очевидным и не заслуживает особого внимания. Мне кажется, он так думал еще и потому, что в Венгрии дефицит никогда не был таким всеобъемлющим, как в СССР.

Большинство наших молодых соотечественников только понаслышке знает, что такое отсутствие колбасы и мяса в магазинах и километровые очереди за женскими колготками. Сейчас купить можно все или почти все. Были бы деньги. Нам же, прожившим с этим большую часть жизни, такого не забыть. Нельзя сказать, что эта проблема никого не волновала и не была популярной. Была, еще как была, но только в выступлениях … юмористов, а не серьезных ученых.

В отечественной же экономике дефицит признавали не закономерным явлением социализма, а его издержками и ошибками. То есть отступлением от «правильных» законов экономического хозяйствования.

Когда, на пороге своего сорокалетия, я снова принял решение заняться наукой, ничто так не согревало меня, как возможность самостоятельно, ни от кого не завися, проводить свои практические исследования на базе целого района Москвы. Вот почему я отмахивался от любого предложения сменить работу, пусть даже на вышестоящую.

Как я представлял себе механизм действия «дефицита»? Прежде всего, что значит «дефицит»? Это значит, что товар отсутствует при данной цене. Но, скорее всего, его можно купить по цене выше государственной, например, на колхозном рынке или «из-под полы». То есть, фактически стоимость «дефицита» выше. Возьмем абстрактную торговую точку, в которую поступает дефицитный товар. Как она будет с ним поступать? Может продать по номинальной цене. Но тогда в следующий раз эта точка «дефицит» навряд ли получит. Следовательно, она должна реализовать его так, чтобы вышестоящий орган получил вознаграждение за свою благосклонность.

То есть, дефицит однозначно формирует теневые отношения торговли с чиновниками. Но, чтобы реализовать товар по повышенной цене, торговая точка обязательно должна вступить в неформальные, читай, теневые отношения с покупателем. И так происходило по всей нашей необъятной стране. А кроме дефицита товаров существовал дефицит услуг, дефицит торговых площадей и прочего, и прочего. Мало того, что нарушались основные экономические законы страны. Но никто даже и не пытался задумываться о моральных последствиях этой жизни «по лжи».

А между тем, даже официальная пропаганда представляла работников торговли рвачами и жуликами, не поднимаясь до осознания того, что сама система толкает их в «тень».
А эта «тень» настойчиво и планомерно разрушала, как это тогда говорилось, «морально-психологический облик» наших людей.

Итак, я увлеченно расследовал проблему дефицита, разговаривал со многими специалистами в районе. Как с торговцами, так и с ОБХСС, так сказать, и с одной, и с другой стороной. И я впервые за несколько лет стал замечать, что не просто «отбываю номер» на службе, а мне просто стало интересней жить. Появился какой-то смысл. О том, какой будет практический результат от моей работы, я даже не задумывался.

Я писал и во всем советовался с руководителем моего диплома. Он, как мне казалось, поддерживал меня во всех моих начинаниях. Я еще подумывал: какой хороший человек достался мне в руководители. И мысленно даже сравнивал его с другим философом, моим наставником в студенческие годы — Алексеевым.

Правда было одно «но». Алексеев прекрасно вел свои занятия и увлекал студентов. А однажды, в виде исключения, я пришел на лекцию к Виноградову и был разочарован. Он читал страшно занудно и еще бестолковее, чем другие.

Но меня почему-то не смутило это несоответствие между его лекциями и поведением со мной. И только после нашего выпуска из ВПШ, мой приятель Миша Долохов открыл истинное лицо моего наставника. Оказывается, руководитель регулярно «стучал» на меня в горком и райком. Миша знал, что говорил, ведь он был зав. сектором кадров райкома. Тем не менее, я с отличием окончил ВПШ, и даже поступил в аспирантуру. Я продолжал работать над своей темой, но с руководителем мне опять не повезло.

Он оказался бывшим работником ЦК партии. После знакомства с моим опусом у него даже глаза побелели от страха, и в дальнейшем он шарахался от меня, как от прокаженного.

Но я все-таки настойчиво пытался получить профессиональный отзыв о своей работе. Однажды я попросил секретаря парторганизации НИИ труда найти грамотного специалиста по моему профилю и дать ему мою работу для оценки. Солидная, уважаемая мною дама сказала, что у них есть один такой специалист, но, скорее всего, читать мои бумаги он не станет, так как в прошлом уже пострадал за свои убеждения и работников аппарата он терпеть не может.

Но я настаивал и спустя некоторое время меня попросили приехать к ним в институт. Специалист оказался болезненного вида мужчиной лет за пятьдесят. Он подержал в руках уже довольно увесистую папку с моими бумагами, затем положил ее на стол перед собой и сказал, что очень внимательно все прочел. — Вы очень аккуратно и логично все излагаете, — сказал он, — но отдаете ли вы себе отчет в том, какие выводы должны последовать из вашей работы? И дальше, видя, что я молчу, продолжил:— Неминуемое падение этого строя.

Я мог бы ему возразить, что в мои намерения не входит падение строя, а предлагается его реформирование, но я не стал дискуссировать на эту тему, поблагодарил его за внимание и откланялся. События, которые произошли в последующий год-полтора хорошо всем известны. Они избавили всех нас от необходимости переживать о торговом дефиците, который скоро стал поистине тотальным, а переключиться на раздумья о дефиците совести и чести у наших руководителей, а это, как известно, категории уже не экономические. Источник: https://flibusta.is/b/789256/read. "Все имена вымышлены"

Сохранено