Коррумпировать Бога: как бухгалтер исцелилась от влюблённости

ru_psiholog — 27.11.2019

У нас был мезальянс, контрастный до рези в глазах. Она - купчиха с образованием программиста и бинарным мышлением. С доходами от своего бизнеса, давно освободившими её от медитаций на тему “как жить на пенсии”. С неистребимым нежеланием обнаруживать Смысл за пределами земной экзистенции - “человек есть набор мышц и рефлексов, и только”. С познавательными акцентами, теснящимися в скудных границах быта. Для неё было значимо только насущное, здесь и сейчас совершающееся. Она была мастером организационной тактики и великим магистром ордена “малых дел”.  

Я выглядел бледно на фоне её денег, довольствуясь элементарным жалованьем. Работа, из которой она отлила себе истукана, никогда не была для меня предметом обожания. Человек с его онтологической неизмеримостью всегда был мне милее и теплее, чем любое “полезное” техноложество. Если в ней угадывалась неутомимая машинность, схемность и одержимость инструкциями, то во мне сияла лазурь поэтической отрешённости.  

Мы были противоположны решительно во всём. И теперь я знаю, как выглядит антиматерия...

Поскольку наиболее глубокая пропасть между нами пролегала в сфере понимания цели человеческого бытия, то именно эта ценностная иноприродность порождала перманентную болезненность нашего союза. После очередной размолвки она писала мне: «Как мне найти такого же, но без религиозных заморочек?». Религиозность в её понятийном аппарате была синонимична  инвалидности. Она так и написала однажды, когда речь зашла о моей вере: «Для меня, прости, но ты болен». И ещё: «Как бы мне хотелось, чтобы, умерев, ты понял, что дальше ничего нет» (вспомнил это сейчас и содрогнулся — как мыслимо желать подобного?). При этом, состоя в связи с нею, я совершенно выпадал из Церкви и внешне ничто не раскрывало во мне “апологета поповщины”. Лишь иногда из глубин души рвалось желание освобождения, отказа от поругания собственных идеалов... Она понимала, что наше единство - ущербно. В ней боролись сердечное влечение ко мне и диктуемое разумом стремление исключить из жизни эту раздвоенность. И это толкало её просить меня “сделать что-нибудь плохое, чтобы я смогла тебя разлюбить ”.  

Минувшей весной, когда мы жили порознь, и я пытался, в который раз, “восстановить статус постоянного члена Церкви”, расчищая свой затемнённый лик, она, видя мою устремлённость, печально признавалась: “мне не нужен невидимый Бог, потому, что ты - мой Бог... Ты для меня останешься моим Богом. Буду смотреть на твои фотки, как на иконы, плакать над ними, разговаривать с тобой вслух, будто сама с собой, повторять твое имя...а вместо Евангелия иногда читать нашу прошлогоднюю переписку”.

Так я стал Богом.

С началом этого лета мы снова сблизились. Мне предстояло уехать за город, к родителям, где я должен был совмещать и постоянную работу по найму, и выполнение сезонного заказа. Она, зная, что на моей даче интернет очень плох, а для работы мне нужен устойчивый сигнал, сняла для меня неподалёку квартиру с вай-фай, и часть моей командировки мы провели вместе. Я бы нашёл доступ к Сети и без этого. Но понимал, что эта квартира нужна ей, чтобы быть со мной, когда её не требовали задачи управления своими магазинами и надзора над строительством своей виллы. 

Она почти опекала меня, в чём мне видится проявление её нереализованного материнства. У неё нет детей, и она их не желает, объясняя свою установку опасением ещё большего ухудшения зрения в случае родов. Впрочем, нет ли в этом тривиального нежелания делиться вниманием мужчины, эдакой ревности к гипотетическому ребёнку? Меня она ревновала даже к пирожку,  съеденному мной где-нибудь в дороге.  

Обратной стороной её бытовой заботливости был неусыпный контроль: она недоумевала, как возможно мне не открывать мессенджер, едва проснувшись («это же так естественно!»); как могу я выйти из эфира  на  какое-то время («тебя два часа в Телеграме не было...»); и обессиливающие, душевно изматывающие обвинения, замаскированные под исповедальную жалобу, в том, что я «намеренно» пренебрегаю своевременным чтением её сообщений (“я пишу и стираю, пишу и стираю.. ведь ты не видишь, не слышишь... тебе всё равно... от этого грустно»). Богатая, популярная среди обширного круга лиц дама представала зависимым,  дефицитным ребёнком, который, продли я воздержание от мессенджера ещё час, готов был умереть в отчаянии. Никакие рациональные доводы не помогали (могу быть занят; инет худосочен в месте моей дислокации...).

Командировка моя заканчивалась. Предстояло съезжать с арендуемой квартиры. Помня о двух неудачных попытках совместного проживания на её территории, я намеревался жить сепаратно, не возвращаясь в её город. И вдруг она заводит речь о том, что ей хочется быть полезной кому-то, а в отсутствии детей ей некого одаривать и осчастливливать... И достаёт распечатанный текст, в шапке которого торжественно пламенело - «брачный манифест».  

Содержанием сего послания был набор требований, лишь приняв которые я получу право жить с нею в браке. Она предлагала мне согласиться с тем, что она погасит все мои долги (а таковые имелись, несколько омрачая мне жизнь), оплатит моё обучение в автошколе (на что, при моём скудном доходе, я никогда бы не решился сам), финансирует строительство министудии и покупку оборудования для записи моего альбома (мечту записать весь свой поэтико-музыкальный багаж я воплощаю крайне неповоротливо уже несколько лет), обеспечивает мой отдых с нею в её заграничных вояжах (что было для меня вовсе запретно), и апогеем — позволение мне оставить наёмный труд и жить за её счёт, если работа не раскрывает мой творческий логос.  

Ознакомившись с этим «билетом в Эдем», я громко рассмеялся. Нарисованная картина была сюрреалистична. Ещё никто и никогда не предлагал мне ничего подобного, да в такой ультимативной форме. Впрочем, явленный в этом документе рай одновременно походил на кабалу...  

Год назад, когда мы начали общаться, брак предложил я. Он был, как мне тогда думалось, единственным средством преодоления той мучительной расколотости, в которой я жил с нею. Идя навстречу зову плоти, я изгонял из себя радость Вечности. Примирить биологию и эсхатологию возможно было только через легализацию нашей связи. Через публичное признание её. Она же, обдумав предложенное мной,  ответила «нет».  

Объяснения отказа эволюционировали. Сначала она сослалась на наше социальное неравенство: «мне столько богатых мужчин предлагали замужество, и я всех отвергла. Теперь ты хочешь, чтобы все мои родственники сочли меня ненормальной? Что я скажу им о тебе?». Она давала мне понять, что я - живущий впроголодь лузер, пусть и способный писать замысловатые вирши. Но решительно отрицала моё предположение о том, что стыдится меня. Затем в качестве препятствия она ссылалась на то, что я в статусе супруга могу заблокировать её сделки. И уже этой весной была рождена совершенно неотразимая причина: отказываясь легализовывать наш союз, она, тем самым, исключала возникновение у меня мотива убить её для завладения принадлежащими ей деньгами. «Ведь пока мы не в браке, и ты юридически никто — у тебя нет искушения причинить мне вред из корысти», - излагала она.  

Повторного предложения я уже не делал, и сама идея брака с нею была признана мною мёртворождённой. Мы иногда возвращались к этой проблеме в теоретической плоскости, споря о смысле брака. «Единство плоти должно венчаться единством жизни, являемым публично, иначе таковой союз есть ложь», - постулировал я. «Любовь не зависит от штампа», - парировала она.

И вдруг — внезапная перемена, выраженная в готовности к брачному союзу. Но обставленному столь диковинными условиями.  

Моя бедность всегда обострённо переживалась мной. Возможно, именно потому, что, сопоставляя себя с лоснящимися достатком буржуа, я видел интеллектуальную нищету и творческую бесплодность многих из них... Моя состоятельная подруга порой слегка досадовала, когда я отклонял её попытки «помочь материально». Раза три я, поддавшись её просьбам, принимал от неё деньги, но вскоре вернул всё с точностью до рубля. Когда мы жили вместе, я стремился сохранить равенство расходов на питание. И нередко у магазинной кассы разыгрывалась сцена: мы выкладываем продукты, я готовлюсь оплатить, а она с просительной улыбкой повторяет «можно я?», доставая карточку. «Я же знаю, какие копейки ты получаешь», - объясняла она свои позывы к меценатству. Мне дорога была моя свобода от её денег. Иначе нельзя, если материальное неравенство в паре столь кричаще огромно, а тебя подозревают, с массой извиняющих оговорок, в потенциально присущей тебе способности умертвить ради злата.

Я стоял перед выбором. Мне не хотелось соглашаться с прочитанным в «манифесте». Я чувствовал в этом очередное предательство своих идеалов. Я видел в этом капитуляцию перед её капризом. Но, привыкнув угождать ей, страшась её огорчить — принял выдвинутые условия. Разумеется, Армагеддон не случился бы, откажи я ей. Она бы опечалилась, как это бывает с нами, когда наши прожекты разбиваются о гранит реальности, и только. Мы остались бы в режиме дозированной коммуникации, деля грехи плоти на порции и вкушая их раз в неделю. Она продолжала бы тосковать из-за нашей разделённости и тем жарче льнуть ко мне в часы встреч. Я бы остался блистательно независим. Остался бы её Богом...

На её вилле, перевезя туда свои вещи, я прожил 3,5 месяца. Строил музыкальную студию, обучался в автошколе, получал загранпаспорт — добросовестно выполнял пункты её «манифеста». Она оплатила мои долги и банк более не тревожил меня. Свою работу я не оставил, продолжая каждое утро садиться за ноутбук и совершать свои звонки в качестве менеджера по продажам. Я понимал, что этот скудный источник дохода — последний оплот моей финансовой и, шире, экзистенциальной независимости. 

За это время между нами острая ссора вспыхнула дважды.  

Первый случай конфликта: устав от мизерности своего заработка, я договорился с давними знакомыми, содержащими фитнес-клуб, о работе ночным администратором по графику 1/3. Намеревался совмещать эти дежурства и свои дневные звонки. Мне думалось, что моя подруга обрадуется моей инициативе, стремлению повысить свои доходы. «Как трудоголику ей должен понравиться мой порыв», - мурлыкал я, собираясь обрадовать её известием. Реакция была крайне недружелюбной. Она заподозрила меня в похотливом внимании к жене владельца клуба и довольно по-хамски заявила, что не держит меня. Когда мы оказались рядом, она объяснила своё негодование тем, что моё намерение навесить на себя ещё одну непрестижную работу перечёркивает её вложения в меня: «получается, я зря трачу на тебя деньги, пытаясь освободить тебя от всей этой никчемной работы? Я хочу, чтобы ты творил — писал свою музыку, продолжил заниматься живописью — а не гробил свою жизнь, работая звонильщиком и сторожем в клубе». Не относилась ли она ко мне как к инвестиционному проекту, стремясь, тем самым, облагородить своё идеальное Я? Не желала ли она мыслить себя не только удачливым лавочником, но и творцом культурных феноменов?  

И второй драматический эпизод: она, накрывая на стол, упрекнула меня в том, что я не участвую в этом процессе, переложив сервировочные операции на неё. «А я весь день занята, с трудом оторвалась от очень важных для меня задач по управлению бизнесом», - вонзались в меня её обвинения. Меня это страшно возмутило, ведь я не просил её о вмешательстве в процесс. Ужин тогда готовил я, и сам бы завершил всю процедуру, без её участия. А когда она спустилась на кухню и принялась орудовать ножом и тарелками — я почувствовал себя оттеснённым, ненужным. Я не терплю соперничества. И если вижу его признаки — отхожу, удаляюсь. «Мне надлежало вырвать у тебя эти тарелки и выгнать с кухни? Как я мог донести до тебя, что мне не нужна твоя помощь здесь? Сначала ты отстранила меня от процесса, а потом упрекаешь в праздности?», - кричал я ей, защищаясь. В голове помутнело, сердце грозило разорвать грудную клетку. Она плакала. Я предложил расстаться. «Почему ты избираешь крайние решения? Почему не ищешь возможности сохранить нас вместе?», - горько вопрошала она.  

А однажды разрыдался я. В течение нескольких дней до этого она несколько раз поставила мне на вид мою «нерасторопность» и «забывчивость». Я не спорил, но лишь отшучивался, ссылаясь на своё несовершенство («у меня две ЧМТ было, прояви снисхождение»), либо просил извинений, обещая впредь фокусироваться на важном для неё. И вдруг меня раздавило чувство тяжкого, неподъёмного бремени. Я почувствовал себя школяром, который оказался в условиях бесконечного экзамена. Внезапное осознание ужасающего неравенства прав и обязанностей в нашем союзе било наотмашь, лишало дыхания. Размазывая слёзы по лицу, я поделился с ней этим. Она гладила мою руку и говорила что-то утешающее...

В остальном эти месяцы протекали невозмутимо. Но что-то неуловимое сдвигалось в ней. Если ещё в начале лета, когда она навещала меня в период моей командировки, её глаза источали радушие, то теперь всё чаще я видел, как она спускается на первый этаж своего огромного дома, где я совершал свои звонки, и идёт, склонив голову, не улыбаясь. Я  отпускал ласковые приветствия, пытаясь показать, что снова и снова рад ей. В ответ она изображала некое подобие улыбчивой учтивости.  

Разрыв произошёл внезапно. В октябре у меня началась сессия. Я ездил в вуз на маршрутке. И пару раз моя подруга подвезла меня до остановки, о чём я её не просил, лишь соглашаясь на предложение сократить мой пеший путь. В один из выходных я собирался ехать к родителям. Она информировала меня о готовности подбросить меня до ж/д станции, и присовокупила: «мне всё равно ехать в город, поэтому и тебя захвачу...». Я тут же понял, что на мне экономят. Что только ради меня она ехать не готова. И потому демонстративно отказался: «не нужно одолжений — я доеду сам». Спираль спора стала раскручиваться... И тогда она заявила: «ты нагружаешь меня постоянно необходимостью помогать тебе. Мужчины так не поступают». Я мог бы начать оппонировать этому тезису, указывая на абсурдность применения этих кванторов всеобщности - «все мужчины», «никто», «никогда». Но я не стал, поняв, что дальнейшее пребывание в её доме бессмысленно. Было слишком очевидно, что произошла девальвация моей персоны. Она мной более не дорожила. Я собрал вещи и расстался с этой женщиной.  

Есть две версии объяснения случившегося.  

Моя такова: её изначальная интенция, проговаривавшаяся ею в просьбе «сделай что-нибудь плохое, чтобы я разлюбила тебя», сохраняла свою силу. Но была вытеснена на задворки её сознания реальностью нашего общения. Однако понимание фатальной несовместимости наших ценностных установок сохранялось и посылало сигналы тревоги. Для неё как прагматика и трудоголика высшей ценностью является финансовая независимость. В ней живёт почти патологическая боязнь оказаться у кого-то в долгу. Поэтому она никогда не принимала помощь, не оплачивая её. Её предыдущий мужчина, моложе её на 15 лет, продолжал жить у неё в квартире — и она не решилась его изгнать, объясняя это тем, что «он сделал так много добра для меня, снимая с меня всю бытовую нагрузку все 4 года отношений, что я теперь вечно в долгу у него». Формой оплаты долга стало предоставление ему своего покинутого жилья... Именно независимость она подмечает и ценит в людях. Я был дорог ей только до тех пор, пока сохранял это свойство. Пока не соглашался принимать её деньги. Коррумпировав своего Бога, она утратила веру в него.  

Её объяснение иное: я ушёл от неё потому, что получил больше. В наших отношениях возник дисбаланс, ибо я «получал», а она «давала». И этот перекос разрушил союз. Она стала чувствовать дефицит «отдачи» с моей стороны, и это умертвило чувства... Своего рода бухгалтерская концепция любви, где отношения рассматриваются как рыночный обмен. Возможно, эта модель понимания единственно доступна людям её типа.

Прошу сообщество высказаться, какое из объяснений представляется вам симпатичнее и/или убедительнее. Впрочем, буду рад выходу мысли комментаторов к другим истолкованиям очерченной драмы.  

Оставить комментарий

Популярные посты:

commodus

Как выбрать идеальный комод под телевизор: советы и рекомендации

natalia_goodler

Первая радуга

prilepin

КОРОЛЕВСТВО КРИВЫХ АТАКУЕТ

sandra_nika

Косберг сработал!

maysuryan

День в истории. Конец черты оседлости

id77

Анекдоты.

joe_alex

Канарские друзья Фрэнка

yurasumy

Война на Украине (13.04.24): Очеретино, Часов Яр — наступление ВС России

pro100_mica

Юбиляр дня Борис Игнатович

• Ранее
• Архив