Казанщины Ивана Грозного

      Принеся гекатомбу музе Клио, приступим к сериалу про то, как царь Иван на Казань ходил и чем все это закончилось.
      Но, прежде чем начать, небольшая вводная часть про внешнюю политику времен боярского правления (с 1533 г., после смерти Василия Ивановича).
      Внутри страны неожиданная смерть Василия III и малолетство его старшего сына вызвали острейший политический кризис и обострение борьбы за власть между боярскими кланами. Пресловутый регентский совет (который то ли был, то ли нет) довольно быстро развалился из-за непреодолимых противоречий и власть перешла в руки Елены Глинской, матери Ивана, опорой которой стал бравый военный, окольничий и конюший князь Овчина-Телепнев Оболенский (злые языки утверждали, что великую княгиню и князя связывали не только платонические отношения, а по тесным углам в кремлевских теремах шушукались, что де Меньшой никакой не Васильевич, а Иванович, но мы, конечно же, верить этому не будем). Пока суд да дело, сперва « регенты», а затем и «правительство» Елены Васильевны решительным образом разобрались с потенциальными претендентами на великокняжеский стол, братьями Василия III Юрием Дмитровским (уморен в зиндане «в нуже») и Андрей Старицкий (долго пытавшийся избежать печального конца, ноты в конце концов рискнувший поднять мятежный, проигравший и уморенный обратно в зиндане «в нуже» под железной некоей шапке. Кстати, в ходе подавления этой мини-смуты попали под раздачу новгородские Колычевы, и один из них, будущий митрополит Филипп, вдруг почувствовал непреодолимую тягу к монашескому житию - совершенно случайно к нему пришло просветление, и подался по духовной стезе).
      Казнями и заточениями дело не обошлось - в Литву со своими дворами бежали два знатнейших аристократа, князь Семен Бельский (младший брат Дмитрия Бельского, «героя» «крымского смерча», своей заносчивостью и апломбом сделавшим возможной катастрофу 1521г.), и окольничий Иван Ляцкой-Захарьин. Недовольные количеством плюшек, которые достались им в ходе передела власти после смерти Василия, бегуны решили, что Сигизмунд Старый и его сын Сигизмунд (будущий Август) дадут им не только бочку варенья и корзину печенья, но и запишут в свое буржуинство (зачеркнуто) в ряды славного литовского и польского лыцерства и не прогадали. Радость Сигизмунда не имела границ и он тепло принял релокантов, осыпав их милостями, а те на радостях от такого приема обязались ( и исполнили свое обещание с лихвой!) верой и правдой служить Белому господину против его недругов в варварской и дикой Московии.
      Политический кризис в Москве имел за собой далеко идущие последствия и во внешнеполитической сфере. В Вильно, где с ужасом ожидали ( бродят слухи ужасные, наступают банды красные) вот-вот начинающегося вторжения московитов (а у нас, как всегда, в казне мышь повесилась, шляхту вудку и пыво пъянствует и на службу положила здоровенный такой болтяру, наемников нанимать не на что, а в Крыму неразбериха и надежды натравить кумысников на Москву нет), узнав о смерти великого князя, опалах, казнях и раздрае на московском политическом Олимпе, вытерли пот со лба, поменяли белье и начали вынашивать планы реванша.
      Сборы литовские были недолги, В 1534 г. началась Стародубская война. Сперва успех сопутствовал литовцам, сумевшим взять Гомель и Стародуб (после взятия последнего по приказу ляшского коронного гетмана Яна Тарковского, озлобленного упорным сопротивлением гарнизона под началом воеводы князя Федора Телепнева-Оболенского, была устроена массовая экзекуция пленных и жителей города, в ходе которой были казнены несколько тысяч человек - в Москве об этом долго помнили). Но когда первоначальная растерянность прошла, «правительство» великой княгини устроило Сигизмунду и его панам рады показательную порку - в ходе зимней кампании 1534/35 гг. русские рати безжалостно и беспрепятственно опустошили восточную, юго- и северо-восточные земли и ВКЛ и за малым делом не спалили предместья Вильно. Война перешла в привычную по 1-й Смоленской войне стадию обмена взаимными набегами, в которой русские имели перевес и в 1537 г. стороны заключили перемирие (опять!), по условиям которого Гомель с волостью отошел к Литве, а Москва прибрала к рукам Себеж, Велиж и Заволочье.
      Итак, литовский реванш не то чтобы ожидаемо, но не задался. Однако на этом неприятности для Москвы не закончились. Дурные вести пришли с другой стороны, с казанской.
      Шаг назад. После смерти Мухаммед-Гирея от рук презренных шакалов (зачеркнуто) Ногаев и начала смуты в Крыму Сахиб-Гирей ( с подачи Саадет-Гирея, одного из претендентов на крымский стол, и его «партии», имевших прочные подвязы в Стамбуле) попробовал заручиться поддержкой султана и об’ явил себя его вассалом ( в Крыму не желали терять казанский юрт и, не имея возможности самим вмешаться в борьбу за Казань с Василием, решили впутать в этот блудняк своего сюзерена). Этот финт ушами не прошел - султан не торопился ввязываться в восточноевропейские разборки, так что Сахиб-Гирей счел за благо передать власть в Казани племяннику Сафа-Гирею, а сам отъехал в Анталью (зачеркнуто) на воды (зачеркнуто) в Крым. Сафа-Гирей продержался в Казани до 1531 г., когда в результате дворцового переворота (часть казанской знати решила, что не стоит дожидаться новой экспедиции московитов, недовольных присутствием крымского царевича на казанском столе) он был вынужден бежать, затаив лютую злобу против Василия ( которую потом татарин перенес и на его старшего сына Ивана).
      Начало войны с Литвой изменило расстановку политических сил в Казани , и тамошние сильные люди во главе с беком Булатом из рода ширинских князей и «царевной»-ханбике Гаухаршад решили переменить власть и пересмотреть в очередной раз условия отношений с Москвой. Московский ставленник Джан-Али (которого тот же Булат в свое время и пригласил в Казань) был убит, а Сафа-Гирей триумфально вернулся и воссел на казанское царское седалище, став надолго предметом нехилой такой головной боли в Москве и источником постоянных проблем на границе - неуемный и мстительный характер нового старого царя не позволял ему сидеть на месте, да и нужно было куда-то направить деструктивную энергию казанских князей и мирз, так что казанская «украина» запылала, став ареной малой войны (справедливости ради отметим, набеги носили взаимный характер). Завязался второй, после литовского, внешнеполитический узелок.
      И в качестве изюминки на тортике - при «регентстве» Елены ставятся городки в устье Наровы ( кстати, к 30-м годам отношения между Москвой и Ганзой, прерванные при Иване III, устаканились, но вот что касается Ливонской «конфедерации», то этого не скажешь. Магистр В. фон Плеттенберг усвоил уроки войны 1501-1503 гг. и когда Сигизмунд предложил ему в 1506 г. вступить в альянс против Москвы, под благовидным предлогом уклонился от такой «чести». Однако отношения с Ливонией оставались прохладными, а торговое эмбарго, снова усиленное в конце XV в., периодически переустанавливалось и ужесточилось, порождая «серую» торговлю и всякого рода схематозы). Строительство опорных пунктов в устье Наровы должно было, вероятно, способствовать обходу санкций (кстати, голландские купчины и шхиперы как раз в это время начали торить дорогу в восточную Балтику и на Русь). Однако Москва не слишком активно действовала на этом направлении - у не хватало других проблем, да и особенный автономный статус Новгорода и Пскова позволял взвалить на тамошних наместников и господу решение ливонских вопросов.
      И завершая эту часть, не забудем написать и о попытке восстановить контакты с Империей, благо семейство Глинских такие выходы "туда" таки имело..
      Вот такая у нас выходит диспозиция во внешней политике Москвы к исходу правления Елены Глинской и Овчины-Оболенского. А Иван у нас и не виден - пока наш малыш никак не влияет на внешнюю политику (для этого есть мать, ее наперсник и бояре), исполняя сугубо церемониальные функции и своим присутствием одобряя действия регентши и бояр.