Как трудно было женщинам в СССР!

Хедрик Смит не даст соврать.
Всю главу под заголовком
Хедрик Смит. Русские. Женщины. Глава 5. Свободны, но не эмансипированы.
А отрывки я привожу.
Очень давно, сталинская конституция 1936 года провозгласила их «равные права во всех сферах экономической, государственной, культурной, общественной и политической жизни», в то время как сторонники женского равноправия в Америке в середине 1970х годов всё ещё боролись за то, чтобы подобные строки были добавлены в американскую конституцию. На бумаге советские женщины это сделали. Официально они свободны. Аборты легальны. Четырёхмесячный отпуск по уходу за ребёнком после его рождения вписан в закон, и рабочее место сохраняется за матерью в течение года. Для десяти миллионов дошкольников организована общенациональная сеть яслей и детсадов. Равная оплата труда считается установленным принципом. В советской промышленности работает самое большое среди индустриально развитых стран количество женщин, и некоторое их число достигло карьерных высот. Очень многие имеют высшее образование и работают наравне с мужчинами в науке, промышленности и правительстве.

И всё же, несмотря на эти достижения и на грандиозную пропагандистскую шумиху в прессе по поводу советских женщин, они явно продолжают оставаться второстепенным полом.
Если система и эксплуатировала какой-либо многочисленный слой населения, так это были женщины. Даже три послевоенных десятилетия спустя, когда образованные женщины городов следят за фигурой, гоняются за западной модой и пекутся о своей женственности больше, чем русские женщины делали это когда-либо в прошлом, они всё ещё выполняют огромную долю низкооплачиваемого, тяжёлого ручного труда. Они несут на своих плечах тяжёлую ношу того, что Ленин называл «домашним рабством». Совершенно справедливо они жалуются на двойной гнёт карьеры и семьи и требуют облегчения своей участи.
Издалека, или в ходе коротких посещений Советского Союза, когда иностранцы встречаются с такими женщинами как Мария Фёдоровна, некоторые американки с завистью смотрят на своих советских сестёр. Но при ближайшем рассмотрении жизнь выглядит совсем другой. Ни одна из встреченных мной американских женщин, живших достаточное время среди русских и понявших их настоящее положение, не была готова поменяться с ними местами. Главной причиной этому, по словам самих русских, служит тот факт, что вопреки ленинским постулатам, массовый выход женщин на рынок труда не стал той панацеей, которую проповедовал Ленин и продолжают проповедовать некоторые американские феминистки. Во многих случаях этот выход лишь сделал их жизнь тяжелее. Некоторые из них чувствуют себя настолько обездоленными, что, как одна советская женщина в минуту откровенности пожаловалась моей знакомой американке: «Я надеюсь, что моим ребёнком будет мальчик, а не девочка. Мальчику жить будет намного легче».
Несмотря на провозглашаемую марксистами-ленинистами приверженность равенству женщин, традиция мужского шовинизма, укоренившаяся в России, была лишь слегка смягчена Советами. Существующее с незапамятных времён мнение о мужском превосходстве и женском послушании, находит своё отражение в русском юморе, очень часто отражающем эти глубинные предрассудки. Я помню миниатюру ленинградской сатирической труппы, в которой показывается, как четверо хриплоголосых женщин играют у одной из них дома в карты, напиваются, распевают вульгарные песни и травят анекдоты, в то время как муж – подкаблучник исполняет все их желания. По мере того, как женщины становятся всё более задиристыми и неконтролируемыми, этот затюканный мужчина в смешном фартуке послушно бросается выполнять то одну, то другую домашнюю обязанность, за что не получает никакой благодарности. Он тщетно пытается прекратить пьянку, предлагая вместо водки чай и бутерброды, но четыре мегеры помыкают им, не давая убрать со стола бутылку водки, отчитывая его за плохо приготовленную еду и выговаривая за грязный стол. Когда, в конечном итоге, они собираются разойтись по домам, то беспомощно болтаются пьяными по сцене, а обезумевший от отчаяния муж пытается запихнуть их в верхнюю одежду и спровадить за дверь. Когда трое уходят, он пытается помочь жене отойти ко сну, снимая с неё тапки, но она щипает его за задницу. «Не трогай меня», – взвизгивает он, и они начинают ругаться по поводу того, чья зарплата была пропита. Русские зрители находят эту миниатюру очень смешной. Они любят дешёвый фарс. И мгновенно реагируют на пародию полного перераспределения ролей в реальной русской семье, где обычно жена выполняет все работы по дому, а муж бездельничает, читает газету, смотрит телевизор или пьянствует с друзьями.
Незадолго до того, как я собрался в Москву, одна американка русского происхождения снабдила меня парой книжек с русскими пословицами. Откровенный мужской шовинизм сквозил во многих из них: «Жена не горшок, не расшибёшь, если стукнешь», «Держать бабу за язык, что угря за хвост - одинаково трудно», «Собака умней бабы - на хозяина не лает». Женщины в семьях рабочих до сих пор воспринимают пьянство мужей, и грубое обращение с собой как нечто естественное. Жена одного западного дипломата рассказала мне, как русская горничная как-то спросила её про мужа и, обнаружив, что тот не напивается периодически и не поколачивает жену, вынесла чисто русский приговор: «Ну какой же он после этого мужик?»
=====
Американские женщины с маленькими детьми узнали бы себя в тех перечислениях обязанностей, что составляют крысиные бега Ольги: готовка, штопка, смена подгузников, стирка, уборка пылесосом, потом падение без сил на кровать в полночь, чтобы быть ещё до рассвета разбуженной криками больного ребенка. Потом, утром, надо заставить себя выползти из постели. Но некоторые советские читатели заметили бы в тесте то, что американки пропустили. Речь идёт о слове «подгузники». Как рассказала мне одна русская мама, такого понятия просто не существует. В продаже нет как одноразовых подгузников, так и прорезиненных детских трусиков, позволяющих мгновенно заменять использованный памперс [9]. Каждую пелёнку надо сразу же поменять, выстирать, сполоснуть и повесить сушиться либо на радиатор отопления, либо на верёвку в ванной.

Реклама сушильной (и стиральной) машины в Америке в 1957 году.
Каждую пелёнку надо сразу же поменять, выстирать, сполоснуть и повесить сушиться либо на радиатор отопления, либо на верёвку в ванной.
Сушильных машин для выстиранного белья советская промышленность пока не производит. Стирка сама по себе составляет кошмар.
Я знал женщину, которая, подобно многим другим, стирала бельё в старом цинковом корыте, порой в одной лишь холодной воде, в старом доме без водопровода.
Большинство городских женщин обзавелись сегодня маленькими стиральными машинами советского производства.
Они называются полуавтоматическими, но требуют постоянного внимания и множества ручных операций: нужно загрузить бельё, открыть водопроводный кран, чтобы побежала вода, нажать кнопку предварительной стирки, через несколько минут прийти, выключить машину, поставить переключатель на слив воды, подождать, пока произойдёт слабый отжим, снова налить свежей воды и так далее.

Советские стиральные машины
Некоторые модели лишь моют бельё, после чего его нужно отжимать вручную в раковине. Советские машины стирают от трёх до четырёх фунтов белья по сравнению с американскими, стирающими 14-15 фунтов, так что стирка может занять всё утро. Посудомоечные машины народу неизвестны. Холодильники выпускаются либо без морозильников, либо с такими маленькими морозильниками, что в них не влезет замороженный ТВ-ужин. Их тоже, впрочем, не существует [10]. Приготовленная заранее пища, требующая лишь разогрева, вещь практически неслыханная, хотя некоторые рестораны готовят на вынос. Большинство женщин готовят еду из сырых продуктов. Ольга из повести, например, подаёт вечером на стол яйца, сыр, колбасу, картофель или гречневую кашу.
В разгар рабочей недели за чаем в отделе она обсуждает с коллегами ещё один пункт анкеты: «Почему русские женщины не заводят больше детей? Рожают ли они детей по личным причинам или руководствуясь общественным интересом? (Такой вопрос отражает официальный настрой в отношении рекламы бóльших семей, особенно семей этнических русских, потому что руководство страны обеспокоено тем, что национальные меньшинства начинают превалировать). Ольга поднимает руку в знак того, что хочет взять слово и, саркастически высмеивая высокопарную риторику советской пропаганды, ведущей кампании по стимулированию «социалистического соревнования», декламирует:
«Товарищи! Позвольте сказать многодетной матери! Я уверяю вас, что родила двух детей исключительно из государственных соображений. Вызываю вас на соревнование и надеюсь, что вы победите меня как по количеству, так и по качеству продукции!”
Возникает пустое препирательство, которое ведётся всё на том же стерильном языке, в то время как Ольга вспоминает про себя, как она не хотела второго ребёнка. Её сыну Котику было всего полтора года, когда она обнаружила, что снова беременна. Я чувствовала себя ужасно, я плакала. Записалась на аборт, – вспоминает она. – Но всё не могла решиться в его пользу». Сочувствующий ей врач уговорил аборт не делать, намекнув на то, что будет девочка. Муж Дима был за аборт, но потом сменил мнение и устроился на вторую работу, когда она легла в роддом и потом нянчилась с новорожденным.
Одним из самых необычных фрагментов повести является открытая критика, как со стороны мужа, так и жены, безмерно восхваляемой сети советских яслей для детей от года до трёх. Они жалуются, что 28 детишек в группе – это слишком много для одной «воспитательницы». Их беспокоит то, что маленькой дочери так не хватает Ольги, что она отчаянно цепляется за неё вечером и ни за что не хочет идти в ясли утром. И их раздражают частые болезни детей, которые те подхватывают от других. В общей сложности Ольга пропустила в прошлом году 76 дней (почти треть её рабочего времени). Но она боится пропустить ещё день и берёт девочку в ясли, хотя ту всю ночь тошнило.
В то же время работа настолько важна для самоуважения Ольги, что она яростно не приемлет предложение Димы бросить её на несколько лет, и полностью посвятить себя воспитанию детей. «Ты хочешь уничтожить меня?» – спрашивает она в слезах.
Рабочая неделя Ольги не лишена проблесков: один раз она читает в библиотеке международную литературу по специальности и перелистывает иностранные журналы. Когда ей удаётся за небольшие чаевые «под столом» красиво постричься уже после того, как дежурная парикмахерша делает её голову похожей «на равнобедренный треугольник», её сердце переполняется триумфальным чувством победы. Она заходит погулять в парк по пути домой, чтобы насладиться единением с природой и радостно катается на санках с детьми и мужем в воскресенье, свободная от домашних забот. Но семейных разногласий не избежать, хотя она описывает Диму как хорошего по сравнению с другими мужа. Он помогает ей мыть посуду, иногда ходит в магазин, по выходным какое-то время сидит с детьми и время от времени помогает их одевать. Но Ольга ненавидит каждое мгновение, когда он сидит вечером, попивая чаёк, и листает свои журналы, а она хлопочет по хозяйству. Воскресным вечером, когда он просит погладить брюки, а она обнаруживает, что так и не нашла времени пришить оторвавшуюся ещё в начале недели пуговицу, Ольга буквально взрывается. Вечером падает в постель, измученная тяготами быта: «Я потерялась. Заблудилась в тупике домашних забот и хлопот».
|
</> |