Жорин Федор Лукич. Секретарь коллегии КГБ

jlm_taurus — 10.12.2022 "...Мой контакт с органами госбезопасности произошел вполне закономерно. Лейтенант Советских Вооруженных Сил столкнулся на железнодорожном вокзале г. Бреста с группой граждан США, коротавшей время в связи с заменой подвижных частей вагонов поезда «Москва — Берлин». Я закончил школу-интернат в Одессе с глубоким (на то время) изучением английского языка.

И мне было интересно через 3–3,5 года применить его на практике. Полчаса общения с американцами, которые сказали, что были студентами-социологами (признаюсь, я тогда и не знал, что это такое), и через пару дней меня пригласили в Особый отдел 33-й Гвардейской танковой дивизии для объяснения «по сути» и причин контакта с представителями вероятного противника.

...В начале марта 1970 года я прибыл в гарнизон Йена-Форст. Он расположен в пригороде г. Йены, известного цейсовской оптикой, на господствующей высоте. До 1945 года в гарнизоне располагалась батарея зенитных пушек Вермахта. При немцах в гарнизоне функционировал бассейн. К моему прибытию он превратился в яму, а в подвалах домов офицерского состава круглый год стояла вода и летали комары размером до 3 см.

Гарнизон окружен был деревянным забором постройки советского образца, т. е. сначала построили на скорою руку из подсобного материала, а потом все так и оставили. Да и зачем было строить красивый забор: часть была режимная, немецким гражданам появляться возле забора было категорически запрещено. А советские к своим порядкам давно уже привыкли. Как мне объяснило командование, гнилой деревянный забор невозможно преодолеть: он развалится и нарушитель получит травму. Логика в этом была. Но своеобразная.

Замечу, что за пять лет через этот забор во внутрь гарнизона никто не предпринял попытку проникнуть. А из гарнизона солдаты уходили в самоволку через КПП. Правда, в мое время эти походы ограничивались посещением ближайшего гастштета, расположенного в 600 метрах от гарнизона. Самоволки со смертельным исходом начались после моего убытия в СССР.

Итак, часть пребывала в ГДР около десяти лет. Но в оперативном деле (литерном деле на объект) было только несколько документов об обстановке в окружении, т. е. в местах контактов с местным населением.

А откуда они, эти документы, могли появиться в деле? Мой предшественник был из числа сотрудников КГБ, обслуживавших лагеря заключенных. За полтора года он спился до такой степени, что замертво падал с мотоцикла, как только выключал зажигание. На мотоцикле он ездил на «автопилоте». Советская военная автоинспекция его знала и не останавливала, а немецкая полиция советских офицеров на мотоцикле не трогала. Кабинет был прокурен и провонял пивом.

Перед этим ракетный дивизион обслуживал совершенно гражданский человек. Как я ранее отмечал, была такая практика: в мирную ГДР направляли по «блату» сотрудников, работавших в территориальных органах КГБ. Они не имели понятия об отношениях в воинских частях, среди военнослужащих. За хорошую взятку они получали возможность пять лет пополнять гардеробы своих жен немецкими товарами, получать двойную зарплату, а потом возвращаться …

Такая практика называлась обменом сотрудниками между территориальными органами КГБ и органами военной контрразведки. Служить в диких гарнизонах они не желали. Но на пять лет съездить в Группу войск за рубежом — с большим удовольствием.

А кто видел, чтобы командировочные работали? Вот и не было оперативных материалов по местам контактов офицеров части с местным населением. Отношение командования и офицеров к таким оперработникам было соответствующее. Достаточно сказать, что меня с женой и трехмесячной дочкой разместили в комнате с разбитым окном и протекающим потолком. В ней мы прожили почти две недели, пока мой предшественник не упаковал вещи и не отправил в Союз контейнер.

Передал он мне на связь одного доверенного из числа местных полицейских. Завел полицейского в кабинет, который располагался в здании штаба режимной ракетной части, и сказал: «Знакомьтесь, а я сейчас». И вышел. Разговор у нас был оригинальный: я не знал ни одного слова по-немецки, а он знал пару слов по-русски («водка», «пиво», «сигареты», «дружба»).

Отдал он мне напечатанную на листке информацию, что-то говорил. Но на это ушло две минуты. Сидим и смотрим один на другого. Проходит минут 10–15, возвращается мой предшественник. В руках бутылка водки и два пива. Достал из стола стаканы, разлил. Выпили. Достает пачку сигарет и отдает немцу. Оба закурили. Сказать, что они разговаривали на немецком или русском, у меня не хватает нахальства.

Когда они допили водку и пиво, он хлопнул немца по плечу, ткнул пальцем на меня, и таким образом состоялась передача тайного помощника.

За пять последующих лет я выучил немецкий язык, приобрел несколько агентов из числа немцев и необходимое число доверенных лиц, т. е. друзей, не оформленных в качестве негласных сотрудников. Такая категория информаторов есть в каждой спецслужбе любого государства. Все было поставлено на свои места. И гарнизон стали называть в Управлении ОО КГБ СССР по ГСВГ не иначе как «санаторий Форст».

Но так продолжалось недолго. На мое место снова прислали сотрудника из территориальных органов КГБ. Без всякого понятия об армейской жизни. Беда не заставила себя долго ждать. Через три месяца после моего отъезда в СССР группа солдат достала местных жителей своими мародерскими набегами. Немцы налили в бутылки из-под алкоголя ядохимикаты, используемые для опрыскивания сада. В итоге очередной самоволки пять солдат умерло и десять отправили в госпиталь с серьезными отравлениями.

После этого пошла взаимная неприязнь и месть. Скандалы вышли за пределы района и гарнизона, дошли до высшего военного командования. Репрессии вызывали побеги солдат из гарнизона… Как мне потом передавали, в бывшем «санатории Форст» почти безвыездно находился заместитель начальника особого отдела КГБ СССР по 8-й Гвардейской армии в звании полковника. Некому было подсказать, что неграмотный опер из числа «пиджаков» (так называют военные контрразведчики территориальщиков) и командировочный полковник никогда не смогут установить нужные отношения со строевыми офицерами и солдатами. Надо жить их проблемами, переживать за них, помогать им, а не делать «показатели» в оперативной работе.

Как уже подчеркивалось, мне удалось наладить дружественные отношения с коллегами из местных районных органов МГБ ГДР. Режимный ракетный гарнизон всегда и везде привлекает внимание, как агентуры вражеских спецслужб, так и простых любопытных. Чтобы их различить и разделить на две группы, предварительно необходимо было их зафиксировать, установить, задокументировать их интерес к военному объекту.

Могу утверждать, что совместно с немецкими друзьями и только благодаря их неограниченным возможностям доставать необходимую спецтехнику мне удалось создать уникальную систему документирования всех лиц, появляющихся на расстоянии 100–150 м от забора по периметру объекта.

Установленная кино— и фотоаппаратура срабатывала от сигналов, поступающих от сейсмической аппаратуры, реагирующей на колебания земли, от шагов людей, а тем более — проезжающих автомобилей. В нашем распоряжении была оптическая техника, которую завод Карла Цейса изготавливал по заказу СССР для космических аппаратов.

Но что меня особенно удивляло? Когда я посмотрел на этот космический телеобъектив, с которым не знал, как обращаться и задал «типично советский» вопрос: «А что будет, если вдруг приведем его в негодность?» Мой немецкий коллега ответил очень буднично, что работа есть работа. Если поломаем, то отвезем на завод Карла Цейса и там его отремонтируют. Без всяких эмоций. Немцы еще раз продемонстрировали свой принцип — работать уверенно, спокойно, с умом.

О деловом подходе немецких коллег может служить еще один пример. Когда мы строили свою систему наблюдения, на советскую сторону была возложена задача доставки железобетонных элементов. Наши солдаты в подавляющем большинстве, проделав запланированный 500-километровый марш в колонне, больше к машинам не допускались. Разъезжали только машины командования. Соответственно, никакой практики вождения машин в городе солдаты не имели.

И вот я сел за старшего машины с одним из таких водителей. Выехали на городскую трассу. Водитель сразу вспотел и вцепился за руль. Скорость менее 40 км в час. Я его успокаиваю и приказываю увеличить скорость хотя бы до 60 км в час, чтобы не тормозить городское движение. Какое там! Солдат сообразил застопорить машину на самом оживленном перекрестке. Не ограничиваясь этим, он дал задний ход. В итоге мы столкнулись с ехавшей за нами немецкой легковой автомашиной.

Через пару часов он приехал ко мне в гарнизон Йена-Форст и сообщил, что ущерб составил несколько тысяч немецких марок (я в месяц получал около 900), но рапорта советскому командованию полиция подавать не будет. (Ежедневно по ГДР советские автомашины приносили существенный ущерб народному и личному хозяйству немцев. И катастроф случаюсь достаточно. По этим фактам ежедневно сводка информации докладывалась высшему командованию ГСВГ.) В конце он добавил, что с потерпевшим уже все обговорено, ремонт его машины и компенсацию отдел МГБ взял на себя. И все! Без истерики, без нашего обычного магарыча. Он помнил, что всякая работа может привести к причинению ущерба. Поэтому расходы были включены в смету строительства нашей совместной системы наблюдения.

В системе военной контрразведки это кончилось бы написанием рапорта на уровень руководства УОО КГБ СССР по ГСВГ дисциплинарным взысканием и, само собой, выплатой ущерба из моего жалования.

больше радостей принесло изучение и практическое использование немецкого языка. Немецкие друзья — сотрудники МГБ ГДР умели в разговорах подкалывать, высказывали понимание трудностей изучения немецкого языка для русских. После этого разговор шел по-русски. Тем самым они справедливо демонстрировали превосходство перед советскими коллегами, показывая, что сами они владеют русским, а советские офицеры, проживая в Германии, не могут выучить немецкий.

Помню обстановку напряжения и беспомощности, когда я ходил на встречи с немецкими агентами в сопровождении переводчика. Во-первых, трудно было обеспечить конспиративность, когда на место встречи идут три человека. Затем терялось время, необходимое на двойной перевод информации. Кроме того, каждый говорящий должен быть уверен, что его правильно понимают. И хотя наши переводчики обучались в той же Высшей школе КГБ СССР и почти по той же программе, что и контрразведчики, они не имели практики оперативной работы. Во всяком случае, мне попались два переводчика, имевшие отличные оценки по немецкому языку, но когда они переводили наш с агентом разговор, то немец начинал зевать. Ему становилось скучно.

А что может быть худшим, позорным для опера, когда агент на явке скучает и зевает. Немецкая агентура работала с нами не за деньги, а на патриотической основе. Получалось, что человек рискует добрым именем среди своих знакомых, тратит свое время на явку, а приходит и видит человека — опера, с которым ему скучно. Разве можно уважать такого опера?

Знание немецкого языка позволило общаться не только в официальной, но и во внеслужебной обстановке как с немецкими коллегами, так и с гражданским населением.

Немецкие коллеги периодически тактично напоминали моим сотоварищам о необходимости знать язык страны, в которой мы проживали. Для этого на торжественных встречах и вечерах переводчики из числа немецких коллег работали только несколько минут вначале, а потом, как они объясняли, русским товарищам необходимо знать только слова «Цум воль!», что означало «На здоровье!» И весь разговор шел на немецком.

Характерной особенностью в поведении немецких коллег было отношение между руководством и подчиненными. До 17.00 они обращались только по званию и фамилии. После окончания служебного времени и в местах отдыха — только по имени.

Местное население не понимало политику Советского правительства, запрещающего советским военнослужащим и членам их семей общаться с немцами. Как можно укреплять дружбу между народами, сплоченность стран социалистического лагеря, запретив общаться гражданам этих государств?

На вечерах «дружбы» устанавливались дружеские отношения. Но эти вечера происходили 3–4 раза в году. Русские не знали немецкого языка. А местному населению без нужды было знание русского.

Иногда в этой связи возникали неприятные ситуации. К примеру, как-то группа жен офицеров из гарнизона поехала в г. Апольду. Говорят, это был любимый городок Гитлера. Действительно, городок был чудо как хорош! Уютный, компактный, с красивыми зданиями старой постройки. В городе был Музей колоколов. В общем, было где отдохнуть и на что посмотреть. Я решил их сопровождать.

Сели в автобус «Йена — Апольда». Через десяток минут автобус остановился на остановке, зашла группа немецких женщин. Наша женщина уступила место более пожилой немке. Та сказала фразу, после которой одна часть пассажиров стала оглядываться по сторонам, а остальные захохотали. Русская сказала: «Бите, бите!» — так как более ничего не знала. Хохот стал еще громче. Я ее спросил, поняла ли она, почему немцы смеются? Она, конечно, ответила, что не поняла. Тогда я ей перевел слова немки о том, что низшая раса должна всегда уступать место высшей, да еще и благодарить за это.

Мне ничего не оставалось, как подойти к этой женщине-немке и сказать ей на немецком, что уважение к пожилым людям присуще именно людям высокой культуры. Излишне говорить, что эту даму чуть инфаркт не хватил. Смешок в автобусе прекратился мгновенно. А я уже на русском сказал своим соотечественницам о необходимости сохранять достоинство и излишне не раскланиваться, особенно, если не понимаем, о чем люди говорят. А если бы меня не было? Как легко уронить престиж гражданина великой страны, если твоя культура на низком уровне!

Каждый человек в своей жизни играет несколько ролей. Оперативный работник играет сам столько ролей, сколько агентов у него на связи. Да еще и режиссера-постановщика этих ролей, дабы агенты не засветились и не раскололи один другого. Кроме того, оперработник и сам со стороны наблюдает за поведением своих агентов. А в закрытом воинском гарнизоне он встречается с агентами по нескольку раз в день как офицер с офицером или с солдатом. Здесь тоже идет ролевая игра. Никто не должен заметить наличие каких-либо особых отношений, кроме обычных служебных.

Такие навыки подготовки агентов не формируются сразу. Редко кому удавалось их приобретать в процессе учебы в нашей академии — ВШ КГБ. В большинстве случаев (кроме родственного блата и партнабора) оперработников готовили из бывших агентов особых отделов. Если агент работал нормально, умел маскировать свои отношения с контрразведкой, то в будущем он сумеет обеспечить безопасность своих тайных помощников.

Работа с агентурой — это острейший участок работы. Именно из-за халатности, хамства оперов, неуважения к чужой жизни, к человеку который по патриотическим мотивам (советская разведка и контрразведка обычно денег не платила агентуре) согласился оказывать помощь СССР с риском для жизни.

Как правило, агентура прокалывалась на встречах с оперативным работником (что контрразведки, что разведки) либо из-за ошибок опера в закладках тайников (при бесконтактной связи), либо когда агентов вчистую предавали их резиденты, оперработники.

...В истории советских Вооруженных сил есть факт, о котором многие не желают вспоминать. У героя Гражданской войны В.И. Чапаева был сын, так же Василий Чапаев. Дослужился он до командира дивизии, и направили его в Главную инспекцию Министерства обороны. Он отличался крайней жестокостью к солдатам, которые нарушали дисциплину в караульной службе. Были слухи, что за время службы в Инспекции он лично убил несколько солдат, которых обнаружил спящими на посту.

Происходило это так: получив командировочный приказ на проверку боеготовности части, он лично шел в караульное помещение, предъявляя предписание, и вместе с начальником караула шел проверять посты. Если он видел спящего часового (что нередко является нормой для солдат), он его убивал, заявляя при этом, что из-за таких разгильдяев погиб его отец — герой Гражданской войны. В части составляли акт о том, что солдат неосторожно обращался с оружием на посту, вследствие чего произошел смертельный выстрел.

Но в этой части еще долго солдаты на посту не спали. Конечно, со временем генерала В.В. Чапаева отправили на пенсию. Такой метод воспитания солдат был не приемлем в период демократических реформ в армии при Л.И. Брежневе, когда замполиты свели дисциплину на нет.

В октябре — ноябре 1962 года, после случайного контакта с делегацией туристов из США на железнодорожном вокзале Бреста, меня пригласили в особый отдел 33-й Гвардейской танковой дивизии. После беседы было предложено впредь таких контактов не осуществлять инициативно, выявлять подобные факты среди других офицеров. Была оговорена возможность установления подобных контактов с иностранцами в г. Бресте (перевалочная станция, на которой происходит смена платформ всех вагонов русских размеров на европейский стандарт) по заданию особого отдела. При этом, конечно, все надо было делать так, чтобы другие агенты или нормальные офицеры меня не засекли на таких встречах. Делать это было не просто. Я служил в режимной части и общался активно со своими одногодками лейтенантами в гарнизоне, которым запрещалось общение с иностранцами.

Однако за 1,5 года никаких проколов допущено не было. Интересно, когда при общении с кадровиками КГБ я упомянул, что был агентом военной контрразведки, мне посоветовали никогда об этом никому не говорить. Не могу понять до сих пор, почему считалось зазорным, негативным, если человек в кругу контрразведчиков заявлял, что ранее оказывал посильную помощь государству путем негласного сотрудничества. Это был для меня не понятный снобизм лиц, работавших в органах КГБ, но явно не бывших патриотами Родины. Стране помощь надо оказывать, служить любыми средствами.

Трудно передать чувства, ощущения, когда ты, советский офицер и сотрудник органов военной контрразведки, идешь по улицам немецкого города, общаешься с местным населением, и, воспринимая тебя как чеха или «ну не может быть, чтобы ты был поляком», люди рассказывали тебе доверительно о своем негативном отношении к советским гражданам.

Всегда с особым удовольствием вспоминаю случай в августе 1964 г. Сижу я в Риге в кафе, обедаю. В это время в кафе заходит десятка два туристов из России. Ведут себя по-хамски, громко гремят стульями, тарелками. Официантка подходит ко мне и на латышском языке произносит фразу, с возмущением поглядывая на этих туристов. Я понял только: «Руссише швайне!» Каково же было ее удивление, когда я ее ошарашил словами: «Ну, в каждом народе есть невоспитанные люди». Она с открытым ртом отошла от моего столика. Явно перед этим она приняла меня за латыша или другого жителя Прибалтики.

Знание немецкого языка позволяло более объективно понять особенности немецкой нации, психологию этого народа, объяснить поведение в той или иной обстановке.
К примеру, известная честность немцев, дисциплинированность, педантизм в поведении в обстановке полного отсутствия контроля становились мне более понятными из рассказов самих сотрудников органов безопасности и офицеров Народной полиции ГДР.

Известно, что немцы без всяких напоминаний со стороны кондуктора оплачивают билет в общественном транспорте. Но эта честность не сразу стала привычкой, правилом поведения.

Как рассказал мне один офицер полиции, в 1935–1936 гг. Гитлеру доложили, что общественный транспорт не является рентабельным в силу того, что многие уклоняются от оплаты за проезд. Гитлер приказал обратить на это нарушение порядка внимание партийных функционеров. Но такая мера не улучшила существенно положение дел. Тогда Гитлер отдал приказ по всей стране одновременно провести контроль общественного транспорта, выявить всех «зайцев» и расстрелять их, как врагов Рейха, невзирая на занимаемые должности. Список расстрелянных был опубликован во всех газетах.

Такая же практика была введена, кстати, и на оккупированной территории Украины. Немцы быстро научили население Украины платить за проезд после того, как расстреляли довольно большое количество «зайцев» по маршруту «Киев — Фастов».

Знание этого примера помогло мне однажды спасти в полном смысле честь офицера полиции города Йена, округ Гера. Характерно, что в ГДР никто не имел льгот по бесплатному проезду в общественном транспорте. Все обязаны были оплачивать проезд. Мы встретились с немцем в городе и необходимо было проехать пару остановок на трамвае к нужному месту. Я был в форме советского офицера и купил билет. Офицер полиции билет не брал. Мы по этому поводу поговорили, и я ему сказал, что у нас милиционеры никогда не платят за проезд, независимо от того, в форме они или нет. И надо же было такому случиться, что перед выходом в трамвай зашли контролеры. На бедного офицера полиции, который имел звание «Заслуженного полицейского ГДР», было больно смотреть. Он покраснел, покрылся потом, что-то пытался объяснить контролерам. Тогда я отодвинул его в сторону, показал свой билет контролерам и сказал, что это его билет, что я ему, своему другу, камраду, купил билет.

Контролеры потребовали тогда мой билет. На это мне пришлось им ответить, что майоры Советской армии билеты в трамваях не берут, у них, как старших офицеров, проезд бесплатный. Пока суть да дело, пока шло уточнение обстоятельств, трамвай остановился, двери открылись, и я вытолкнул своего друга-полицейского из трамвая. Замечу, что он еще долго не мог прийти в себя и просил меня, чтобы я не сообщал об инциденте руководству горотдела Народной полиции.

Другим примером обязательности в поведении, дисциплинированности и честности может послужить случай с другим офицером полиции этого же города. Как-то он рассказал мне, что ездил с женой на Балтийское побережье отдыхать. Я без всяких задних мыслей спросил, во что обошелся билет для него и для его супруги. При этом я ему сообщил, что советским офицерам выдаются воинские перевозочные требования для проезда в купейном вагоне, а для жен приходится покупать билет самому офицеру.

Этот молодой лейтенант вспотел и начал мне доказывать, что ему пришлось ехать в вагоне второго класса только потому, что он не смог достать два билета в вагон первого класса. Себе, мол, он купил билет в вагон первого класса. Но если бы кто из знакомых увидел его в вагоне второго класса, то его проступок мог стать предметом обсуждения на партийном или офицерском собрании.

Для меня это было необычно. Я вспоминал, в каких скотских условиях советским офицерам всех рангов приходилось выстаивать очереди, давать взятки кассирам, чтобы достать хотя бы какой-нибудь билет в общий вагон. На маршруте «Эрфурт — Брест» ходили только общие или плацкартные вагоны. Мест всегда не хватало. Сутки ехали буквально на головах.

Но мне понравились требования к офицерам армии и полиции ГДР. Они получали приличную зарплату, точнее содержание, и, совершая поездки в вагонах высшего класса, не только отдавали часть денег государству, но и поддерживали элитность офицерского корпуса. Уважение других начинается с уважения к себе самому.

Как ты относишься к себе, так и другие, окружающие, будут относиться к тебе. Культура формирует культуру. Можете представить, как выглядел советский офицер в Бресте, где менялись составы, нагруженный чемоданами «Гросс Германия», коврами и другим барахлом. О какой культуре могла идти речь, когда ему по нескольку суток приходилось сидеть на чемоданах на железнодорожном вокзале в ожидании билета.

Хочу подчеркнуть, что в силу оперативной необходимости мне приходилось общаться с местным населением из разных категорий: от простого рабочего, грузчика на железнодорожной станции до старших офицеров ШТАЗИ и научных сотрудников, докторов наук НИИ и Йенского университета. Могу заверить, что все они любили повеселиться, умели коллективом петь национальные песни, танцевать. Однако при этом никто на ноги не наступал и скандалы «по пьяни» не устраивал.

Оперативно обслуживаемая мною войсковая часть имела 11 мест официальных служебных контактов с местным населением. Коллективы сельскохозяйственного кооператива, заводов, полиции города Йена и горотдел ШТАЗИ часто устраивали в ресторанах, гастштетах, на стадионах вечера дружбы, спортивные соревнования, игры. У граждан ГДР было чему поучиться, как совмещать работу и отдых.

Меня восхищало спокойствие, уверенность разных людей, независимо от занимаемой должности. На таких дружеских мероприятиях все были равными. Не было ни начальников, ни подчиненных. Позже я узнал, что у американцев есть подобная прекрасная привычка заходить в ресторан, заказывать себе что-то на свои пять долларов и не ползать на коленях перед тем, кто гуляет на тысячу долларов.

Интересно, что когда я спрашивал немцев, где лучше живется — в ФРГ или в ГДР, то разные люди говорили почти одинаково: в ФРГ живут значительно богаче, но зато в ГДР лучшее социальное обеспечение. И в ГДР люди живут спокойно, преступности почти нет. О чем в ФРГ и не мечтают.

...Весной 1977 года командировали меня на Камчатку проверить работу сотрудников Особого отдела КГБ одной из дивизии ПВО. Основные части соединения располагались в поселке Елизово. Если кто слышал об этом поселке, то знает, что в этом регионе изумительный зимний микроклимат. Когда вокруг температура опускается до минус 40–50 градусов, то здесь минимум до минус 15 °C. Почти всегда стоит солнечная погода. Потому в этом местечке располагалась спортивная олимпийская база СССР по зимним видам спорта.

Недалеко находится и курорт Паратунка, где круглый год гейзеровые радоновые и другие теплые минеральные источники. Там находится и санаторий военно-морских сил по реабилитации моряков-подводников.

И, несмотря на эти курортные условия и наличие в реках красной рыбы, оклад у военнослужащих двойной, а год службы идет за два года. Естественно, что попасть служить в такие воинские части можно только по большому блату

И вот я проверяю работу одного старшего оперуполномоченного, майора. Мне, конечно, сразу же предложили с какой-то меховой базы шкуру оленя за смешную цену. Но я все равно потребовал «дела на стол». Оказалось, что этот работник за три года не завербовал ни одного агента. За этот период пребывания в Елизово получил всего около десятка пустых сообщений. Когда я доложил начальнику ОО КГБ по 11 армии ПВО, что средняя арифметическая стоимость его агентурных сообщений, за вычетом шести месяцев отпуска, составляет почти половину стоимости автомобиля «Жигули», начальник чуть не поперхнулся слюной.

Затем сделал перерыв в собрании по подведению итогов и спросил меня, знаю ли я, кто родители этого майора Ходырева, что это опытный работник, который второй раз направляется из центрального аппарата ЗГУ КГБ СССР на Камчатку? Бухгалтерия в нашей работе не нужна. Я ответил, что и качество никудышнее. Естественно, что в итоговую справку о проверке блатного Особого отдела КГБ по дивизии ПВО мои бухгалтерские выкладки не попали. А напрасно. Денежное содержание старшего оперуполномоченного на материке в это время составляло около 260 рублей в месяц. Но не все имели родственников в центре.

Разве можно такого блатного обывателя ставить в один ряд с известными мне сотрудниками военной контрразведки, которые, чтобы получить оперативную информацию и обеспечить безопасность негласного добровольного помощника, ночью, в непогоду пробирались к посту, где нес службу агент и получали от него оперативную информацию? Да, в некотором роде нарушались требования Устава гарнизонной и караульной службы. Зато обеспечивалась конспирация, безопасность агента. А то, что контрразведчик не спал ночью, рисковал — так это и была реальная оперативная обстановка. Чекист-патриот всегда отличался от пробравшегося в органы КГБ обывателя, приспособленца.

Один обеспечивал безопасность социалистического Отечества, а другой наполнял карманы деньгами, поступившими в бюджет страны в качестве налогов от граждан, которые хотели верить, что безопасность государства гарантирована.

...В аспирантуре меня назначили старостой курса.Два года жизнь шла своим чередом. Родился сын — весь курс обмывал. Получил кличку «аспирант». Но конфликты меня не минули и здесь.

Во-первых, заказчиком диссертации было Пятое (политическое) управление КГБ СССР. Я собирал фактический и статистический материал в УКГБ по Москве и Московской области, в УКГБ по Ленинградской области, КГБ Белоруссии и КГБ Молдавии, Третьем и Пятом управлениях КГБ СССР.

Картина получилась серьезная, но выводы не соответствовали содержанию статьи начальника Пятого управления Комитета генерал-лейтенанта Ф.Д. Бобкова, напечатанной в ведомственном, совершенно секретном журнале «Сборник КГБ СССР».

В статье доказывалось, что только вызов и поверхностная беседа молодого сотрудника органов КГБ, окончившего строительный институт, достаточны для изменения мировоззрения доктора философских наук. В деле подшито несколько агентурных сообщений о достаточно устоявшихся антисоветских взглядах личности, а стоит только его пригласить в здание КГБ, как через 20–30 минут общения человек пишет извинительные заявления, объяснения.

Свои диссертационные выводы и предложения я доказывал с учетом известного философского закона о влиянии материальных условий жизни на мировоззрение. Мне руководители Пятого управления КГБ доказывали, что партия, коммунистическая идеология обеспечивают победу в борьбе с капиталистической, и другие подобные штампы нашей пропаганды.

В общем, мне объяснили: если мои статистические и логические выводы и предложения будут противоречить выводам начальника Политического управления, то я никогда не защищу свое диссертационное исследование.

Мои объективные выводы о недопустимости запугивания репрессиями людей, желающих самостоятельно разобраться в сущности враждебной пропаганды, о необходимости усиления борьбы с нарастающей эпидемией коррупции, служебных преступлений и т. п., отвергались начисто. Я доказывал цифрами, меня давили начальственным авторитетом.

В это же время группа аспирантов вместе с парткомом и комитетом комсомола ВКШ КГБ решили заняться приписками во время работы студенческих отрядов (из слушателей срочной службы) при строительстве нового комплекса Высшей школы в Юго-Западном районе Москвы. Слушатели работали, им платили меньше, а разницу направляли в партком и комитет комсомола ВКШ. Эти организации, в свою очередь имея выходы на дефицитные товары: магнитофоны, книги, мебель, — награждали подопечных мне аспирантов соответствующими ценными подарками. Масштабы грабежа были таковы, что один аспирант даже смог купить квартиру в Москве.

Ко мне обратились слушатели с заявлениями, что они не будут ходить на занятия к таким аспирантам. Естественно, что после разбирательства я доложил о фактах мошенничества и приписок руководству школы и аспирантуры.

И здесь сыграло известное правило: зачем ворошить муравейник или осиное гнездо, в котором все свои люди. Легче слушателям выдать грамоты за ударный труд, очередные воинские звания, а меня одного, кому все известно, отправить из Москвы подальше.

Я поехал на равноценную должность, только уже в особый отдел Одесского военного округа после окончания очной аспирантуры с почти готовой диссертацией.

примером моего отношения к несправедливости и лживости может служить следующий факт. В начале 1975 г. Генсек КПСС Л.Брежнев встречался с канцлером ФРГ. От контрразведки потребовали информацию о реагировании населения Германии на эту встречу. Конечно, как всегда это было принято, органы КГБ докладывали только положительную информацию. Но я поговорил с агентом-немцем, и мы представили сообщение, полное свидетельств негодования, что руководители стран, вероятных противников, встречаются, целуются, а простые граждане ГДР даже не имеют права переписываться со своими родственниками, проживающими в ФРГ.

Мой начальник долго уговаривал меня не регистрировать, а тем более не отправлять это агентурное сообщение в центр. Однако я настоял, доказал, что лакировка действительности — служебное преступление.

...за пять лет службы в гарнизоне в Вайсенфельсе поменялось четыре командира и начальника политического отдела. Каждый уезжавший командир ракетной бригады увозил до последнего гвоздя всю мебель из клуба офицеров гарнизона. Каждый начальник политического отдела вычищал «комнату дружбы СССР и ГДР». Мне, как оперработнику со знанием немецкого языка, приходилось почти каждый год объяснять немецким друзьям (местная власть и сотрудники МГБ) о коварстве предыдущего командования и важности создания комфортабельных условий для отдыха офицеров и организации встреч советских офицеров и членов их семей с местным населением в «комнате дружбы».

При этом я восхищался умением немецких друзей сдерживать смех и серьезно разговаривать с новым советским барахольщиком. Нашим командирам и политработникам казалось, что они первые, что до них была пустыня, что немцы не видели еще их подлости. Когда же они уезжали, упаковывая в контейнеры мебель, заработанную солдатами и доставленную немцами в дом офицеров гарнизона, их уже не интересовали последствия этого грабежа. Какое им было дело до того, что думали о них постоянно проживающие в ГДР немцы.

Сохранено