Из воспоминаний о былом

Шубу надлежало резать на мелкие полоски – от этого чертовски болели пальцы. Ножницы у хозяйки были старые, кроильные. Илона их сразу признала: такие же достались ей от бабушки.

Когда с шубой покончили, хозяйка дома принесла два больших бумажных пакета из магазина Benetton. «Зелёный – это больше чем цвет, – гласил слоган. – Это философия». Непостижимой формой какой-то извращённой философии казалось Илоне их странное занятие. В одном пакете лежали кофточка, два топика, пиджак и юбка, в другом – пара брюк, футболки и несколько рубашек. Все с магазинными бирками. Все по воле хозяйки изрезали на мусор.

Илона служила помощницей у Натальи Арнольдовны первый год. Ей нравился этот большой модерновый дом на Соколиной горе под Москвой: овальные окна, полукруглые балкончики, крыша, спускающаяся по северной стене волной. Работа была в основном спокойной. В начале недели Наталья Арнольдовна раздавала задачи по дому, Илона их день за днём выполняла. Хозяйка вела себя строго доброжелательно, была предупредительной, уважала выходные дни и отдых своей домработницы. И очень хорошо платила.

Она не терпела в доме ненужных вещей, а благотворительность считала глупостью. И оказалось, что дважды в год уничтожала практически не ношенные Gucci, Louis Vuitton, Chanel, Givenchy, Versace. В самом начале этой «резни», как тут же прозвала про себя процесс Илона, хозяйка молвила в пустоту: «Кому надо одеваться, тот работает! Кроме того, ведь есть еще и энергетические свойства вещевой цепи! Чужаки получат через мои вещи мою энергию! Понимаешь?» Илона ничего не понимала и просто продолжала молча орудовать ножницами – и иногда молотком.

Вот им-то она и двинула по пальцу, когда разбивала нежные алые Christian Louboutin, уперев их ювелирно точёную шпильку в кирпич, лежащий в полотенце на дубовом антикварном столе. Ноготь посинел мгновенно, в глазах застыли слёзы, палец онемел от боли.
– Ты можешь взять несколько выходных, – отреагировала на происшествие Наталья Арнольдовна. И продолжила добивать босоножки.

За расчётом Илона так и не приехала. По дороге домой вспоминала историю бабушки – из другого века и совсем другой жизни. От этой пугающе настойчивой ассоциации было не избавиться.

Бабушку угнали в Германию в 1942-м. К тому моменту она была уже сиротой: отец погиб в первые дни войны, мать – спустя два месяца. На разделительный пункт во Франкфурте девчонкой она прибыла в вонючем вагоне, набитом подростками. За месяц в пути они могли сродниться, ведь даже нужду справляли друг у друга на глазах, но нет. На бирже труда, организованной прямо на месте прибытия, их, ободранных и грязных, выстроили в две шеренги.

Хорошо одетые сытые немцы, будущие хозяева, выбирали работников тщательно, не торопясь. Им заглядывали в зубы, ощупывали, фотографировали и допрашивали. Кого батраками к бауэрам, кого на завод, фабрику или в шахту – бабушку взяли прислугой в дом: она знала немецкий язык и была светло-русой, в отца. День своего перехода в рабство помнила всю жизнь.

Бабушка работала в доме врача в Верхней Баварии, и относились к ней неплохо. Зарплату не платили, но кормили сытно, хотя и однообразно. В день, когда появилась последняя отметка в её Arbeitsbuch Für Ausländer – «Трудовой книжке для иностранцев», немецкая хозяйка подарила ей небольшой чемодан, в котором были пальто, кофточка и пара сорочек.

Это всё украли уже после возвращения на родину. Она три месяца прожила в подвале своего дома: их квартиру на первом этаже занимал бывший милиционер. Он неоднократно называл ее за глаза «немецкой подстилкой». Потом, впрочем, бабушка нашла свою тётку, пропавшую перед войной, ютилась у неё. Устроиться на работу получалось только уборщицей. И кто знает, как бы она мыкалась, если бы не дедушка Йося, предложивший пожениться. У него после войны в живых остался только брат – освобожденный из концлагеря, тот вскоре отправился в ГУЛАГ.

А немецкое пальтишко из украденного чемодана бабушка встретила на рынке через три года – в него была наряжена дщерь начальницы жилконторы бабушкиного дома. Сидело пальто не девице впритык, аж пуговицы разъезжались. Бабушка говорила, что это зрелище даже чуть компенсировало её обиду на судьбу.