ИСТОРИЯ О (43)

putnik1 — 06.01.2016

Продолжение.
Ссылка на предыдущие главы здесь.




Под крышей дома своего

О самой войне детально не будем. Все известно. Все понятно. Все, по крайней мере, с высоты минувшей сотни лет, предсказуемо. Вступление Болгарии в Игру, безусловно, сорвало многие планы Антанты. В ходе осенней кампании 1915 болгарские войска взломали оборону сербов, разорвали их связь с Салониками, разгромив под Криволаком мощную англо-французскую группировку, - и Сербия рухнула. Правда, вовсе уничтожить ее армию не получилось: прорвав немецкие заслоны, остатки сербских частей вышли на побережье и эвакуировались на Корфу, а затем и в Салоники, но Балканы отныне были практически под полным контролем Союза.

Действия болгарских войск Берлин оценил так высоко, что «старший» Рейх даже поддержал Софию в споре с Веной (дошедшем до вполне серьезной угрозы Фердинанда дать союзнику по ушам) о будущем разделе трофеев, и Вена смирилась. «Третья сестрица» вернулась в лоно, и ее начали обустраивать. В принципе, достаточно мягко, ибо в репрессиях не было особой нужды: большинство славян Македонии, оскорбленное «сербизацией», приветствовало Воссоединение, а многие и записывались добровольцами, чтобы сражаться против «сербизаторов».

Впрочем, в «бесспорно сербской» зоне случались и эксцессы – поскольку (принцип бумеранга, ептыть) там начали укреплять «болгарский дух», не считаясь с местными особенностями, кое-где началась малая война. Однако, здравомыслящие политики в Софии (типа того же Александра Малинова) требовали «не уподобляться сербам и уважать права явно неболгарской части населения Македонии, по меньшей мере, турок и греков». Где к рекомендациям прислушивались, проблем не было.

В 1916-м полоса удач продолжалась. Болгары по-прежнему сковывали значительные силы Согласия, снимая многие проблемы Берлина, а Вену и вовсе практически спасая. Греция, фактически изнасилованная «союзниками», вступив все-таки в войну, вскоре получила все основания пожалеть, а уж Румынии, в августе решившей, что дело беспроигрышное, пришлось еще хуже: ее, - удар в незащищенную спину во время Второй Балканской не забыл и не простил никто, - просто порвали.
Даже несмотря на помощь России. Причем...

Как отмечает А. Б. Асташов, отмечалось «крайнее ожесточение, с которым дрался этот противник. Хотя предполагалось, что болгары не будут сражаться с русскими, они дрались отчаянно, тогда как румыны при первом столкновении бежали…», и как отмечено в дневнике поручика Сквозницкого, «немногие болгарские пленные укоряли нас за помощь румынам, заявляя, что никогда не подняли бы руку на русских, но “цыганских союзников” будут бить... Следует отметить, однако, к нашим пленным болгары добры, но с румынами по балкански жестоки, как не бывали и с сербами».

В целом, после взятия Тутракана, а чуть позже, все Добруджи, под контролем болгариских войск оказался весь «Сан-Стефанский идеал», и теперь, если по уму, самое время было бы выходить из войны. Но обратной дороги не было. Только теперь, вспоминает профессор Данев, «к обществу и к военным пришло полное осознание, что война не такова, какие бывали раньше, что у больших альянсов есть плюсы, но есть и минусы, что победы болгарского оружия, сами по себе важные, не могут, однако, привести к почетному миру без успеха армий всего Союза».

В сущности, дорога побед вела в пропасть. Но тогда этого еще никто не знал, а поскольку Болгария показала, что с ней нельзя не считаться, Лондон и Париж упорно пытались как-то вбить клин между Софией и, как минимум, Берлином, - поскольку в Вене (а особенно, в Будапеште) к началу 1917 уже кое-кто подумывал о сепаратных переговорах.

Впрочем, впустую. Успехи первых полутора лет войны не то, чтобы превратили софийских сторонников Антанты и «русофилов» в поклонников Рейхов, но сильно поумерили их пыл, переведя эмоции в чисто «моральную» плоскость. В конце концов, Македония была возвращена, немалая часть Фракии тоже, как и Южная Добруджа, -  об этом мечтали все, - и в итоге, все партии, кроме «тесняков», пусть и ненавидя Радославова (как тот же Александр Малинов) единодушно голосовали за военные кредиты.

Так что, даже осенью 1917, притом, что в стране уже было голодно и в селах выли тысячи вдов, премьер, рассказывая германским СМИ, как народ его поддерживает, подчеркивал: «Даже если бы сменилось правительство и оппозиция, которая ранее была настроена русофильски, пришла к власти, она все же не изменила бы эту политику, прежде всего не изменила бы союзу с Германией. Во имя национальных интересов она не могла бы сделать подобное... Сегодня оппозиции правительству не существует в том, что касается национального объединения». И действительно, крошечные группы эмигрантов, сидевшие на британских грантах в  Швейцарии и прочих закоулках, никакой опоры внутри страны не имели.



Цветы запоздалые

В такой ситуации у России, которую сэры и месье уже воспринимали на уровне «подай-принеси», появлялись шансы укрепить свое положение в рамках Согласия. Притом, что расчеты на «славянское братство» себя не оправдали, «моральное русофильство» в болгарском обществе все же оставалось важным фактором, и этот фактор пытались использовать постоянно. Скажем, генерал Сарайль, командующий Салоникским фронтом, выпросил у Петербурга вспомогательный корпус, - не столько для военных нужды (сил хватало), сколько потому, что, как говорили ему штабные аналитики, появление русских солдат окажет сильное моральное воздействие на противника.

Ибо Македония все-таки не Добруджа, и такой ненависти, как к румынам, ни к грекам, ни к французам, ни к англичанам болгары не испытывали, а уж к «братушкам» тем более. И когда корпус прибыл, русские части были тотчас перемешаны с сербскими. Правда, болгары, - война есть война, - стреляли туда, откуда стреляли по ним, без разбора, но все же частично задумка удалась: на участках фронта, где звучала русская речь, их ожесточение было гораздо ниже, - и кстати, несколько позже, когда фронт стабилизировался, первые братания Великой Войны начались именно под Салониками, как раз там, где русским противостояли болгары.

До этого, однако, было еще далеко, а пока что Петербург, понимая, что сама по себе отправка корпуса по первому требованию рейтинга не повышает, пытался прикинуть, нельзя ли «устроить революцию» в Софии по своим каналам, поставив, в случае успеха, «старших партнеров» перед фактом. Типа, русские в Софии, болгары в Альянсе, русские с болгарами – в Стамбуле, и… И почитай, все отыграно: позиции не хуже, чем в 1914-м, когда Россию считали «несокрушимым паровым катком», а то, глядишь, и куда круче.

Естественно, первым делом запросили специалистов, Савинского и Неклюдова. Оба сошлись на том, что использовать внутренние сложности, в принципе, можно, если (Неклюдов) «найти возможность изгнания или иной способ устранения» Фердинанда, который «есть мотор и главная причина войны, препятствующая ее прекращению в нынешнем формате». То есть (Савинский) «путем внутренней революции».

То есть, предлагался путч. Но, правда, чтобы не ставить под сомнение принцип монархии, «Не подавать вида нашего вмешательства, а только осторожно вселить в умы болгар, что не только лично король, но и вся его династия не внушают нам доверие». При этом, интронизация кронпринца Бориса считалась нежелательной, поскольку, по Савинскому, «неизбежно повторится история Милана и Александра, и Фердинанд явится опять, но в новой роли, злым гением Болгарии, а безвольный молодой король — его послушным орудием».

Как ни парадоксально, «принцип монархии» никого в «оплоте монархизма» не волновал. «Всякий иностранный принц, - писал Савинский, - не только из ныне дружественных нам Домов, но даже из нашего Царствующего Дома, хоть бы и Великий Князь, а тем более основатель национальной династии, сделавшись болгарским королем, будет неизбежно, силою вещей, стараться увеличить территорию и мощь своей новой страны. И чем ближе он будет к нам, чем вернее нам, тем нам будет труднее противиться.

Поэтому было бы практичнее всего способствовать будущему временному правительству превратиться в республиканское или федеральное. При страшной склонности болгар к политиканству такое правительство на многие годы занялось бы своими склоками, и таким образом одна из наших задач на Балканах воспрепятствовать созданию слишком сильных государств была бы достигнута».

Согласитесь, очень честно и прямо. Не менее, чем в «Записке» некоего Неёлова по «сербскому» вопросу, где рекомендовалось учитывать, что после победы «ныне кровно близкий нам Дом Карагеоргиевичей, очистив себя участием в войне от позора 1903 года в глазах Европы, вряд ли будет по-прежнему вполне бескорыстно верен России, и в этой связи, следует продумывать меры для его будущего обуздания».

Иными словами, к середине второго года Великой Войны, розовая плена с глаз питерских упала и они начали понимать, что «искренние чувства» Белграда , по сути, мало чем отличаются от «холодной неблагодарности» Софии. Просто-напросто «великосербам», в сущности, изгоям Европы, в 1914-м было некуда деваться, - но не затягивай Петербург с арбитражем в 1913-м в угоду Карагеоргиевичам и под кукование негошских «ночных кукушек», вполне вероятно, в 1915-м армии Николы Жекова вместе с «братушками» маршировали бы к Проливам, на соединение с сэрами.

Впрочем, понимание это, а равно и попытки действовать, остались чисто на уровне прожектов. Героической, тут не поспоришь, борьбой с Австро-Венгрией «великосербы» Македонию честно заработали, это не обсуждалось, а следовательно, даже если бы каким-то чудом России удалось бы замутить в Софии переворот, устранив Фердинанда, смены курса все равно не поллучилось бы. Принять, а тем паче, реализовать идею сепаратного мира ценой отказа от «третьей сестрицы» (а тут вариантов не предвиделось) было некому, в связи с чем, вне зависимости от отношения к Радославову, Рейхам и Порте, не было и «пацифистов». А те, что были, отбывали пожизненное.



В рамках возможного

А между тем события на Салоникском фронте перешли в стадию глухой позиционной войны со всем ее сомнительными прелестями, и разговоры о мире понемногу шли в кулуарах всех стран-участниц. Но решали, естественно, «старшие», а они решать были не настроены. И хотя трудно было всем, «младшим» было куда хуже. Болгария, вроде бы, всех победив и добившись своего, выдыхалась.

Кризис, инфляция, спекуляция, реквизиции, продовольствие по карточкам, 880 тысяч мобилизованных (1/5 населения), похоронки, - все это не радовало. В «верхах» начинали задумываться насчет «потом», и это «потом», - даже в случае победы, в которой после Февраля, а тем паче, Октября в России перестали сомневаться, - уже не казалось совсем уж радужным.

«Отношения между союзниками показывают наше будущее… - итожил позже профессор Данев, совсем не радовавшийся отказу от нейтралитета. - Особый режим в Северной Добрудже, остановка наших войск перед Салониками, вопрос о границе по Марице - все это свидетельствует, что о подлинном Объединении  речи быть не могло. Роль статиста, которую Болгария играла на Брест-Литовской конференции, показывает, каково было бы наше международное положение под сенью великой Германии. Во время войны Болгария эксплуатировалась бессовестным образом, и это доказывает, что ей предстояло играть одну-единственную роль - роль германской колонии».

А пока «верхи» думали о высоком, «низы» переставали понимать происходящее. Щелкая вшей в окопах, звереющая от безделья армия, решившая все проблемы, ради которых шла «На штык», задавалась ненужными вопросами. По словам Дэвида Ллойд Джорджа, «непобедимый болгарский крестьянин в конце концов окончательно понял, что все лишения и опасности переносятся им во имя господства тевтонов, а не во имя сохранения и расширения Болгарии.... Это укрепляющееся убеждение охлаждало ранее неугасимый боевой пыл болгарской армии. Она все более и более утрачивала желание подвергаться опасности и лишениям бесконечной и бесцельной для нее войны».

Ну и, понятно, разговорчики в строю, дезертирство, - уже не единичные, высмеиваемые и осуждаемые случаи, как раньше, а массовое, - даже волнения с последующими трибуналами, штрафбатами и расформированиями, и когда Антанта решила все-таки оживить Салоникский фронт, болгарское командование восприняло это, как подарок судьбы.

Сражение за, в общем, никому не нужный холм Яребично 28-30 мая 1918, когда 49-й пехотный полк под шквальным огнем тяжелых французских калибров двое суток отражал атаки трех греческих дивизий и, в конце концов, лёг почти в полном составе, по мнению военных историков, «был бесполезен со стратегической точки зрения, но оправдан в высшем смысле. Армия обрела новых героев, память которых взывала к отмщению, обрела веру в себя и духовно окрепла».

Зато в софийских кулуарах все было совсем не слава Богу. Министры нервничали, подавали в отставку, правительство раскололось, - и… «Радославов, - вспоминает один из членов кабинета, - так долго заблуждался насчет дружеского расположения к нему царя Фердинанда, считая, что стал незаменимым, что никоим образом не допускал даже мысли, что будет сменен... и мне сказал, что он опять образует следующий кабинет. Однако он ошибался». И действительно: вопреки всем ожиданиям, царский мандат получил, кто бы мог подумать, Александр Малинов, лидер тех, кого раньше называли «русофилами».

Это означало, что Фердинанд, лично все еще веря в непобедимость Рейха, решил все-таки щупать почву на крайний случай. Естественно, «с позиции силы» - не на предмет сепаратного мира любой ценой (Болгария далеко не была побеждена, и для Малинова «македонский вопрос» был не менее принципиален, чем для Радославова!), а насчет возможности «мира сильных». То есть, без победителей и побежденных, с компромиссами и уступками, исходя из того, что Вена, сознавая, что «младший» Рейх вот-вот поползет по швам, тоже искала варианты.

В общем, не без логики, да только с запозданием. Если еще в начале 1918 в столицах Согласия считалось возможным Австро-Венгрию, обкорнав, все-таки сохранить, то летом там пришли к выводу, что «лоскутную империю» лучше порвать на национальные лоскуты, с которыми будет проще. И для Болгарии, поскольку сама по себе она для Антанты проблемы не представляла, оставался только один выход: сепаратный мир любой ценой, не глядя на присутствие в стране частей рейхвера. С переходом на англо-французскую сторону и ударом по немцам, чего бы это ни стоило. А такой вариант был невозможен: для болгарских элит, да и народа, как бы он ни устал, слово «Македония», а для болгарских военных слово «честь» не были пустыми звуками.

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив