ИСТОРИЯ О (40)

putnik1 — 03.01.2016

Продолжение.
Ссылка на предыдущие главы здесь.




Сердечное согласие

Нельзя не отметить, что к этому времени в Петербурге начали что-то понимать. Даже, в общем, не к этому, а раньше. Еще в феврале 1915, на гребне успехов, Государь поднял вопрос о том, что отношение союзников к России, «несмотря на всю нынешнюю лесть», будет определяться способностью Империи действовать самостоятельно, а не в качестве пристяжной, - и следовательно, целью России в войне является овладение Проливами, что, как вспоминал адмирал Бубнов, «исключит возможность обвести нас вокруг пальца…».

И далее: «Болгарский Бургас, в этом отношении, был пунктом ключевым, и Его Величеству удалось путем личного воздействия в переписке добиться, по его словам, от Фердинанда согласие на предоставление нам этого порта при сохранении в остальном нейтралитета, а впоследствии, возможно, и вступления вместе с нами в войну, но при единственном условии: публично подтвердить, что в конце концов болгарам будет возвращена Македония, хотя бы ее часть, ранее определенная, как «бесспорная».

На это однако, Сербия своего согласия ни за что давать не хотела, закрывая глаза на то, что мы именно во имя ее спасения вступили в эту тяжелую для нас войну. Эта черная неблагодарность, угрожающая лишить нас не только возможности решить нашу национальную проблему, но даже выиграть войну, глубоко опечалила и поразила Государя, заступничеству коего Сербия была обязана всем, и Государь теперь искал возможности обойтись без Бургоса для решения Босфорского вопроса».

Больше того, несмотря на секретный характер консультаций, сербская сторона, вопреки просьбе сохранить тему в тайне, тотчас уведомила обо всем союзников, и союзники выразили Петербургу свое крайнее неудовольствие, с политической точки зрения вполне понятное. Англичан никак не устраивал русский рывок к Проливам, на которые они целились сами, а Париж приходил в панику при одной лишь мысли о том, что внимание России будет отвлечено от помощи Западному фронту хотя бы одной дивизией. Но это политика, и Николай Александрович воспринял сие союзников, как должное, а вот поведением сербов огорчился всерьез, видимо, впервые осознав, что белградский бомонд, вопия о «славянском братстве», преследует, оказывается, свои, вовсе не романтические цели.

Летом, однако, ситуация крайне ухудшилась, и вопрос о привлечении Болгарии вновь встал на повестку дня. «Ничуть не преувеличивая, - писал Николай Николаевич племяннику, - скажу, что дело худо… Если бы сейчас болгары встали на нашу сторону, тем самым создав опасность в тылу австрийцев, что вполне в их силах, мы могли бы восстановить положение… Уверен, что ты можешь найти для этого средства, а я думаю, что даже признание нашей частичной неправоты в минувшему году и небольшие уступки сербов могли бы многое и ко многому решить».

Признав правоту очень неглупого дяди, Государь отдал соответствующие распоряжения, и Сергей Сазонов предложил сербам подумать о «пересмотре судьбы бесспорно болгарской территории» в Македонии, а Лондону и Парижу «частично удовлетворить болгар, вернув им Кавалу, на которую ранее Греция и не выставляла претензий, получив ее скорее неожиданно для себя». Однако, выяснив мнение «старших» сербы вновь ответили категорическим отказом, и греки тоже: усиление позиция Петербурга никак не устраивало Лондон и Париж.

Ранее, в эпоху подготовки и первых успехов, месье и сэры так или иначе учитывали мнение России, даже льстили, во многом идя навстречу, но теперь, когда у Империи пошла полоса неудач, ею, - все равно ж уже никуда не денется, начали откровенно помыкать.

А это, в свою очередь, укрепляло софийский политикум во мнении, что полагаться на Россию уже нельзя, - а позиция Антанты по послевоенному обустройству Балкан, в рамках которого Болгарии в самом лучшем случае полагался только «фракийский огрызок», в Софии была слишком хорошо известна. И вот тут, видимо, пришло время сказать нечто, очень и очень важное…



Власть и народ

Уже после войны, привлекая к суду виновников обеих «национальных катастроф», БЗНС обвинил предшественников в попытке решать невыполнимое. Ибо «Не за объединением путем договоров и войн вам надо было гнаться, а за автономией Македонии и Адрианополя». Возможно, оно и так. Даже более чем возможно, и Александр Малинов, которому спустя всего три года пришлось, как он записал в дневнике, «идти на Голгофу, искупая чужие грехи», был прав: действительно, в 1918-м всем было ясно, что «эта война была проиграна уже тогда, когда началась».

Но это в 1918-м. Стоя на коленях. А на исходе «Болгарского лета» многое выглядело совсем не так. В конце концов, ведь и сам сэр Артур Грэй, приложивший руку к организации Первой Катастрофы, признавал, что «Порядок вещей после второй Балканской войны был основан не на справедливости, а на силе. Он создавал непреодолимые сложности в будущем, и не болгарская сторона была тому причиной». Но это признание отнюдь не означало, что впредь сэры намерены поступать иначе, - и тут их даже не упрекнешь: у Британии были свои интересы.

Так что, оставаясь нейтральной и далее, копя силы, сохраняя боеспособную армию, Болгария, безусловно, могла вступить в игру под самый финал, когда Согласие, уже истекающее кровью, было бы благодарно за любую помощь, - и на этом что-то частично выиграть. Да. Частично. Хотя, конечно, выжидая, можно было дождаться и другого. Того, что Антанта, обезумевшая от потерь и скверных перспектив, сделала с нейтральной Грецией (о чем позже). А ведь такое тоже могло случиться, и были определенные основания для опасений.

Но даже не ударяясь в сослагательное наклонение, даже приняв хитренькую, чисто крестьянскую правоту Александра Стамболийского, - «Будем сидеть, как мышки, скорее получим в компенсацию землицу, может даже, и до Вардара», - нельзя не принять во внимание, что мелкий выигрыш означал бы проигрыш куда большего. И речь не о «Сан-Стефанской идее», - хрен бы с той «Великой Болгарией», - но кое о чем, видимо, куда более важном, поскольку оно и сейчас, век спустя, в совсем иных обстоятельствах, хотя бы и подсознательно, саднит в душе каждого вменяемого болгарина.

Лучше всего, на мой взгляд, объяснил неизбежность случившегося Георгий Марков, историк, как мало кто чувствовавший суть того времени и мотивы людей того времени, от элит до простецов из глубинки: «Нейтралитет для Болгарии в Великой войне был временной остановкой перед тем, как сесть в поезд вырисовывающихся победителей…Терзаемая свежими ранами, полученными во время своего недавнего крушения, Болгария не могла бы, скрестив руки, спокойно наблюдать за пожарами, разгоравшимися на полях сражений. Для нее нейтралитет был средством, а не самоцелью».

А вот этой самой целью, которую далеко не все могли четко сформулировать, но ощущало абсолютное большинство, было воссоединение народа, который рвали на части Великие Силы, не обращая никакого внимания на то, что разрываемый кричит от боли и гнева. Великим Силам на Балканах вполне подходила послушная мелочь, и лоскутная, управляемая Югославия, первые проекты которой уже лежали в сейфах, тоже. Но никак не «Три сестры под одним кровом». Без разъяснений.

И в этом смысле, безусловно, не прав Александр Савинский, в своей «Записке по болгарскому вопросу» валивший все на «глупый, некультурный, забитый болгарский народ, бывший веками в рабстве». Плюс на «самую либеральную из европейских конституций, с которой неумелые, мало грамотные болгарские политики обращались, как дети с огнем». Плюс, как на главное, на царя, который «оставался тем, чем родился, — немцем, и к немцам тянулся».

Без упреков Александру Александровичу, - в конце концов, он, дипломат «ламсдофской» школы, полагал, что «Историю вершат Дворцы», - уверен в правоте Анатолия Неклюдова, знавшего Балканы намного лучше. В самом деле, «все болгарские политические деятели — вне различия партий — являлись верным отзвуком народных черт и народных вожделений, так что великая власть монарха была потому лишь велика, что царь, принимая решения, опирался не столько на партии, сколько на чаяния народа». Чем и были сильны.

Да, безусловно, - это подтверждает сам Радославов в мемуарах, - «Цель была соединиться. При большом недоверии к Британии, при неприязни к России, впитанной смолоду, мы могли бы обнажить меч против тех, кто был для нас идеалом. Но Антанта не оставляла нам этого выхода, а Россия, спохватившись, помочь не смогла, напротив, убедилась, что к ее мнению никто из «друзей», в том числе, и сербы, прислушиваться уже не намерен».



Бубен Верхнего Мира

Собственно, этим и объясняется все дальнейшее. На всякий случай, - просто, чтобы было совсем уж понятно, - позволю себе то, чего не позволял в этом цикле еще ни разу, и не буду позволять впредь: отклонюсь от уже случившихся фактов к чистым домыслам.

Сам по себе разрыв единого народа на части под внешним давлением есть явление нехорошее, но в мире, чего уж там, бывает всякое. И живя на два дома, терпят, и на три, случается, тоже. Даже порой не так уж худо живут. Но давайте представим себе сюжет вовсе фантастический, ни при каких вариантах невозможный, потому что такого не может быть. Даже не знаю…

Ну, положим, под боком у России, неважно где, какие-то вовсе уж продажные шкуры, ради своих шкурных интересов и с подачи заинтересованного дяди, начинают щемить русских. И не как-то «прилично», слегка ограничивая в правах, а по-взрослому. Дерусифицируя огнем и мечом, убивая и бросая в застенки несогласных, запугивая робких и, промывая мозги оголтелой пропагандой,   превращая в что-то агрессивно-послушное, способное себя уважать только отрекшись от собственного прошлого, приняв какие-то корявые правила и признав Россию вековечным врагом.

Бред, конечно, не спорю. Но я ведь сказал, что буду сгущать по максимуму. И вот если допустить, что такой бред вдруг воплотился в реальность, излишне, видимо, говорить, что  Москва не захочет, не сможет, не позволит себе остаться в стороне. Любая. Вымотанная, обессиленная, коматозная, - вмешается. Так или иначе, но на произвол судьбы не бросит, а если погибающие еще и зовут, тем паче. А если Россия при всем этом такова, какова она есть сейчас, мощная, стабильная, вставшая с колен после тяжелых передряг, так о вероятных действиях ее, думаю, и говорить излишне.

Иначе, согласитесь, если бы нечто подобное случилось, не могло бы быть. Потому что государство, не принимающее в такой ситуации мер, либо в агонии, либо вообще мыльный пузырь. И такой подход не одной лишь России свойственен. «Невозможно представить, - пишет Карло Лодовиччи, - Кавура, спокойно наблюдающим за превращением итальянцев Калабрии в неких «неаполитанцев», чуждых Италии, как невозможно представить Бисмарка, покорно принявшего превращение баварцев или саксонцев по воле англичан, в новый народ, чуждый германскому массиву», и он, видимо, прав.

Дело, если подумать, не в отторжении земель. В принципе ведь, после Второй Балканской сам Тодор Александров, фанатик Объединения, писал, что «не так важно для нас подданство, как чтобы македонские болгары остались болгарами, духовно связанными с Болгарией». Но наблюдая за процессами «сербизации», «романизации», «эллинизации», осуществляемыми, к тому же, спешно, тупо, глумливо, жестоко, оставаться в стороне София не могла.

Тем паче, что Белград, Афины и Бухарест, лихо выстраивая на не сербских, не греческих, не румынских территориях Велика Србија, Μεγάλη Ἑλλάς и România Mare, считались в Европе вполне белыми и пушистыми, притом, что Софии о таком и думать воспрещалось, - а ведь Велика България отличалась от всех этих проектов разве что тем, что предусматривала соединять только болгарские, населенные болгарами земли.

Пренебречь этим, - даже за очень мощный бакшиш, - означало убить себя об стенку. Политически. Да и не только. Бесспорно, «сливки общества» из окружения Фердинанда, не продвигавшего людей, на которых не было компромата, как и сам царь, любили деньги настолько, что практически все ключевые министры кабинета Радославова, включая премьера, и большинство генералов не по разу побывали под следствием по подозрению в коррупции, - а кое-кто даже и оттоптал зону, - и тем не менее...

И тем не менее, сводить их личные мотивы только к «Неудивительно — все их совращали деньгами», как Джордж Бьюкенен, значит, либо ничего не понимать, либо, как минимум, намеренно упрощать. Ибо платили все (кроме разве России), и Антанта готова была платить за смену вектора гораздо больше, а уж знаковым «германофилам» (в отличие от «русофилов» на мзду падких) и попросту много, - а не меняли. Мучились, страдали, - но стояли на своем: «Македония – наша, и мы – ваши».

Без вариантов. Ибо у того поколения, рожденного до Освобождения, воевавшего за страну и связанного с «третьей сестрицей» тысячами нитей, даже продажность имела границы. И так же, как подкупом, нельзя вслед за Жаном Панафье, послом Франции, и Александром Савинским, объяснять общественные настроения, переть против которых элиты не смогли бы, даже если бы захотели, тем, что «Несмотря на свою грубость, немцы нашли слабую сторону здоровой и практической болгарской натуры; они поняли, что мегаломания — уязвимое место болгар, и не упускают случая играть на этой слабой струне…».

То есть, возможно, конечно, и «мегаломания», но ровно в той мере, в какой «мегаломания» - стремление Рейха собрать под свою крышу всех немцев или истерика la belle France насчет Эльзаса и Лотарингии. Паче, что, учитывая фактор беженцев и фактор ВМОРО, это, в конечном итоге, вполне могло вылиться во внутреннюю нестабильность, если не гражданскую войну. А чтобы заставить народ забыть такие вещи, нужно ломать через колено даже не одно поколение, но два, если не три.

Так что, верно констатировал спустя несколько лет после Великой войны граф Иштван фон Буриан, преемник Леопольда фон Берхтольда на посту министра иностранных дел в Вене: «Если бы Болгария осталась нейтральной, ей пришлось бы отказаться от своей национальной программы, чего общество сделать не могло. Вопрос стоял только, с кем идти. Реальность сложилась так, что ей было суждено идти только с нами». Но, правда, летом 1915, вплоть до середины августа, реальность все еще могла сложиться по-всякому.

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив