ИСТОРИЯ О (35)

putnik1 — 29.12.2015

Продолжение.
Ссылка на предыдущие главы здесь.




Аршином общим не измерить

В том, что намного легче победить турок , чем  поделить добычу по-братски, как положено славянам, тем паче, православным, стало ясно еще до окончания войны (монархи совсем не зря не стали заранее чертить границы). Формально-то, - в соответствии с имеющимся договором, все козыри были на руках у Болгарии, тем более, что она, вынеся на себе большую часть ратных трудов, ни с того, ни с сего потеряла часть земель, - Силистру, - однако формальности мало кого волновали. В Белграде опасались, что София, многократно усилившись, не захочет воевать с Австро-Венгрией, как было прописано в том же договоре, а наоборот, «задружит с нею».

Эти опасения были чисто гипотетическими, а вот основанное на них решение не отдавать болгарам земли, которые сами же признали болгарскими, - суровой практикой. Поскольку в феврале Болгария отказалась жертвовать своими территориями «по причине ее огромных успехов и в знак дружбы», и этот вполне естественный отказ в Сербии восприняли как подтверждение «готовящегося предательства», начав тайные переговоры с Грецией. Афины, со своей стороны, видя, что желаемых территорий на юге Албании не получат, тоже требовали «удовлетворения» от Болгарии, заняв Салоники и категорически отказавшись уходить, - на том основании, что в греко-болгарском договоре обсудить вопрос о разделе следовало после победы.

В итоге, 1 июня (нов. ст.), на следующий день был подписан тайный греко-сербский пакт о взаимопомощи «в защите законно приобретенных территорий от болгарского агрессора», а через сутки к «союзу трех» (Черногория подразумевалась) по приглашению подписантов примкнула и Румыния, считавшая, что Болгария, отдав только Силистру, но без Южной Добруджи и Варны, «нанесла урон румынскому королевству и оскорбление румынской чести».

О такого рода настроениях союзников в Софии знали задолго до подписания Лондонского мира, когда переговоры еще шли в полный рост. Впоследствии, в своем открытом письме, оригинал которого сохранился, Димитр Ризов детально рассказывает о своей поездке в Белград по поручению премьера, просившего его убедить коллегу Пашича в том, что Болгария хочет только своего и вовсе не собирается вредить Сербии, а нарушать договоры нехорошо. По итогам поездки, эмиссар, имевший в сербской столице массу связей на всех уровнях, да и сам сторонник союза с Белградом, пришел к выводу, что «боржоми» пить уже поздно, поскольку ситуация стала необратимой.

«Даже по самым дружеским беседам, - указывает он, - было ясно, что “родные братья” намерены не уступать нам ничего из того, что по союзному договору причитается нам, даже если для этого потребуется воевать с нами… В арбитраж России не верили, в “австрийском интересе” не сомневались. Лучшие перья проповедовали неожиданный захват Софии прямо сейчас, пока болгарские войска стоят в Чаталдже и Булаире… В офицерских кругах заявляли, что если арбитраж России под любым предлогом отнимет у Сербии хоть клочок земли, хотя бы и населенный болгарами, следует прогнать Пашича и привести к власти людей, которые не подчинятся этому решению».

Итак, завершает Ризов, «выехав с уверенностью в возможности договориться, вернулся я с пониманием, что поведение Сербии предрешало и наш спор с Грецией - одно из двух: или Болгария уступит Греции и Сербии большую часть Македонии, или же будет воевать с ними. Отдавать болгар и болгарское, кровью политое, я не считал возможным, и знал, что среди болгар я не один таков. Мне было ясно, что война неизбежна».

Справедливости ради, некоторые основания для истерики у сербов все-таки имелись. Отказавшись от мира в декабре, когда основные цели договора были достигнуты, и явно продемонстрировав желание выйти за пределы болгарских земель, усугубив это еще и затягиванием переговоров в Лондоне, София, в самом деле, дала повод подозревать себя в стремлении стать гегемоном полуострова. Масла в огонь подлили заявления Фердинанда о «пращуре Симеоне и пращуре Калояне» лишь подлили масла в огонь, дав сербам повод вспомнить о «пращуре Стефане Душане», а грекам и вовсе о десятках разнообразных «пращуров».

А главное, не из пальца были высосаны и рассуждения об “австрийском интересе”. Вена, в самом деле, суетилась, и было почему. Крах Порты очень сильно ударил по планам обоих Рейхов на грядущую Великую войну. Турция, - прикормленный, повязанный, очень важный союзник, - выпала из игры, на нее, как на противовес России, можно было не рассчитывать, а вот усиление Сербии означало, что в случае чего послать против неё придется намного больше сил, чем предполагали в Вене и Берлине.

Поэтому главнейшей задачей Дунайской державы стало любой ценой оторвать от Сербии Болгарию, разбив мощный Балканский блок и создав противовес абсолютно пророссийскому Белграду. Исходя из того, что, - по словам Вильгельма II, - «Со славянами нужно обходиться по принципу divide et impera. А тем более с Болгарией!». Так и работали.

Еще в разгар войны именно Вена, даже раньше Петербурга, заявила, что «Адрианополь, бесспорно, болгарский», Сербия «обязана в отношении Македонии соблюдать принцип «Pacta sunt servanda» (Договоры должны соблюдаться), а претензии Румынии на Добруджу осудила, как «необоснованные с точки зрения морали». Открыто, честно и весьма усладительно для болгарского слуха. Параллельно, правда, послы Рейхов в Бухаресте дали понять, что, конечно, одной Силистры мало, и если румыны потребуют все-так всю Добруджу, «требование будет встречено с пониманием», но эти пояснения были даны негласно, и в Софии о них ничего не знали.



Рос-си-я! Рос-си-я!

Россия оказалась в цугцванге. Роль общепризнанного арбитра, которую Сергей Сазонов считал своим «важнейшим успехом», оказалась с червоточинкой. Сергей Дмитриевич еще весной прекрасно понимал, и уведомлял Государя, что «истинная цель наших венских партнеров состоит в том, чтобы войти в сделку с Болгарией, тем самым одновременно разрушив единство блока балканских государств, обеспечив свои интересы в направлении к Салоникам и отторгнув Болгарию от тяготения к России». Но понимание факта мало облегчало выработку стратегии.

Как честный арбитр, Петербург не мог не присудить болгарское болгарам, отказав сербам, однако, с другой стороны, Фердинанд вечно смотрел на сторону, а «великосербы» были абсолютно верны, - но честный арбитраж, ничего не гарантируя с болгарской стороны, мог пошатнуть верность сербскую, поскольку «Апис» с братвой сочли бы столь неуместную честность, лишающую Сербию не только выхода к морю, но и компенсаций за счет богатенького соседа, предательством, а как поступают в Белграде с не попавшими в струю, все слишком хорошо знали. Так что, мораль моралью, а приходилось вертеться.

Уже в конце апреля, глава МИД России направил Николаю Гартвигу «весьма доверительное письмо», информирующее посла в Белграде, что при всем уважении к букве сербско-болгарского договора, развитие событий вынуждает Россию строить балканскую стратегию не только «с точки зрения права», но, главным образом, на основе «оценки, исходящей из принципа политической целесообразности». Которая состоит в том, чтобы «всецело поддержать сербские пожелания», ибо такая поддержка есть основа «создания прочного заслона дальнейшему проникновению Австрии на Балканский полуостров».

В общем, вполне логично: в конце концов, создавая Балканский союз, как противовес Вене, Россия вовсе не желала войны, и самодеятельность стран блока крепко ей подгадила. Правда, инициативу проявили вовсе не болгары, но какая уже разница. Все равно, ситуация диктовала необходимость поддерживать Белград, хотя он и был неправ, просто потому, что Белград с Веной поладить не могли по определению, а вот София, - на уровне царя,  - вполне способна была на любой пируэт, и данные о болгаро-австрийских контактах агентура Генштаба поставляла  регулярно.

Тем не менее, Государь не считал возможным действовать, исходя из «бесчувственного расчета», и пытался, как-то сгладив конфликт, перевести нарастающий кризис в хоть сколько-то конструктивное русло. «Императорское правительство, - указано в ноте на имя Ивана Гешова в том же апреле, - глубоко озабочено сведениями о чрезвычайном обострении вопроса о разграничении между Болгарией, Грецией и Сербией. Оно не хотело бы допускать и мысли о возможном братоубийственном столкновении между нынешними союзниками...

Россия до сих пор делала все для локализации событий и убережения Болгарии от нападения. Но в случае братоубийственного столкновения болгар с сербами и греками, само наше общественное мнение откажется от Болгарии и императорскому правительству останется только с болью в сердце быть безучастным зрителем гибели болгарского дела и ограничиться исключительно защитой русских интересов… Обратившись к правительству Сербии с просьбой наложить некоторую узду на печать, разжигающую вражду , мы просили бы правительство Болгарии также позаботиться об этом».

Просьбы, однако, не помогали. Увещевания тоже. Попытавшись поговорить с «союзничками», Фердинанд окончательно убедился, что они стоят на платформе «все или ничего», отправил в отставку Ивана Гешова и назначил премьером профессора Данева, законченного, романтичного русофила без всяких кавычек, считавшегося «любимчиком русских». В переводе на язык животного мира, это означало, что София подставляет Петербургу незащищенное горло, полностью полагаясь на Государеву честь, мудрость и дальновидность.

11 июня царь направил «великому нашему другу и покровителю» личную телеграмму, в очередной раз подчеркивая, что «Болгария хочет правды, одной лишь правды, хочет, согласно условиям, занять свои законные земли и приступить к их благоустройству, с ужасом и отвращением отрекается от братоубийственной войны, но не может идти против единодушного возмущения народа Сербией, пытающейся отнять у Болгарии плоды ее побед». Царю вторил Стоян Данев, «нижайше умоляя о справедливости, только справедливости, которая есть суть России… прошу поскорее начать заседания арбитража. С радостью или со слезами, мы примем любое решение!».

Но именно этого Петербург,  дорожа имиджем, сделать никак не мог. Сазонов ответил болгарам, что готов выступить в роли арбитра «не ранее, чем союзники согласуют пункты, подлежащие арбитражу», а на случай, если согласовать пункты сами союзники так и не смогут, лично Государь предложил вывести процесс на конференцию всех «заинтересованных сторон» в Петербурге, мимоходом упомянув, что если Адрианополь, Скопле и половина Беломорья достанутся Болгарии, Битоль – Сербии, а Салоники – грекам, это, на его взгляд, будет «максимально удобным в нашей ситуации решением».

Меж строк читалось, что на такой вариант Белград и Афины могут (уж поверьте!) согласиться, а в качестве гарантии (в приложении) указывалось, что они уже согласны демобилизовать свои армии на ¾, при условии, что Болгария сделает то же самое. То есть, если сама возможность войны будет технически обнулена.



Грозное русское молчание

Это, бесспорно, была дорога к компромиссу, но хреновому. С уступками вплоть до неприемлемых, поскольку сербы в Македонии и греки во Фракии уже помаленьку выгоняли прочь приехавших из Болгарии, согласно договору, учителей, землемеров, глав администраций, а заодно и священников, заменяя их своими. Поэтому, не возражая Государю, премьер Данев, принципиально соглашаясь, потребовал, чтобы сербы подтвердили, что уважают Пакт-1912 и, как там записано, установили в Македонии кондоминиум совместных гражданских администраций, - однако от этого, тоже, в общем, здравого предложения отказались сербы, и тогда на Неве замолчали.

Как вспоминает Анатолий Неклюдов, посольство получало до сотни коллективных писем в день, толпы молились об арбитраже у входа, Стоян Данев по нескольку раз в день спрашивал его, нет ли депеши, сам телеграфировал в Петербург, но ответ был один: «Государь изучает мнения экспертов». Россия, в которую подавляющее большинство болгар так верило, принял решение варить медведя, дожидаясь, что София сама поймет, что рождена не для счастья.

А между тем, невероятную активность развила, от себя и от имени Берлина, Вена. Посол и просто «агенты» встречались с министрами, с военными, с депутатами. Но главное, с лидерами «либеральной» оппозиции (читай: русофобской) оппозиции. По их раскладам выходило, что Россия (сами ж видите!) «сливает» в пользу сербов, и если сесть за стол переговоров без предварительных согласований, давать которые Петербург не хочет, то арбитраж будет издевательством. Заболтают, запугают, - а тогда уже никто не поможет. Так что, пока еще не поздно, следует понять: сильная Болгария нужна только Австро-Венгрии, которой с Софией делить нечего, и без всяких бла-бла про «братство», а по строгому расчету, как противовес против сербов.

Дословно: «политическая логика предполагает дружбу, однако дружба несовместима с поддержкой болгарами направленных против Восточного Рейха аспираций». А потому, если София решит забирать свое, законное, указав Белграду его место, и не ожидая, чем кончится мычание петербургских ягнят, Вена готова помочь и деньгами, и оружием. Не на словах, а на деле, срочно подписав договор о военном сотрудничестве, а в случае войны создать в Албании четы, способные поджечь сербский тыл.

Параллельно, к слову сказать, в Белграде, такие же «агенты»  общались с лидерами только что появившейся «Черной Руки», от имени Вены сообщая, что Македония может стать неплохой компенсацией за Боснию и Герцеговину.

Собственно говоря, сербы для себя уже все решили. К концу июня, обнаружив в своих покоях записку «Привет от Саши», заклекотал по-ястребиному старый король, до тех пор ждавший решения Петербурга. Премьера Николу Пашича, пытавшегося как-то успокоить страсти, пресса шельмовала «изменником Родине», вынудив, в итоге, притихнуть. Предполагая, - и правильно предполагая, - что Россия телится в их пользу, - «великосербы» наглели. Во «временно занятых» землях началась насильственная, очень жестокая «сербизация». Называющие себя «сербами» поощрялись. Именовать себя «македонцами» не запрещалось. Но за ответ «я болгарин» били и выгоняли, приговаривая «Чемодан-вокзал-София».

И все это, естественно, накаляло общественность Болгарии. Над Даневым, беспомощно умолявшим Россию сказать хоть что-то и не смевшим до того слово молвить, - «Свыше 20 заседаний Совета министров было потеряно в нескончаемых и бесплодных обсуждениях положения», - зло смеялись. Как, впрочем, и над ежедневным русским «Мы выражаем глубокую озабоченность». Молебны у посольства увяли, поток коллективных писем иссяк. Волны «патриотизма», подкрепляемого сочувствием к избитым и ограбленным за «Я болгарин» беженцам, превращались в цунами. Если в сербских газетах болгар изображали «извергами хуже турок», поминая обиды XIV века, то в болгарских сербов честили  цареубийцами  и овцекрадами, а то и круче. Интеллигенция захлебывалась слюнями на непрерывных митингах, царь спрятался, избегая что-то говорить, и в такой обстановке контроль над страной перехватывали те, кто ни в чем не сомневался.

«Внутренняя организация, - заявил в эти дни ЦК ВМОРО, - не признавая никаких спорных земель, но признавая, что в границах Македонии существуют только болгарские земли, должна заявить своевременно и категорически. Если македонский вопрос не решится так, как она того желает, то она не прекратит революционную деятельность и в вихре борьбы не усомнится в том, чтобы использовать все имеющиеся в ее распоряжении средства. Не обращая внимания ни на Женевские и ни на какие другие международные конвенции».

Именно Организация стала в это время штабом, хоть как-то контролирующим ситуацию, и Тодор Александров, откровенно признавая, что «эта война - наша, так как именно события в Штипе, Кичево, Кочани, вызванные нами, дали к ней повод, явились первопричиной войны, начатой главным образом и, прежде всего, во имя освобождения македонского населения». И только так. И никаких сомнений. А если у кого-то сомнения есть, то: «Мы договорились с некоторыми военными, что, если правительство попытается избежать войны, мы отсюда спровоцируем ее и заставим».

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив