Игровой отчет монахини-клариссинки сестры Марии, дом Маурис

spain2012 — 23.05.2012 Мне едва 18 лет. Я монахиня ордена Святой Клары, нареченная в честь Святой Матери Господа нашего Марии. У меня сохранился деревянный розарий, молитвенник в синей обложке, вера в Бога и, не смотря ни на что, любовь к людям. Большего – не нужно.

За спиной – паническое бегство из Сантьяго, где мои братья и сестры по вере приняли мученическую смерть. Наши палачи говорили, что «вот паства, которая подобна стаду овец, и как овцы они заслужили скотобойню». Монахов и монахинь, которых пригнали на казнь, было так много, что раненых не добивали. Были уверены, что сдохнут и так – просто истекут кровью под палящим солнцем.

Нас было двое, отчаянно не желавших умирать - я и мой брат во Христе, доминиканский монах Эстебан. Плохо помню, как мы выбрались. Крови было так много, что через каждые несколько шагов мы поскальзывались и падали, а дальше – ползли, не способные подняться на ноги. Очень трудно выжить, если надломлен дух.

Нас выходила крестьянка из ближайшей деревни. Брат Эстебан предложил идти в Алькантару-де-Пилар, искать помощи у семьи Маурис, с представителями которой был знаком с детства. Я пошла за ним, чтобы не оставаться одной, хотя пока человек хранит в сердце своем веру в Господа – он не может быть одинок.

Днем мы прятались, ночью шли, а за нами по пятам наступали «красные», уничтожая на своем пути все, до чего могли дотянуться.

Я плохая монахиня, потому что не могу удержать свою душу от греха гнева и чувства ненависти. Господь учит нас ненавидеть грех, но не грешника, но я не умею так.
Семья Маурис дала нам приют, но никто кроме двух братьев – Энрике и Бернардо, не знал, кто мы на самом деле. Мы работали слугами: я готовила и убирала дом, брат Эстебан помогал мне, чем мог, а еще исполнял при доне Карлосе обязанности секретаря. Мы утешались тем, что труд на благо людей – угоден Господу.

Я не решалась надеть приличествующее сану одеяние: мне было страшно. Каждую ночь я молилась Господу, прося Его дать мне сил преодолеть слабость, но вспоминала казнь и бегство, и не могла себя пересилить. Я исповедовалась брату Эстебану в трусости, а он говорил, что Господу не угодны самоубийцы, и надевать рясу только для того, чтобы продемонстрировать свою смелость - это грех гордыни. И что умереть во славу Господа – легко, а жить во славу Его – тяжело, но каждый должен быть там, где наилучшим образом может служить Богу.

Вместо сестер по ордену, у меня теперь были братья. Господь учит нас, что всех людей надо любить одинаково, но у меня не получается. Были трое, кого я любила особенно сильно, чувствуя, что они мне братья по всему, кроме крови: брат Эстебан и внуки дона Карлоса -Энрике и Бернардо. Не смейте укорять меня в том, что невесте Христовой не гоже вступать в близкие отношения с мужчинами. Я любила их без тени плотской страсти, и в том готова поклясться на Святом Кресте.

Мы четверо были почти что одногодками.
Брат Эстебан был воплощенным пламенем: яркий, чистый помыслами и сильный духом, но сентиментальный как девушка. Энрике отличался иным складом – он поначалу казался мне циничным, капризным отпрыском богатого дома, но оказался смелым, верным другом, готовым как на острые шутки, так и на смертельный риск. Бердардо был переменчив как галиссийское небо: то веселый и смешливый парень, то мрачный боец и тяжелым взглядом, привыкший идти только вперед и только напролом. Порой он шутил, что не будь я монашка, он бы женился на мне, но я знала, что он скорее умрет, чем позволит кому-то прикоснуться ко мне как к женщине.

Шло время, и я свыклась с новой странной жизнью, постепенно приходя в себя от ужасов Сантьяго. Мы пребывали в достатке и безопасности, я снова научилась улыбаться и перестала вздрагивать от каждого шороха, но долго так продолжаться не могло. В стране гремела война, и спустя месяц после нашего появления в Алькантаре-де-Пилар, город заняли «красные».

***
В доме – только дон Карлос, брат Эстебан и я. Остальные пошли «на дело» - устраивать засаду против ПОУМцев. Очаг на кухне погас, и мы с братом теснимся в углу гостиной, поближе к свету. Дон Карлос поднимает голову, и глядя на нас из-под кустистых бровей говорит:
- Ну что вы там прячетесь, как бедные родственники. Садитесь за стол.
Брат Эстебан держит в руках большую Библию в красном переплете.
- Можно, мы почитаем вслух?
Дон молчаливо кивает.

Шелестят страницы, мерно горят свечи. Я знаю, что скорее всего, брат выберет Откровение Иоана Богослова. Так и есть…
- «…И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия:
знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!
Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих.
Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг.
Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть.
Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак будь ревностен и покайся.
Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною.
Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел с Отцем Моим на престоле Его.
Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам.»

Старый дон смотрит на нас с глубокой задумчивостью. Видно, что строки не оставили его равнодушным.

Брат Эстебан замолкает и смотрит на позолоченный крест, украшающий обложку книги. Я склоняюсь к нему, и тихо предлагаю:
- Быть может, стоит рассказать правду?
Он вздыхает, собирается с духом и начинает говорить. Дон Карлос слушает, не перебивая. Спокойный голос брата не выдает, какого труда ему стоит пересказывать историю нашего бегства.
- Мы не хотели вам лгать, - завершает повесть Эстебан. – Просто не знали, кому можно доверять, а кому нет.

Дон внимательно смотрит на нас, как будто видит первый раз в жизни. Мне становится страшно, что он выгонит нас за вранье. Наконец, он произносит с оттенком мрачной торжественности:

- Пусть мой дом теперь будет вашим домом.

***
Мы беседуем уже не один час. О Боге и стране, о том, почему по воле Его погибают верные сыны Отечества, и начинаем придумывать, что можно сделать, кроме молитв и поддержания веры в сердцах людей.

- Когда-то, еще в Средние века, в Испании было три духовно-рыцарских ордена: Сантьяго-де-Компостелла, Калатрава и Алькантара, - вспоминаю я.
- Довольно любопытно, если учесть, что мы живет в городе Алькантара-де-Пилар, - говорит дон Карлос.

Мысль приходит нам с братом Эстебаном в головы одновременно:
- Вот было бы здорово возродить орден!
- Зачем? Мы и так знаем, за что сражаемся.
- Но ведь за Орденом – столетия истории, веры и подвигов! Он создаст не только структуру и идею, но так же – образ и память, которые будут помогать всем его членам.
- А как все это может выглядеть на практике?
- В Ордене должно быть три круга: первый круг – рыцари-монахи, второй – рыцаре-миряне и третий – женщины-терцианки. И тогда, мы сможем действовать не просто как сторонники одних взглядов, как единое целое, - вдохновенно вещает брат Эстебан. Мы напишем новый устав.

Старый дон постепенно смягчает скептический настрой:
- Ну хорошо. Если это рыцарский Орден, то кто будет посвящать в рыцари?
- Тот же, кто отдаст приказ о его возрождении. Король.
- Но король в изгнании.
- Если ему написать письмо, он вполне может дать распоряжение удаленно. И вдобавок, чем больше людей откликнется на его призыв, тем больше шансов, что ему вообще будет, куда возвращаться, - продолжает брат Эстебан, увлеченный этим смелым и романтическим замыслом.
- Хорошо, вы очень убедительны. Идея начинает мне нравится, - размеренно отвечает дон Карлос, - Завтра вы напишете письмо королю, а я его подпишу.

***
- Друзья мои, у меня отличная новость! – радостно сообщает Дон Карлос за обедом. – Король ответил на письмо. Его Величество Хуан II не только дал согласие на возрождение Ордена Алькантара, назначив его командором моего младшего сына Филиппе, но и принял решение стать магистром Ордена и вернуться в страну!

Мы не верим своей удаче. Господь услышал наши молитвы!

Весь дом Маурис ликует, вино льется рекой, а крик: «Слава королю Испании!» гремит так весело и звонко, что война начинает казаться мифом.

***
Брат Эстебан делает шаг вперед.

- Братья и сестры. Настало время рассказать всем вам, что утром я ездил через горы в Галиссию, и там встречался с епископом. Он рукоположил меня, так что теперь я имею полное право на ведение Святой мессы и на отправление таинств, а так же – год могу давать полную индульгенцию. Простите, что так долго скрывал от вас, что я слуга Церкви. Теперь меня зовут отец Стефан.

Мое сердце переполняет радость. Мы идем служить мессу, и впервые после страшных событий Сантьяго – не скрываемся. Отец Стефан такой благородный и прекрасный в своем доминиканском черно-белом плаще, что на глаза наворачиваются слезы. Я молюсь в этот раз так искренне, что душа поет.

Мне больше не страшно. С нами Бог! С нами вера! С нами король!

***
- Филиппе в госпитале! Ему может угрожать опасность!

Мы переглядываемся в полнейшем замешательстве. Понятно, что если Филиппе уличен в действиях против «красных» - его казнят. В доме кроме меня, отца Стефана и служанки Карлиты нет никого.

- Я вытащу его, - резко заявляю я, удивляясь, откуда только берется смелость и уверенность. – Я женщина, умею ухаживать за раненными, и долго могу не вызывать подозрений.
Отец Стефан смотрит на меня с беспокойством.
- Я предпочел бы, чтобы ты осталась дома. Но…если сердце подсказывает тебе идти к нему – иди, и пусть Господь не оставит вас обоих.

***
Больница переполнена телами раненых и умирающих. Я прокрадываюсь к Филиппе, и пристально смотрю ему в лицо. Он бледен как смерть, и от потери крови чуть не лишился сознания. Мне снова становится страшно.

- Доктор, его оперировали?
- Нет еще. А вы, собственно, кто?
- Я сестра милосердия.
- Из нашего госпиталя?
- Нет, но я могу помочь за ним присмотреть.

Стою на коленях рядом с Филиппе, держу его за руку и читаю псалмы:

…Он избавит тебя от сети ловца,
от гибельной язвы,
перьями Своими осенит тебя,
и под крыльями Его будешь безопасен;
щит и ограждение - истина Его.
Не убоишься ужасов в ночи,
стрелы, летящей днем,
язвы, ходящей во мраке,
заразы, опустошающей в полдень…

Вдруг, чей-то разговор, поневоле заставляет меня прислушаться.

- А это контрабандист Маурис. Он стрелял в наших. Как вылечат – выведите его из палаты и расстреляйте.

Чувствую, как руки покрываются холодным потом. Медленно поворачиваю голову и вижу группу людей в красно-черных треуголках. Анархисты!
Понимаю, что действовать надо очень осторожно, поэтому медленно наклоняюсь к Филиппе:
- Тебя собираются казнить. Я постараюсь тебя вытащить. Будь готов к любым неожиданностям.
Филиппе смотрит на меня в замешательстве и медленно кивает.

Я выхожу из палаты, понимая, что у меня нет времени бежать в поместье. Вдруг вижу девушку – нашу прихожанку. Беру ее за руку и говорю быстро и тихо:
- Сестра моя, умоляю, помоги мне! В больнице сейчас Филиппе Маурис, его хотят казнить. Во имя Христа, беги к нему в дом и предупреди семью!

Только бы она успела!

На входе, меня обыскивают, но нож не находят. Я снова склоняюсь над Филиппе.
- Я отправила одну девушку предупредить семью. За поясом у меня нож, вот, возьми его.

К нам подходит сестра Филиппе, Анита Маурис. Она тоже работает сестрой милосердия в больнице. Я быстро пересказываю ей суть дела, и вижу, как голубые глаза девушки наполняются ужасом.
- Я знаю, что пока Филиппе тут – ему не угрожает особая опасность.
- Значит, надо держать его до последней возможности.
- Да, но как? Ему быстро становится лучше, так что совсем скоро его выпишут.
- Значит, надо пропустить время второй перевязки. Тогда ему снова станет плохо, и операцию придется делать заново.

Все в моей душе противится этой идее. Но другого шанса протянуть время я не вижу, поэтому специально отхожу подальше и делаю вид, что занята чтением молитвы. Повязка Филиппе пропитывается кровью, и мне видно, что ему становится очень плохо. Я закусываю губу, чтобы не закричать. Филиппе, тем временем, теряет сознание.
- Доктор, что с ним? Он впал в забытье, хотя шел на поправку – дергаю я за рукав ближайшего хирурга.
- Не знаю. Бывает, когда операция дает осложнение. Так, похоже, что у него началось внутреннее кровотечение. Придется резать повторно.
- Но вы спасете его? – собственное лицемерие вызывает приступ отвращения.
- Я постараюсь.

- Ну что там с ним опять, - окликает меня анархистка с длинными каштановыми волосами.
- Ему стало хуже. Я боюсь, что он умирает, - тяжело вздыхаю я, заламывая руки.

Господи, прости мне эту ложь. Господи, пусть он будет жив. Господи, не позволь его казнить, он командор Ордена Алькантара, и если будет нужно, я буду защищать его до последней капли собственной крови.

- Ну вот, скоро он поправится, - окликает меня хирург.

Мне становится дурно от мысли, что через четверть часа, Филиппе умрет под пулями безумных повстанцев. И я решаюсь на крайнюю меру:
- Доктор, его хотят убить. Пожалуйста, помогите мне его спасти. Умоляю и заклинаю именем Христа, позвольте ему пока остаться здесь.

Хирург смотрит на меня с удивлением.
- Хорошо. Я могу держать его здесь столько, сколько нужно. Не бойтесь.

Минуты тянутся медленно как часы. Я сижу рядом с Филиппе, наблюдая за выходом и ожидая возможности бежать с ним вместе. Но «красные» не дремлют, и не спускают с нас глаз. Вдруг на пороге появляется дон Карлос в сопровождении незнакомых мне людей. Он медленно склоняется над телом сына, гладит его по голове и величественно отходит к выходу.

- Давайте вы пока постоите на страже, - говорит темноволосая анархистка своим товарищам, а мы пойдем смотреть корриду.

Мне начинает казаться, что шанс потерян окончательно. Если с двумя девушками мы бы справились, то с двумя мужчинами справиться возможности нет. Но дон Карлос невозмутим и спокоен.
- Вы сдержите свое слово, - обращается он к одному из солдат.
- Да. Я буду прикрывать его, пока не придется стрелять в своих, - отвечает черноволосый анархист, пристально глядя на нас.

Я не верю своим ушам. Они помогут Филиппе бежать? Но как?

Филиппе быстро кладут на носилки, и со всей возможной скоростью, мы покидаем госпиталь. Уже оказавшись в поместье, мы плачем от радости, благодарим Господа и обнимаемся как безумные.

Филиппе сидит в кресле и смеется, он еще слаб, но счастлив так, как будто заново родился.

Отец Стефан достает вино, предлагая отметить чудесное спасение командора, и вдруг начинает безудержно хохотать, как будто он не священник, а простой мальчишка, попавший в цирк на клоунаду.
- Друзья, посмотрите на марку вина! Это и правда, чудо Господне!

На алой этикетке явно видно название: «Святой Стефан».

***
- Я, командор Ордена Алькантара Филиппе Маурис, посвящаю тебя, сестра Мария, в рыцари третьего круга. Встань и служи с честью Господу нашему и королю Испании Хуану II!

Встаю по леву руку командора. Рядом – отец Стефан, Энрике, Бернардо и Карлита. На сердце радостно и легко.

***
- Мария, ты будешь прощаться с нашими братьями? - Голос отца Стефана звучит сквозь сон гулко и отдаленно.
- Да, - отвечаю я, молниеносно одеваясь.

Они уходят на войну. В решительный бой.

***
- Пожалуйста, возвращайтесь живыми, - говорю я Бернардо и Энрике, искренне надеясь, что голос не дрожит.
- Все будет хорошо, не бойся за нас. – Энрике хмур, но говорит уверенно.
- Да уж, постараемся. Молись о нас. – Бернардо насмешлив, в глазах сверкает ярость.

Они оба обнимают меня на прощание и уходят в сгущающиеся сумерки. А мы с отцом Стефаном отправляемся с семейную часовню и молимся со всей страстью, на которую способны.

Со стороны города слышна стрельба и крики. Я отвлекаюсь от воззвания к Архистратигу Михаилу и поминутно оборачиваюсь в сторону выхода.

- В городе не хватает медсестер, - кричит кто-то от двери. – Энрике попал в госпиталь.

Мы не колеблемся. Надеваем, наконец, полное облачение, и со всех ног бежим в город, стараясь пробраться боковыми улицами, чтобы не попасть под огонь. Мне очень страшно за друга, и я всеми силами отгоняю тяжелую мысль, что дважды одинаковых чудес не бывает…

***
Энрике лежит на больничной койке. Он бледен и слаб, но старается улыбаться. Видно, что появление меня и отца Стефана, заметно облегчает его страдания.

Мы ждем окончания лечения, не вполне понимая, какая в городе ситуация, и кто сейчас держит власть. Однако, наши сомнения быстро развеиваются группой людей в красных пилотках, которые начинают дежурить у выхода из госпиталя.

Вдруг прибегает Карлита:
- Отец Стефан, Бернардо ранен, он дома и отказывается пускать к себе кого-то, кроме вас. Пожалуйста, пойдемте со мной.

Отец Стефан смотрит на меня глазами, полными ужаса. Я уверенно отправляю его в поместье, и остаюсь с Энрике.

***
- Эти изменники приговаривается к смертной казни через расстрел, произносит какой-то солдат, показывая на группу карлистов в дальнем углу палаты.
Мужчины медленно встают и начинают прощаться друг с другом. Первый становится на колени передо мной, и говорит:
- Благослови на смерть, сестра.

Я леденею от ужаса. Передо мной стоит живой человек с умным и открытым лицом, но через несколько минут он будет мертв.
- Благословляю тебя, брат мой, и уповаю, что Господь наделит тебя мужеством до дна испить чашу, уготованную тебе. In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.

Все трое по очереди принимают мое благословение, а мне, тем временем, кажется, что я схожу с ума. Кругом – живые мертвецы, судьба которых предрешена людьми, посчитавшими, кто кто-то имеет право жить, а кто-то – нет.

Карлистов выстраивают перед стеной. Их общий крик: «За короля!», прерывается автоматной очередью.

Энрике – тоже карлист. И «красные» это прекрасно знают. Я обнимаю его за плечи и горячо молюсь. Горло сдавило спазмом, каждое слово требует усилия воли. Я глажу его по пыльным волосам, бормочу, что все будет хорошо, но уже знаю, что мне его не спасти. Дважды Господь одно и то же чудо не совершает.

***
- Эй, собака, - обращается к Энрике «красный». – Встань и умри как мужчина, а не как трусливая баба, прячущаяся за юбку монахини.

Энрике молчит. Потом сжимает мою руку, и говорит грустно, но уверенно:
- Послушай, Милагрос. Меня уже не спасти. Эти мерзавцы стойко решили расстрелять меня, и своего не упустят. Судя по тому, что до сих пор не пришел никто из моей семьи, они тяжело ранены или мертвы.
- Рике, Рике, не надо. - Я хватаюсь за него, как будто утону, если отпущу его руку. – Быть живым лучше, чем быть мертвым. Пока ты жив, всегда есть шанс на спасение.
- Прости, Мария. И прощай. Обними за меня брата Эстебана и Бернардо. И не вздумай лезть под пули сама, слышишь? А то я тебя знаю.

Рядом начинает истерично рыдать сестра Энрике Анита. Я бью ее по лицу, потому что Рике не заслужил такого прощания.
- Возьми себя в руки, и будь сильной, - говорю я ей. – Рике заслуживает лучшего конца, чем твои вопли.
Аниту трясет крупная дрожь. Но она перестает плакать и крепко обнимает брата.

- А вот и Манола, - тем временем произносит Рике и морщится.
Его кузина – анархистка стоит у входа и с ужасом смотрит, как за ее кузеном идет расстрельная бригада.

Тем временем, Рике невесомо целует меня в лоб. Меня колотит как в лихорадке, реальность плывет перед глазами и кажется, что все это кошмарный сон. Вот же Рике, рядом со мной, живой и настоящий, не может быть, что сейчас его не станет навсегда.

Господи, за что? Зачем Ты сейчас призываешь его, ведь он верно служил Тебе!

Рике выводят из госпиталя. Я иду следом, и не могу даже молиться – все слова путаются, в глазах темнеет, но я держусь и заставляю себя оставаться в сознании, потому как знаю – мой долг быть с ним до конца.

- Где же твой пистолет, Манола, - бросает Рике, презрительно глядя на кузину. – Я хочу, чтобы ты была в составе тех, кто сейчас меня убьет.

Рике подходит к стене. Я падаю на колени и полными ужаса глазами смотрю на него, все еще не веря, что это – конец.

Вдруг, Манола становится между своими товарищами и Рике.
- Вначале вы убьете меня, потом его, - яростно кричит она, дрожа, и смахивая с глаз слезы.
- Товарищ, отойдите! Вы мешаете делу партии! – гневно восклицает «красный» солдат. Видно, что он колеблется и не хочет стрелять в своих.
- Нет! Это мой брат, моя кровь! Я не дам вам его убить!

Рике делает шаг вперед, заслоняя Манолу собой.
- Манола, уйди. Это не твоя смерть. За Бога! За Короля! За Отечество!

Я в отчаянии пытаюсь поймать его взгляд, но Рике смотрит в небо. Солдаты открывают огонь. Первая пуля попадает Рике в ногу, и он опускается на одно колено, держа голову высоко поднятой. На секунду, мне начинает казаться, что он принимает рыцарское посвящение, как уже было сегодня днем. Он теперь – Христов воин, и этого у него никто не отнимет. Вторая пуля валит Рике на землю. Манола стонет рядом – в нее тоже попали.

Я со всех ног подбегаю к Рике, надеясь на чудо. Но чуда нет. Он безмолвен и мертв.

Меня душат слезы. Я ненавижу «красных» ублюдков, потому что убили его, себя – за то, что не смогла его спасти, семью Маурис за то, что никто не пришел, Господа Бога за то, что не послал Рике спасение, не откликнулся на мои молитвы, не сотворил чуда, хотя мог!

Тут какая-то девка бросается к нам, пытается поднять тело Рике и куда-то поволочь. Я вцепляюсь в тело так, как будто это часть меня.
- Куда вы его забираете? – кричу я, перебарывая ужас и отчаяние.- Вы уже убили его, чего вы еще хотите!!!
- Мы похороним его вместе с товарищами, без ваших мерзких церковных обрядов.
- Не смейте. Я вам его не отдам. Чтобы забрать его тело, вам придется вначале убить меня, - ору я с такой яростью, что девушка начинает сомневаться.
- Он не заслужил достойных похорон, - говорит она, пытаясь меня оттолкнуть.

И тут внутри меня просыпается такое бешенство, какого не было никогда. Я хватаю ее за руку с ясным пониманием, что сейчас могу убить голыми руками. У меня нет оружия, но я сломаю ей руки, вырву ей глаза, сотру ее с лица земли, но тело моего брата она не получит. Она смотрит мне в глаза и видит там смерть.
- Уходим, товарищи, - командует она. – Пусть делают со своим покойником, что хотят.

Я пытаюсь поднять Рике, и не могу – от пережитого ужаса подкашиваются ноги. Мне помогает какой-то солдат без опознавательных символов. Когда мы приходим к особняку Маурис – уже совсем темно, и от слез я не вижу ничего.
Кто-то забирает у меня тело Рике, и я в изнеможении падаю на землю. Рыдания не позволяют дышать.

Прости меня, мой друг и мой брат. Я не смогла тебя спасти. Я не смогла тебя спасти. Я не смогла.

***
Тела Рике и Манолы, которую казнили за предательство партии – лежат на земле бок о бок.

Манола, прости, что я не верила в тебя. Ты сделала выбор, который стоил тебе жизни, но пала с честью, как истинная дочь своей семьи.

Отец Стефан читает отходную, с трудом сдерживая слезы. Его голос дрожит как струна.

Requiem aeternam dona eis, Domine…

В часовне собралась вся семья. Раненого дона Рикардо и Бернардо, поддерживают женщины. Старый дон Карлос тихо сидит в углу – больная нога не позволяет ему преклонить колени. Плачут все, кроме донны Долорес. Она стоит над телом сына, лицо - черное, застывшее, как камень.

…et lux perpetua luceat eis.

Отпевают не только Рике и Манолу, но и Филиппе, погибшего во время последнего боя. Его тело так и не нашли.

Вечный покой даруй им, Господи, и вечный свет пусть светит им.
Покойся с миром, брат мой Энрике, покойся с миром, командор мой Филиппе, покойся с миром, сестра моя Манола.

***
Отпевание закончено. Вся семья раздавлена горем. Мы с отцом Стефаном сидим в саду и рыдаем так, как будто сердце истекает кровью. У нас общее горе, но каждый в нем – одинок.

В дверь стучат. Я медленно оборачиваюсь и вижу в дверях нашу прихожанку.
- Свеча из церкви. Сегодня ведь Пасха! Христос Воскрес!
Отец Стефан перебарывает себя и медленно идет к двери.
- Благодарю тебя, дочь моя. Воистину воскрес.

***
- В этот Пресветлый праздник Пасхи, я нарекаю часовню дома Мариус часовней Святого апостола Филиппа, - торжественно произносит отце Стефан.
- In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, - доносится из дальнего угла.
Поворачиваю голову - там никого нет. Удивленно добавляю: "Amen"

Филиппе, я знаю, что ты с Отцом небесным. Но ты нас не оставишь.
***
- Я отомщу за него, клянусь. - Бернардо мечется по комнате как раненый зверь. – Если бы не придурок Фредерико, который выпустил на нас быка – брат был бы жив. Я убью его. Убью.

Вдруг к главным дверям подбегает толпа людей. Они несут тело Фредерико, он весь в крови и не понятно – жив или нет. Я щупаю пульс. Пульса нет.
- Что случилось, - спрашиваю я таким ровным голосом, что страшно самой.
- Он покончил с собой.

***
- Самоубийц не отпевают. И не хоронят на освященной земле. Он был мои сыном и я любила его, но теперь ему нет прощения, - с каменным лицом произносит донна Долорес.

Мы с отцом Стефаном понимаем, что если не взять на себя похороны, то окровавленное тело бедного Фредерико, так и будет лежать на земле, пока не сгниет.

- Я пойду с ними. Не могу позволить, чтобы что-то случилось. Но я в этом не участвую, - ледяным тоном заявляет Бернардо, вскидывая на плечо ружье.

Мы поднимаем тело, и медленно уносим в душную, тяжелую ночь. Сквозь сад виллы Маурис, мимо домашнего склепа, в ближайший лес, где шелестят кипарисы.

***
- Клянусь каждый день в течение года молиться за тебя Господу нашему, - произношу я, стоя на краю могилы Фредерико.

Да, самоубийц нельзя отпевать. Своим поступком они лишили себя возможности спасти душу. Но милосердие превыше справедливости.

- Бернардо, ты хочешь что-нибудь сказать, - оборачивается отец Стефан.
- Нет.

Бернардо стоит, тяжело привалившись к дереву. Он напряжен и скован, как будто высечен из камня. Лучше бы он проклял брата или плюнул ему в могилу, чем так молчал.

Мы с отцом Стефаном обнимаем Бернардо, пытаясь посмотреть ему в глаза, но взгляд поймать не удается. Руки Бернардо ледяные как мрамор.

- Беньо, прошу, умоляю тебя только об одном – сохрани свою душу, – шепчет ему на ухо отец Стефан. - Ты жил местью, ты горел ей, и вот – Фредерико мертв, и мстить некому. Тебе кажется, что жизнь потеряла смысл, но это не так. Твоя душа прекрасна, ты молод и жив, ради Христа и ради самого себя, не позволяй душе умереть. Не выжигай ее. Ты считаешь, что Энрике нужна твоя месть, но Энрике сейчас с Господом, и он не хочет мести. Он хочет, чтобы ты был счастлив.

- Ты всегда жил, следуя за сердцем, - продолжаю я. - И сейчас оно молчит, потому что ты раздавлен горем и болью потери. Но так будет не всегда. Горе пройдет, и сердце заговорит снова.

- Когда? - все тело Бернардо пронзает судорога. Его вопрос звучит как крик, как стон нечеловеческой боли, будто сжатое в тисках сердце начинает биться заново, и каждый удар заставляет платить кровью за право чувствовать и любить.

- Не знаю, Бернардо, - отвечаю я, обнимая его изо всех сил. – Может быть, завтра, может быть, через месяц, но это обязательно произойдет.

Бернардо дрожит, и я понимаю, что он плачет. Плачет так, как могут плакать люди, у которых отняли самое дорогое на свете. Проходит несколько минут, и мы все рыдаем как дети, вцепившись друг в друга, отдавая дань памяти всем, кто пал в этой страшной и братоубийственной войне.

В тот момент нет сестры Марии, невесты Христовой, нет отца Стефана, мужественного и юного пастора, нет Бернардо, старшего сына дона Рикардо – есть трое любящих друг друга ребят, почти что подростков, которые значат друг для друга больше, чем весь остальной мир.

- Такое чувство, что у нас одно большое, общее сердце на троих, - говорю я, уткнувшись в покрытые пылью волосы Бернардо.
- Не на троих, на четверых, - поправляет меня Стефан.

С окраины леса, которая кажется нам окраиной мира, тихо доносится песня:

Мне чудится чуть слышный звук,
Что радует Господень слух,
Как жаль, что он твой разум не волнует.
Он так красив - за тактом такт,
То боль и грусть, то счастье – так
Господь рисует звуком: «Аллилуйя!»

Зачем же ты следил за ней,
Чья прелесть средь ночных огней
Предстала, твою веру испытуя?
И как же так истерла в пыль
Все то, чем ты считал, ты был,
А с губ твоих слетело: «Аллилуйя!»

Мне кажется, я здесь бывал,
Касался стен, на пол ступал,
Я жил один, в мечтах твой лик рисуя.
Как мимолетно торжество,
Ведь силой не пожнешь любовь,
А лишь сквозь слезы – шепот: «Аллилуйя!»

Ты открывала для меня завесу тайны тьмы и дня,
Теперь же ты молчишь, как ни прошу я.
Но вспомни, были мы одни,
И тьмой союз наш был храним,
И каждый вздох звучал как «Аллилуйя!»

Господь, скажи, зачем любовь
Моя велит мне вновь и вновь
К тебе отправить тех, кого люблю я?
Не плачь в ночи, ты слышишь, нет,
Не счастье – крик узревших свет, -
Изломанная болью «Аллилуйя!»

Ну что ж, я сделал все, что мог,
Уму сухому вышел срок,
Настал черед – от сердца говорю я,
Пусть был ошибкой весь мой путь,
Смотри, Господь, вот моя суть,
Одно лишь в сердце знанье: «Аллилуйя!»

***
Что будет после:

Сестра Мария осталась в доме Маурис в качестве главы терцианок Ордена Алькантара и духовной наставницы девушек дома. Неоднократно она убеждала себя, что место монахини - в монастыре, но так и не смогла уйти туда снова. Ведь как говорил брат Эстебан (она, вопреки сану, звала его этим именем), монах должен служить Господу там, где может делать это лучше всего.

Был один день в году, более важный и особенный для сестры Марии, чем все остальные - Пасха. Помимо значения, которое этот праздник имеет для всего христианского мира, день Пасхи стал временем воспоминаний о двоих людях, которых она любила так же сильно, как будто они расстались вчера.

- Христос воскрес!
- Воистину воскрес, - отвечала Мария, ставя белые свечи на три надгробья, под одним из которых нет тела...

В этот день, Бернардо всегда приезжал в поместье, и ближе к ночи, он, брат Эстебан и сестра Мария, уходили в лес под сень кипарисов, пили домашнее вино и иногда - тихонько пели.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив