И тьма не объяла его

muennich — 05.08.2015 О том, как падает образованность в постсоветской России, я, конечно, был премного наслышан; равным образом не было для меня откровением сильная степень одичания немалого числа моих соплеменников. Однако же, реакция – не всех, слава Богу, еще не всех, но очень многих читателей – на мой пост о Дне Крещения Руси меня поразила. Либо тупое равнодушие, либо невежественная злоба – таким было содержание девяти из десяти отзывов.

Мне, сознательному и убежденному атеисту, неожиданно пришлось выступать в роли защитника христианства. Точнее, даже не христианства, а той простой мысли, что Крещение Руси было явлением прогрессивным, что храм с золотыми куполами лучше языческого капища с гигантскими буратинами, что причастие лучше человеческого жертвоприношения и что Владимир – великий государственный и культурный деятель не только Древней Руси, но и всей российской истории.

Ладно не хватало бы людям только знаний – но, похоже, что само чувство благодарности стало чуждо многим из нас. Не стоит, впрочем, сильно пенять на гнилой дух современности. Еще древнерусский летописец, повествуя о смерти князя Владимира, жалуется на черствость своих современников: «Удивления достойно, сколько он сотворил добра Русской земле, крестив ее. Мы же, христиане, не воздаем ему почестей, равных его деянию. Ибо если бы он не крестил нас, то и ныне бы еще пребывали в заблуждении дьявольском, в котором и прародители наши погибли».

«Удивления достойно» еще и то обстоятельство, что князь Владимир, именуемый в древнерусских источниках «равноапостольным» и сопоставляемый с Константином Великим, был причислен к лику святых только в .... Вот в том-то и дело, что даже точной даты его канонизации установить невозможно. Во всяком случае, это совершилось не ранее второй половины XIII века. Что помешало русским канонизировать своего крестителя раньше – в XI, в XII столетии?

Неужели только отсутствие необходимых для канонизации чудес? На это мимоходом сетовал еще Иаков Мних в «Памяти и похвале русскому князю Владимиру». Но в том же произведении Иаков вполне резонно замечает, что чудеса сами по себе не много значат – ведь их могут творить и лжеапостолы, и лжепророки, и волхвы, да чего там – сам Сатана способен превратиться в светлого ангела.

Здравый же смысл подсказывает, что чудеса не свершались именно из-за того, что не было решения о канонизации. Вообще как биография Владимира в целом, так и рассказы о принятии им христианства и Крещении Руси содержат на удивление мало фантастических элементов. Как правило, церковная литература в подобных случаях не скупиться на подробное описание знамений, исцелений, пророчеств, гласов с небес и прочих подобного рода явлений, в которые в наши дни невозможно поверить без изрядного насилия над разумом, но которые средневековому человеку представлялись неотъемлемой частью окружающего мира. Если взять для сравнения сходный по сюжету пример – апостольскую деятельность Св. Нины в Грузии – то обращение этой страны в христианство, если буквально верить Сократу Схоластику (I,20) произошло после того, как Нина посредством молитвы исцелила царского сына, царицу, спасла царя во время охоты и подняла на стройке храма здоровенную колонну. Или вот упоминаемый в 18 слове «Киево-Печерского Патерика» креститель вятичей Кукша во время своей миссионерской деятельности прогнал бесов, вызвал дожди и иссушил озеро. На таком фоне одно-единственное чудо, упоминаемое русским летописцем – внезапное ослепление Владимира в Херсонесе и столь же молниеносное его исцеление после крещения – смотрится как-то блекло.


Поэтому ошибочны  гиперкитические оценки летописных известий о Крещении Руси, даваемые когда-то Голубинским и Никольским. Последний видел в летописи только «благочестивые вымыслы». В том-то и дело, что ничего особо «благочестивого» там нет. Когда бы  бы древнерусские книжники решились дать волю своей фантазии – было бы в летописи побольше всяких чудес и знамений. А так -  если тут и вымысел, то какой-то чрезмерно «светский». Перипетии обращения Владимира, как и вся его летописная биография, скорее смахивают на роман, нежели на житие. Но если это и «роман», то роман исторический, наряду с вымыслом содержащий значимую для настоящих историков информацию.

Но если не отсутствие чудес, то что тогда мешало канонизации Владимира весь домонгольский период? Зависимое положение русской церкви по отношению к Константинополю и нежелание присылаемых оттуда митрополитов канонизировать местных святых, тем более князей? Политико-церковные трения Владимира с Византией,  как полагал Приселков? Общий консервативный настрой Византии, крайне неохотно идущей на расширение списка святых, особенно иноземных, о котором писал Федотов? Но ведь удалось же добиться канонизации Бориса и Глеба, несмотря на то, что греческий митрополит «не твердо верил в них».

Или же все-таки дело в самой личности Владимира, который слишком уж не походил на христианского святого? Даже апологеты князя, вроде Иакова Мниха или митрополита Иллариона, не могли не признать, что в биографии Владимира есть немало темных пятен и что только величие главного его деяния – Крещения Руси – позволяет его оправдать. Но от оправдания до святости – дистанция не малая.

О Владимире нельзя даже сказать, что он был «грешен», - это звучит слишком безобидно. Он был чудовищен. Чудовищен не только своими поступками, но и резкими поворотами, метаниями, переходами от тьмы к свету. Если он «равноапостольный», то из всех апостолов ближе всего ему Павел – тот начинал с того, что «терзал церковь, входя в домы», Владимир же с не меньшей ревностью отстаивал язычество и обрекал христиан в жертву деревянным богам. Как Савл после обращения стал Павлом, так Владимир после крещения сделался Василием.

И это превращение из Савла в Павла прослеживается не только в отношении Владимира к христианству. Вся его жизнь – это контрасты, переходы, превращения. Неспроста даже в былинах образ Владимира двоится, положительные его качества легко и резко замещаются отрицательными. В реальной истории контрастность личности Владимира и его судьбы развертывается во времени (от первого упоминания в летописи под 970 годом до смерти в 1015 году) и пространстве – от Балтики до Тавриды.


В первый раз он является на историческую сцену, когда требуется кем-то занять покинутый новгородский престол. Обитатели Ильменя и Волхова, которые когда-то призвали к себе Владимирова прадеда  и которым его потомки предпочли Среднее Приднепровье, требовали от Святослава, чтобы он послал к ним кого-то из своих сыновей, угрожая в противном случае отложиться от империи Рюриковичей – «сами добудем себе князя». Отношения новгородцев с князьями были достаточно своеобразными, так что далеко не каждый из князей жаждал ими править. Лишь когда двое старших Святославичей - Ярополк и Олег - отказались, новгородцы по совету Добрыни Малыча попросили себе Владимира – сына Святослава от Ольговой ключницы Малуши, которая приходилась Добрыне сестрой. Впоследствии Ярополк и Олег сгинут без следа, потомство же Владимира будет править Россией до конца XVI столетия. Человек, о котором едва-едва вспомнили, стал важнейшей фигурой не только древнерусской, но и всей российской истории. Властитель города, в который никто не желал ехать, сделался великим князем в городе, который вскоре назовут «Вторым Константипополем».

А ведь по изначальному замыслу судьбы Владимир был обречен на забвение. Он был не просто младшим из сыновей – его мать была невольницей. Когда во время войны с Ярополком Владимир сватался к полоцкой княжне Рогнеде, та с презрением отвергла его притязания – «не хочу разуть сына рабыни». И вот – на протяжении столетий знатнейшие фамилии России с гордостью будут возводить свою генеалогию к «робичу». А самому Владимиру отдадут в жены свою сестру византийские цари Василий и Константин. Это при том, что незадолго до того император Константин Багрянородный особо оговаривал запрет на породнение царского дома с иностранцами, особенно «с хитрыми и бесчестными северными племенами». В 968 годы византийские власти отвергли сватовство германского императора Оттона I, просящего руки константинопольской принцессы для своего сына. Отвергли с формулировкой: «Неслыханнейшее дело, чтобы багрянородная дочь багрянородного императора могла быть выдана за иноземца». Через двадцать лет византийская принцесса станет великой княгиней русской, первой венчанной и с тех пор единственной женой Владимира. И та самая Рогнеда, которая считала Владимира недостойным себя, попытается его убить, когда он решится на окончательный разрыв с ней.

Впрочем, ведь и было за что убивать! «Брак» Владимира с Рогнедой в только что захваченном Полоцке проходил так: сначала Владимир изнасиловал «невесту» на глазах ее семьи, а затем убил ее отца и братьев. Между этим ужасом и торжественным венчанием с Анной в херсонесской церкви – целая пропасть и всего лишь восемь лет.


Но Рогнеда была была далеко не единственной. Была  еще бывшая монахиня, супруга предательски убитого Владимиром брата, с которой он сожительствовал, не смущаясь ее беременностью и которая затем родила «сына двух отцов», вошедшего в историю под именем Святополка Окаянного. А если буквально верить летописцу, общее число его наложниц лишь немного не дотягивало до тысячи – «300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове.... И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц».... Все это кончилось с принятием крещения и с женитьбой на Анне. Женолюбивый языческий князь стал главой обычной христианской семьи.

Впрочем, Анну он тоже добывал вооруженной рукой. Крещению и женитьбе предшествовал знаменитый морской поход на Херсонес (Коруснь). Любопытно, что на картине Рериха, изображающей этот поход, русские корабли идут под красными парусами, словно подсказывая Александру Грину сюжет и название его бессмертного творения. Правда, Ассоль X века заморскому принцу рада не была: «Она же не хотела идти, говоря: "Иду, как в полон, лучше бы мне здесь умереть". И сказали ей братья: "Может быть, обратит тобою Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь? Теперь же, если не пойдешь, то сделают и нам то же". И едва принудили ее. Она же села в корабль, попрощалась с ближними своими с плачем и отправилась через море».


«Веном» за невесту стало возвращение империи Херсонеса, взятого Владимиром после упорной осады. Другим приданным была посылка 8000-тысячного русского экспедиционного корпуса, который помог Василию и Константину подавить мятеж Варды Фоки и восстановить спокойствие в Ромейском царстве. Таким образом, Владимир оказался человеком, спасающим одну из могущественнейших держав того времени – а ведь за неполный десяток лет до того ему приходилось спасаться самому, причем спасаться обыкновенным бегством.

Гонимый страхом перед старшим братом, Владимир в 977 году бежал «за море», откуда пришел когда-то в Гардарику его легендарный прадед. Через несколько лет он вернулся в Новгород с варяжской дружиной – по существу, главарем одного из отряда викингов, разбойничающих на морских просторах и в прибрежных поселениях.... Силою вещей князь-разбойник станет государственным строителем, воплощением идеального государя  для многих поколений русских людей.


Более того – он был едва ли не первым на Руси настоящим правителем в собственном смысле слова, т.е. человеком, заботящемся о благе вверенных ему земель и их обитателей. В первых Рюриковичах еще слишком много от конунгов и слишком мало от правителей. Собрать на полюдье дань, отвести отобранное в Константинополь, выгодно продать или обменять – таков их кругозор. Войны, которые вели Олег, Игорь и  Святослав, имели целью либо получение торговых преференций, либо защиту караванных путей от степняков, а то и заурядный грабеж (каспийские походы). Святослав мыслил более масштабно, но и его с полным основанием упрекали в том, что, гоняясь за чужими землями, он не заботится о своей. Более того, он намеревался перенести центр империи Рюриковичей на Дунай. Как Олег покинул Новгород ради Киева, так Святослав готов был оставить Киев ради Переславца. Руси в проекте Святослава отводилась роль периферийного сырьевого придатка, поставляющего, помимо прочего, и рабов. Только военное искусство и счастье Цимисхия сорвало этот план. Князь Игорь со спокойной совестью грабил Древлянскую землю по нескольку раз подряд. Когда доведенный до предела народ учинил над ним лютую расправу, Ольга попыталась ввести хоть какой-то порядок в сборе дани с подвластных Киеву земель, что уже было большим шагом вперед.


И только Владимир стал заниматься тем, чем и должен заниматься великий князь русский – обороной страны, градостроительством, просвещением, судом, организацией социальной помощи. То, что он замечательный политик – сомнений быть не может. Не говоря уже о его достижениях, достаточно вспомнить, что у Владимира в критических ситуациях всегда находятся неожиданные помощники: во время войны с братом его союзником оказывается воевода Ярополка Блуд, при осаде Херсонеса неоценимые услуги оказывает священник Анастас. Тут проглядывает важная черта, определившая успех Владимира как политика – умение привлекать к себе людей. Ведь даже Варяжко, который сохранил верность Ярополку и несколько лет после его смерти партизанил на границах, в конце концов помирился с убийцей своего повелителя. Былинные рассказы о том, как богатыри съезжались к нему на службу со всех концов Руси, так же можно признать отражением политических талантов Владимира.


Заметно, что перерождение князя-разбойника в князя-правителя – это не только принятие иного, государственного мышления, но и смена этических, нравственных понятий. Уже не только подданные имеют обязанности – давать дань на полюдье – но и у князя с дружиной появляется долг заботы о подданных. Не случайно из всех заповедей христианства Владимир лучше всего усвоил благотворительность. На его княжеские пиры приглашались все киевляне, без имущественных и сословных различий; после пира княжеские посланцы ходили по городу и угощали тех, кто по каким-то причинам не мог прийти.


Владимир, который когда-то обрекал на смерть невинных, поле крещения с рвением настоящего неофита боялся казнить виновных и даже предпринял первую в истории России попытку отмены смертной казни; попытка оказалась неудачной – «умножились разбои в Русской земле», так что епископам пришлось объяснять Владимиру, что применять религиозные заповеди в деле государственного управления не всегда уместно.

Хотя, возможно, дело было не только в излишней ревности Владимира, но и в чисто финансовых вопросах – смертная казнь заменялась крупным штрафом, что помогало пополнять казну. А деньги были нужны – и на постройку порубежных крепостей для защиты от печенегов, и на возведение храмов. Вместо языческих капищ со страхолюдными истуканами Владимир «задумал создать церковь пресвятой Богородице, и послал привести мастеров из Греческой земли. И начал ее строить, и, когда кончил строить, украсил ее иконами, и поручил ее Анастасу Корсунянину, и поставил служить в ней корсунских священников, дав ей все, что взял перед этим в Корсуни: иконы, сосуды и кресты».

Владимир грабит Херсонес, как князь-разбойник, но как князь-государственник берет в качестве добычи предметы культа и искусства (в летописи говорится еще о статуях и о мощах святого Климента). Это – еще один пример как двойственности его природы, так и развернувшегося во времени  и пространстве его перерождении из насильника и убийцы в святого и просветителя.

Что двигало этим перерождением, какова была его основа? Неумолимая логика социально-экономического развития, требующая перехода от рыхлой государственности первых Рюриковичей к полноценной феодальной монархии? Благодать Святого Духа, преобразившая греховную языческую плоть, в полном соответствии с  халкедонским догматом, признающего возможность одухотворения костной материи божественной  субстанцией? Понятно, что древнерусские книжники были уверены в том, что именно акт крещения преобразил и нравственно исцелил Владимира.

Правда, сам процесс принятия новой веры выглядел парадоксально до чудовищности. Владимир не принял крещения от греков, а взял его силою, как брал силою супружниц – язычницу Рогнеду и христианку Анну. Смиряясь разумом, он далеко не сразу смирился сердцем. Натура конунга проявилась в последний раз – чтобы навсегда раствориться в новой натуре христианского князя. Владимир буквально добыл веру себе и своей земле. Русское православие началось с чудовищного парадокса, с исторической аномалии – насильственным крещением «наоборот». История знает немало случаев, когда народы силой принуждались к принятию новой веры, но найдется ли еще случай, аналогичный событиям конца 980-х годов русские принудили греков крестить себя?


Но что вообще побудило Владимира принять христианство? Савл стал Павлом после видения на пути в Дамаск. А вот Владимир стал Василием без всякого видения. Каким же образом? Над этим вопросом бился еще в XI веке митрополит Илларион: «Как разверзлось сердце твое? Как вошел в тебя страх Божий? Как приобщился ты пути Его? Ты не видел апостола, пришедшего в землю твою и своею нищетою и наготою, гладом и жаждою склоняющему к смирению сердце твое. Не видел ты, как именем Христа бесы изгоняются, болящие исцеляются, немые говорят, жар в холод претворяется, мертвые восстают....  Не увидев всего этого, как же ты уверовал?»

И правда – как?

Окончание следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив