Хуторской менталитет и психология раба

mikle1 — 21.04.2021 Знаменитый Стэнли Милгрэм, тот самый, который разработал известную у нас по кинокомедии «Елки» теорию «шести рукопожатий», в 1963 году в Йельском университете провел свой эпохальный эксперимент, использованный затем не только для объяснения холокоста, но и для исследования массовых убийств мирного населения, произведенных американской армией во Вьетнаме.

Суть эксперимента Милгрэма в следующем. Участникам заявили, что будут исследовать влияние боли на память. Испытуемый (на самом деле нанятый актер) должен был заучивать определенные пары слов из списка, экспериментатор — с помощью вопросов проверять, запомнил ли тот все, что нужно, а приглашенный с улицы доброволец — наказывать за ошибку раз за разом усиливающимся электрическим разрядом.



С увеличением разряда актер (в другом помещении, его не видно) все громче и истошнее кричит, имитируя боль, просит прекратить мучения. У «мучителя» возникают сомнения, а надо ли продолжать, но профессор говорит, что эксперимент очень важен для науки, напоминает, что доброволец сам вызвался и обещал довести его до конца, и вообще он берет всю ответственность за последствия на себя.

Что же в результате? 12,5% испытуемых остановились на 300В, когда жертвы стали ругаться и стучать кулаками в стену. Еще 10% прекратили на 315В, когда жертвы только стучали в стену и уже не давали никаких ответов. 5% сжалились над жертвами на 330В, когда прекратились даже стуки. Еще примерно столько же вышли из эксперимента на следующем этапе. Однако 65% добровольцев дошли до 450В, то есть до конца шкалы и прекратили нажимать на кнопку только после команды профессора.

Почему? Из-за врожденного садизма? Но они не были садистами, для эксперимента специально подбирались обычные люди с устойчивой психикой, никогда не замеченные в чем-то подобном.

Примерно в те же годы социопсихолог Альберт Бандур провел эксперимент с куклой Бобо. На глазах группы младших школьников более взрослый ребенок («подсадной» участник) колотил куклу, и за это его в разных случаях хвалили и угощали конфетами, ругали и шлепали, никак не реагировали. Когда же потом детям дали поиграть с куклой Бобо самостоятельно, они вели себя очень агрессивно. А особенно агрессивно те, на глазах которых «агрессор» остался безнаказанным.

Эксперимент Бандуры абсолютно точно доказал, что насилие порождает насилие, а еще он подтвердил существенность влияния авторитета.

Абсолютное большинство привыкает подчиняться с рождения. Сначала родителям, потому что зависит от них, затем школьному учителю, потому что это общественно принято и потому что от него зависит аттестат.

Мало кто противостоит диктату учителя/завуча/директора просто отлично учась, но поступая в остально по-своему /из личного опыта/.

Наблюдая поведение других, получая информацию из СМИ, а также указания родственников, лидеров общественного мнения и так далее, мы привыкаем подчиняться и государственным властям. Немаловажную роль в этой привычке имеет и осознание наказания (штраф, тюрьма) за неподчинение.

Мало того, часто подчинение дает  и личную выгоду — продвижение по карьере, правительственные награды и премии, общественный статус. Поэтому нельзя сказать, что конформизм и подчинение авторитету — всегда отрицательное явление. Нельзя жить в обществе и быть свободным от него. Мало кому нравятся откровенно антисоциальные личности, не так ли? Но во всем нужна мера.

Когда привычка подчиняться «законным властям» применяется избыточно, в виде, скажем, беспрекословного выполнения заведомо преступных приказов, происходят Хатынь, вьетнамская деревня Сонгми или Одесса 2 мая.

Бандура показал, что особо легко нормальный человек идет на насилие, когда знает, что его, если не похвалят, то хотя бы не накажут за это, а Милгрэм — что средний член общества совершит непозволительные для себя в нормальной ситуации поступки (вплоть до насилия), если получит указание от авторитета, будет осознавать общественное значение своих действий и точно знать, что не понесет ответственность.

То есть насилие должно быть хотя бы негласно, но санкционировано властями и быть выгодным как в плане материальном, так и в плане общественного статуса, в том числе и личного ощущения полезности обществу.

Согласно легенде, Галилей, конечно, сказал: «И все-таки она вертится», но только после того, как официально признал перед Инквизицией ошибочность своих воззрений.

В обычных условиях средний АТОшник может быть приятным парнем, душой компании, может заступиться на улице за обижаемого хулиганами, даже настучать по голове слишком зарвавшемуся нацику, который будет по-хамски требовать от бабушки у подъезда перейти на украинский и сказать: «Слава Украине!».

Так, однажды АТОшник, делавший ремонт у соседей, провожал меня до суда, чтобы защитить от нападения наци из С14. Просто он визуально определял во мне здравого и спокойного члена общества, а в наци-штурмовиках — очевидно, антиобщественный элемент.  Но если «Родина» призовет стрелять из РСЗО по Донецку (ведь там враг и война), такой во всех отношениях приятный человек без колебаний пойдет стрелять, а вернувшись домой, снова будет возмущаться разгулу национализма.

Подмена понятий

Одним из ярчайших примеров мастерского использования «нормальных» социальных установок «нормального» человека для того, чтобы сделать из него убийцу, я считаю социальную рекламу, услышанную по запорожскому радио году эдак в 2015-м. В том ролике говорилось о «путинской агрессии» с явными коннотациями к гитлеровской Германии, и запорожцы призывались в армию, чтобы защитить от Путина «родной ДнепроГЭС».

Рефлексия по этому поводу позволила бы запорожцу уличить пропагандистов в общем-то дешевой подтасовке. Ведь эти же пропагандисты занимаются декоммунизацией, сравнивают Сталина с Гитлером, обвиняют СССР и его лидеров в геноциде украинцев и в то же время апеллируют к чисто советским установкам большинства — стыдно не выступить против Гитлера (в образе Путина), стыдно не защитить родной ДнепроГЭС (им. Ленина и построенный советской властью "на крови украинцев").

Это апелляция к установочной системе, которая состоит из пяти категорий: привычного поведения (давать отпор несправедливости и агрессии), поведенческих интенций — намерений перед самими действиями (я буду защищать Родину от агрессора), когниции — сложившиеся познания об объекте и о том, как «следует» вести себя по отношению к нему (агрессия — это плохо, поэтому если Россия несправедливо напала на Украину, мой долг сражаться с Россией) и установки — общие ценностные диспозиции по отношению к объекту, которые непосредственно влияют на наши дальнейшие действия (я иду воевать с Россией, потому что она хочет уничтожить все, что для меня ценно).

По сути своей советские, связанные с памятью Великой Отечественной войны, хоть и высказанные лютыми антисоветчиками и бандеровцами, слова-маркеры (Родина, ДнепроГЭС, захватчики, агрессор) вызывают в сознании определенные образы, образы пробуждают установки, а установки побуждают к определенным действиям. Плюс эффект авторитета — сказанное по радио и одобряемое властями. Поэтому такой простой и нарочито туповатый ролик срабатывает.

Малороссийское донкихотство

А еще в украинском обществе есть странная категория людей, которые осознают преступность действий власти, видят разгул нацизма и дискриминацию и даже находят в себе смелость на определенном уровне выступить против этого всего, но…

Приведу два ярких примера лично знакомых мне людей. Один из них смотрел ролики Шария и бесстрашно рассказывал, что майдан преступен, что «Беркут» должен был всех разгонять, что новые власти продали страну Западу, уничтожили остатки экономики, развязали гражданскую войну, что воевать на Донбасс он не пойдет, даже если его призовут. Вроде бы все здраво. Однако потом он выдает: «Но, если Россия придет в Запорожье, я возьму оружие и буду отстреливаться из-за каждой будки».

Я молчу и жду, что будет дальше. Дальше он поясняет эти свои слова: «Я не против России как таковой и не против Европы, просто считаю, что мы сами должны и можем тут у себя наладить нормальную жизнь». Это явно в голове у человека срабатывает «эффект родного ДнепроГЭСа».

Я снова молчу и жду. Он тихо вздыхает и как-то удрученно говорит: «А может, и хорошо, если россияне снесут эту коррумпированную и импотентную власть. Путин, конечно, не очень, но порядок-то он навел».

Второй пример касается более грамотного и политически подкованного человека, имеющего некоторое отношение к науке и образованию. Он, украиноязычный украинец, не побоялся поставить свою подпись под обращением в пользу политзаключенных, не побоялся публично выступить в защиту русского языка и даже изъявил желание рассказать общественности о том, как в системе украинского образования негласно запретили критику фашизма (не только с коммунистических, но даже и с совершенно травоядных либерально-демократических позиций).

В чем же проблема? В том, что украинским СМИ эта тема, прямо скажем, не слишком интересна, а с заинтересованными российскими делиться информацией он отказался. Почему? Снова потому, что «мы тут сами разберемся, не надо к нам лезть».

Позиция, на мой взгляд, так себе, даже если поверить, что в нынешних условиях вообще можно с чем-то разобраться самостоятельно. Да и кто станет субъектом разбирательства? Власти? Так называемые активисты? Вот и выходит, что с такой позицией без дураков демократически и антифашистски настроенные люди подыгрывают фашистам. Не хотят, но подыгрывают. Потому что сами фашисты вообще не стесняются обращаться к иностранным СМИ, когда им это нужно и выгодно, а о наших проблемах мало кто знает, потому что «мы тут сами разберемся».

Трудно сказать, как бы назвали такой феномен классики социопсихологии, но умные люди из нашего окружения охарактеризовали его как «малороссийский ресентимент».

Термин «ресентимент» в свое время придумал Ницше в работе «К генеологии морали». Он имел в виду, что чувство неполноценности раба развиваясь порождает ценности, приводящие к восстанию рабов против господ с совсем иной моралью.

В нашем же случае чувство слабости и неполноценности есть, есть и чувство вины за то, что здесь все не так, как хотелось бы. Но только никакого «восстания» оно не вызывает, лишь моральное перекладывание ответственности с себя (слабого и неспособного на «восстание») на какого-нибудь «врага».

А почему ресентимент не какой-то, а именно малороссийский, понять не сложно. Бандеровцы сильны и организованы, герой-одиночка, яркая, необычная и творческая личность справиться с государственной машиной не может ни при каких условиях, а значит, и пытаться особо смысла нет. Разве что только в той степени, в какой такие попытки могут успокоить совесть — я пытался, но не смог, с меня взятки гладки.

Это прямо один в один с экзистенциалистской царапиной на великом ничто, которую только и может оставить заранее обреченный в борьбе с системой герой-одиночка. К такой пораженческой философии в итоге пришло все европейское антифашистское Сопротивление. Так сломался и Мигель де Унамуно, перейдя от материалистической концепции борьбы к «донкихотству», сумасшествию одиночки, который не может бороться, но и не может не бороться.

Совесть требовала от подпольщиков борьбы, а разум подсказывал, что победить машину Третьего рейха группы партизан не могут, здесь нужна равноценная регулярная армия. Такая армия была только у Сталина, который для евролевых тоже не очень, лучше Гитлера, конечно, но в целом весьма не ахти. И спрашивается, куда борцу Сопротивления податься? Становиться эгоистом, спасая в бесперспективной одинокой борьбе свою душу и свою совесть, но ни чем не помогая своим порабощенным соотечественникам.

То же самое происходит с некоторыми товарищами на Украине. Малороссийское чувство долга, вины и немощи в одном флаконе (тот самый ресентимент) — не украинское. Украинское вызывает агрессию против «вечного врага» в виде России.

Ясное дело, что Россия носителям этого ресентимента не по зубам. И они бы могли превратиться в унамуновских витающих в облаках беззубых донкихотов, если бы не поддержка государства. Но государство Украина с Россией тоже ничего сделать не может. А с кем может? Да с теми из своих граждан, кто будет объявлен «врагом». Часть своей территории можно бомбить, а на остальной организовать охоту на ведьм.

Малороссийский ресентимент связан с тем, что ему охота на ведьм не нравится, он не кровожаден и даже вполне толерантен. Но в то же время «охотники» — свои, а Россия — чужая. То есть плохие, но свои, хорошая, но чужая. Поэтому раз сам я ничего не могу, а от «чужих» помощь не приемлю, значит, и делать ничего не буду. Только страдать о терзаемой злыми бандеровцами Украине.

В народе такое называют хуторским менталитетом, но, поскольку звучит это как-то обидно, а людей с живой и болящей совестью обижать не следует, мы и назвали данное явление малороссийским ресентиментом. Может, термин даже войдет когда-нибудь в научный оборот и на страничке «Википедии», посвященной Ницше, мы увидим ссылку на наши изыскания.

Надеюсь, Украина перестанет быть государством раньше.

https://ukraina.ru/exclusive/20210411/1031058399.html

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив