Ещё о моей жизни во время войны. Продолжение-9

В Приуральном был клуб. Не знаю, кто заведовал этим клубом до войны, но, когда мы приехали, этим клубом стала заведовать эвакуированная женщина, которую звали Рая. Не знаю, почему бурлинские власти поставили её на эту должность. Возможно, у себя дома она тоже заведовала клубом, была опытным клубным работником. Когда не было полевых работ, в клубе почти каждый вечер устраивали танцы под гармошку. Гармонист, как вы, наверное, догадываетесь, был первым парнем на деревне. Он выходил из дома, разворачивал гармошку, и тут же все собирались вокруг него, шли по деревне за гармошкой и пели. Пели частушки, которые сочиняли на ходу. Это было удивительно. Частушки были про то, что происходит сию минуту, они отражали и фиксировали пролетающее мгновение. Например:

Милый курит папиросу,
Дым пускает на меня.
Он товарищу моргает:
Ухажёрочка моя…

Это про меня и Венку. Никто этих частушек не собирал и не записывал, и я этого не делала, о чём теперь сожалею. Впрочем, записывать мне было нечем и не на чем, бумага была большим дефицитом. Эти частушки были не летописью сельской жизни, а летописью быстротекущих мгновений сельской жизни.
Танцевали в валенках, и при этом били чечётку. Вот как можно бить чечётку в валенках, ведь в чечётке главное – стук. Помните, у Твардовского в «Василии Тёркине»:

Эх, друг,
Кабы стук,
Кабы вдруг —
Мощеный круг!
Кабы валенки отбросить,
Подковаться на каблук,
Припечатать так, чтоб сразу
Каблуку тому — каюк!

Но приуральцы не могли отбросить валенки, их нечем было заменить, и они били чечётку в валенках, причём очень искусно. Кроме обычной привычной чечётки, у них была ещё чечётка, которая называлась «в три ноги». Здесь нужно было ухитриться между двумя тактами чечётки ещё раз стукнуть пяткой по полу. Я до Приурального никогда не била чечётку, мой танец был гопак. А в Приуральном гопака не знали, и когда я показала им гопак, пришли в восторг. Говорили: «Линка вылетела, как птица». Я их научила гопаку, а они меня научили чечётке. Я и «в три ноги» научилась, хотя это было непросто. И для «в три ноги» мне нужно было каждый день тренироваться. Пропустишь день-другой и потом в три ноги не попадёшь. Будешь мучиться, пока не восстановишь это умение. Я этим умением очень дорожила и после Приурального не хотела его потерять, хотя использовать его мне было негде. Я в Станиславе била чечётку перед зеркалом, когда оставалась дома одна. И был такой случай… У Феликса был однокурсник Володя Захаров, которого Феликс считал своим лучшим другом. А Степан Тимофееевич, зав. кафедрой основ марксизма в мединституте, где учился Феликс, рассказал мне, что Володя Захаров приставлен к Феликсу как стукач (о своей особой дружбе со Степаном Тимофеевичем и о том, как в Киеве я тайно жила у него в общежитии Высшей партийной школы, я рассказала в постах, которые назывались «Тоталитарная история» https://tareeva.livejournal.com/161027.html ). Меня то, что рассказал Степан Тимофеевич, очень огорчило. Я сказала ему, что не знаю, как мне быть. Феликс полностью доверяет Володе, и я не знаю, как он воспримет эту страшную правду, это будет для него ударом. Степан Тимофеевич сказал, что мне ни в коем случае не нужно Феликсу об этом говорить. Володя любит Феликса и своим хозяевам из органов говорит о нём только самое хорошее. А как он попался на крючок, и почему ему пришлось стать осведомителем, Степан Тимофеевич не знал. Так вот, я одна дома перед зеркалом била чечётку «в три ноги» не в валенках, а в туфлях с подковками, так что стук был. Тогда к каблукам прибивали металлические подковки, чтобы каблуки дольше не снашивались. И тут в окно постучали. За окном стоял Володя Захаров. Я ему открыла, он вошёл и спросил: «Кто у тебя?» Я сказала, что я одна. Володя сказал: «Не ври. Я стоял под окном и слышал, что в доме танцевали». Я объяснила, что это я била чечётку перед зеркалом. Володя повторил: «Не ври. Я слышал стук, танцевали три человека, не меньше». Сказав это, он оббежал весь дом, даже в погреб заглянул. Вот что такое чечётка в три ноги. Когда я была уже замужем за Игорем, я продолжала бить чечётку, и Игорь говорил: «Жалко, что никто, кроме меня, этого не видит».

Но вернёмся в Приуральный. Вы удивитесь, если я скажу, что жители Приурального не интересовались войной, однако это правда. Так оно и было. У всех на войне были сыновья, братья, мужья, все с нетерпением ждали писем, но это они интересовались своими близкими, а не войной. Дома было очень много работы, её всегда было много, а в войну стало ещё больше, потому что главных работников взяли в армию. Поэтому думать о войне, как таковой, следить за её ходом не было времени. Да и возможностей не было. Радио в посёлке не было, а из прессы получали только районную газету – четыре полосы небольшого формата. В районке материала о войне было мало. Там больше писали о наших насущных делах, о сельской злобе дня. Освещали ход посевной или уборочной и т.п. Писали подробно о том, как идут работы в конкретных колхозах и даже в отдельных бригадах. Прославляли передовиков производства, ругали отстающих… Словом, «вести с полей». К нам в колхоз приезжали корреспонденты из районки (кстати, наши колхозники их не любили). Корреспонденты фотографировали передовиков производства, их портреты появлялись в газете, но они этим не гордились и этому не радовались. На такого прославленного передовика односельчане смотрели косо. Как это ни странно, но и эвакуированные не следили за ходом войны, хотя для них это был вопрос возвращения домой. Ходом войны интересовались в Приуральном только наша семья и Павел Иванович Баранов. Вот о Павле Ивановиче я, пожалуй, расскажу. Это важный для меня человек. Баранов был кадровым военным, всю жизнь отдал армии, любил её. В армии для него было всё понятно и всё дорого. Жизнь вне армии он даже не мог себе представить. Но почти перед самой войной Баранова из армии демобилизовали, у него обнаружили туберкулёз, открытый процесс. Его демобилизовали и отправили в Казахстан на климатическое лечение. Так в 1942 году он оказался в Приуральном в должности председателя сельсовета. Между нашей семьёй и Барановым возникла взаимная симпатия, причём с первого взгляда. Он и мы были стопроцентными советскими патриотами «без страха и упрёка». Сталинские репрессии в этом ничего не изменили. На войну и на то, что происходило в посёлке, и на всё прочее мы с Барановым смотрели одинаково. Мы были во всём единомышленниками, а большего единомышленника у нас в Приуральном не было. Мне, конечно же, было очень важно, как Баранов ко мне относится, как он меня оценивает, одобряет ли то, что я делаю. Как-то я приехала в правление колхоза с отчётом, бригадир меня послал.

Я писала, что правление колхоза и сельсовет размещались в одном здании. Я приехала на двуколке, вся была покрыта слоем пыли, даже с ресниц пыль сыпалась. Я соскочила с двуколки, привязала вожжи к коновязи и пошла к крыльцу, но с полдороги вернулась. Когда я так же с отчётом приезжала в прошлый раз, у меня из двуколки украли кнут, и за этот пропавший кнут бригадир устроил мне такой разнос, так на меня кричал, будто я не кнут, а как минимум трактор сгубила. Вспомнив об этом, я взяла из двуколки кнут, намотала ремень на кнутовище и с кнутом в руках пошла к крыльцу. Всё это время на крыльце стоял Баранов и наблюдал за мною. Когда я поднялась на крыльцо, он взял меня на руки и ласково сказал: «Моя хорошая», покружил меня на руках и поставил. Дальше я уже не шла, а летела, окрылённая его одобрением. Баранов каждый вечер после 12 звонил в район и просил прочесть ему сводку с фронта. Когда я не была в бригаде, не в сезон полевых работ к 12 часам ночи и я приходила в правление колхоза. В здании, где размещался и сельсовет, и правление колхоза, отапливали только правление колхоза, у сельсовета не было дров. Кроме Баранова, в это время в правлении сидел и колхозный счетовод. Это тоже был пришлый человек. На фронте он был ранен, ему ампутировали ногу до колена, и он ходил на деревяшке. Протеза у него не было, просто к коленке была приделана деревянная палка. Как и почему он оказался именно в Приуральном, я не знаю. Никакой родни, никаких знакомых у него в Приуральном и вообще в Казахстане не было. В колхозе люди были нужны, ему обрадовались и, поскольку он человек грамотный, сделали его счетоводом. Он был красивый, очень русское лицо, я такие люблю. Был похож на моего будущего мужа, те же черты лица, только масть другая. Игорь Тареев был золотой блондин, а у счетовода волосы были каштановые и синие глаза. В Приуральном он полюбил женщину, её звали Рива, а она полюбила его. Рива была польская еврейка, эвакуированная из Познани. Она очень красиво говорила по-польски и читала польские стихи. Я их слушала с удовольствием и вообще подружилась с Ривой. Она была красивой, высокая, статная, правильные черты лица. Она у меня спрашивала, как я считаю, что для женщины важнее, красивое лицо или хорошая фигура. Я не знала, что важнее, но у неё и с тем, и с другим всё было в порядке. Рива полюбила счетовода и боялась, что его у неё кто-нибудь отобьёт. Женщин в Приуральном было много, а мужчин наперечёт. Но счетовод верно любил свою Риву. Вот зачем-то отвлеклась на счетовода, хотя я и имени его не помню. Я уже говорила, что не я владею воспоминаниями, а воспоминания владеют мною.

Но вернёмся в правление колхоза, куда я обычно приходила в 12 часов ночи. Я приходила, и Баранов говорил мне: «Тащи карту». Я входила в нетопленное помещение сельсовета и в темноте в ящике стола нащупывала карту. Баранов расстилал карту на столе и звонил в район. Ему читали сводку с театра военных действий, он отмечал на карте пункты, которые оставили и которые захватили, и потом на карте проводил линию фронта. Я старалась всё запомнить и бежала домой, чтобы рассказать это своим. Наш дом от правления был недалеко, минут 15 ходьбы, но идти нужно было не по улице, а через пустырь. Я бежала со всех ног, потому что волков боялась. Добавлю, что Баранов приехал в посёлок один, вероятно, он не был женат. Возможно, в посёлке у него была женщина, вряд ли он жил монахом. В наших отношениях с Барановым был некий нюанс, никак не высказываемый и не выражаемый, но сознаваемый нами обоими. Баранов мне нравился, и я знаю, что нравилась ему. Когда я уезжала из Приурального, получив вызов из Киевского политехнического института, то на отъезд мне нужно было разрешение председателя сельсовета. Мы с мамой пришли в сельсовет за этим разрешением. Баранов стал что-то такое говорить, что я не должна оставлять колхоз, что нехорошо сейчас уезжать и т.п. Всё не хотел подписывать разрешение. Мама сказала: «Можно подумать, что Лина нужна вам лично…» И тут он подписал.

Продолжение следует.

Предыдущие записи блогера :

24.06.2021 — Сегодня началась война. Приложение.

22.06.2021 — Сегодня началась война

18.06.2021 — Ещё о моей жизни во время войны. Продолжение-8

07.06.2021 — Ещё о моей жизни во время войны. Продолжение-5

Архив записей в блогах:

Держаться нету больше сил…

«Держаться нету больше сил» – именно так можно охарактеризовать моё состояние последнюю неделю. Не думал, что могу вообще быть в таком отчаянии, руки просто опускаются… хотя нет, на то, чтобы написать этот пост сил хватило.Думаю, Бога нет или в ...

пылесос дайсон

шалом. когда вы здесь свои дайсоны обсуждаете, вы же об этих говорите, да? жила три дня в airbnb, там был такой. он клёво висит и заряжается, тянет, как приклеенный (я пылесосила))), но чёрт возьми, он же тяжеленный! сразу вроде и нет, но на весь дом задолбаешься его таскать! тут ...

Барыня Рысь

Всем известно, что мелкие люди судят друг друга не по достоинствам, а по одежде. Есть чемодан, набитый мехами -- ты человек. Нет нового наряда в Новом году -- ты чмо. Мать Ксении Собчак сенатор Нарусова -- человек в этой среде уважаемый. Мама-рысь, восхищённо говорит Ксюшадь матери, ...

Егорьевский район - срочно

Только что звонил Михаил из Калионово - из деревень Верейка и Денисихино эвакуируют 400 человек.Нужно - ЕДА ЕДА ЕДА - раздали и отвезли почти ...

Клиника неврозов на шаболовке

пару последних месяцев постоянно болит голова: до тошноты, болят глаза, ...

Ещё о моей жизни во время войны. Продолжение-9

Ещё о моей жизни во время войны. Продолжение-9

Оставить комментарий

Популярные посты: