Дни лета: 44

inkogniton — 15.07.2018 День начался с того, что я прочитала о смерти одной из моих любимых френдесс murmele. Я начала читать её журнал шесть лет назад, это так давно, что кажется, будто я читала её записи целую вечность. Поначалу я тихо читала, потом осмелела и начала иногда что-то говорить. Несколько лет назад она начала читать мой журнал и, глупо, но факт, мне было невероятно лестно и приятно. Я очень любила её тексты. И так странно говорить в прошедшем времени, как-то всё никак не могу поверить.

Думая обо всём этом, сидя, оцепенев перед компьютером, я поняла для себя несколько вещей. Во-первых, я привязываюсь к людям даже в виртуальной реальности. Да, мне в сущности всё равно кто стоит за буквами. Если человек говорит, что он шестидесятилетний мужчина, а на деле это четырнадцатилетняя девочка, я не вижу в этом ничего предосудительного. Каждый вправе играть в тот образ, в который ему хочется играть. Главное, чтобы игра была хорошей. Я привязываюсь к образам, к текстам, к человеку за буквами. И смерть в виртуальной реальности нисколько не легче реальной смерти. Впрочем, она и есть реальная -- ведь умирает не лирический герой, как бы нам того не хотелось, но тот, который этого героя создавал. На наших глазах.

Ещё я поняла, поняв что не могу вздохнуть, что мне невероятно страшно. Всё время кажется, что смерть -- это где-то далеко, с кем-то другим, с пожилыми, больными людьми. Это не на расстоянии вытянутой руки и точно не с кем-то, кто практически твоего поколения. Пусть немного старше, но это не настолько значительно, чтобы, боже мой, взять -- и перестать быть. Я задохнулась от страха, я позвонила Ыклу, мне надо было услышать его голос, понять, что он тут, он здесь, он никуда не исчез, не растаял в воздухе, оставив после себя призрачную улыбку. Я начала немного дышать, когда он сказал, что всё нормально и, ничего не спрашивая, но чувствуя спинным мозгом, сказал, что волноваться не о чем -- мы все здесь. Я позвонила родителям, я даже немного поссорилась с мамой. Боже, какое это счастье ссориться -- это жизнь. Потом всегда можно помириться. Ссориться и не думать о том, сколько ещё осталось. Сколько осталось -- всё беру. Дайте мне, пожалуйста, побольше. Мне очень надо. Я очень жадная.

За то время, что я веду журнал, я уже в шестой раз цепенею перед экраном и мучительно пытаюсь осознать как такое может быть. Как? Я же буквально вчера вела длинные беседы с этим человеком, а сегодня его уже нет. Нет, и больше никогда не будет. Не будет бесед, не будет новых рассказов, не будет ничего. Всё кончилось. И мне хочется верить в то, что оно не кончается так просто, но я, к сожалению, не верю. Второй раз за это лето на меня посмотрела смерть. Когда умер В., я всё пыталась найти правильные слова, всё пыталась понять как нужно правильно скорбеть. Я не умею скорбеть правильно, я не умею находить правильные слова, я вообще какая-то неправильная. И надо, наверное, думать о том, кто ушёл, а я эгоистично думаю о себе -- а я, а как же я, почему это всё мне, что я такого сделала, за что? И не нахожу ответов ни на один из этих вопросов. Я говорила тогда с его дочерью. Вернее, я молчала. Мне показалось, что будет значительно лучше, если я буду просто слушать. Она вспоминала интересные истории и мы дружно смеялись. Мы праздновали его жизнь, вместо того, чтобы оплакивать смерть. Я не знаю что правильно, я действительно не знаю, но я точно знаю одно -- когда я умру, мне бы не хотелось, чтобы оплакивали мою смерть, мне бы хотелось, чтобы отпраздновали мою жизнь. Пусть бы все нарядились в красивые одежды и надели самые сумасшедшие туфли на совершенно сумасшедших каблуках. Пусть бы они пошли гулять по городу и гуляли до гула в ногах, до мозолей, а потом присели бы в каком-нибудь симпатичном баре и пили бы горький эль. И смеялись бы, рассказывая обо всех глупостях, которые я когда-либо делала. А я делала много глупостей, очень много. И сделаю, наверное, ещё больше. Дайте мне, пожалуйста, побольше, дайте ещё. Мне очень надо.

Я убирала сегодня дом, я всегда по субботам убираю дом. Когда никого нет, когда весь дом в моём распоряжении, когда тихо, и можно всё делать в том темпе, в котором я в состоянии в этот раз. Опять невыносимо жарко и поэтому я растянула уборку на целый день. Я всё ходила, вытирала пыль и никак не могла перестать думать о том, что мы ничем не отличаемся от пыли. Кто-то провёл невидимым ластиком и нас не стало. В одно мгновение, без всякой подготовки. Сегодня ты был, а потом тебя уже нет. И нет никаких причин этому, это не назло, это не для того, чтобы позлить или сказать -- на тебе; это вообще не про тебя. Ты остался. Ты остался, ты вытираешь пыль, ты пытаешься понять что произошло. И не понимаешь. Потому что понять, наверное, невозможно.

Я помню свои ощущения, когда умерла моя любимая бабушка. Мама позвонила посреди ночи, вырвала меня из липкого сна и тихо выдохнула в трубку, сдерживая слёзы -- всё, бабушка умерла. Я тогда только вернулась от бабушки. Я поехала из Израиля на целый месяц и хотела весь месяц провести с ней. А она всё махала руками: чего ты сидишь со старухой мной, иди гуляй с друзьями! Мне хотелось и не хотелось, но она очень настаивала. Она подходила к шкафу, доставала мне одежду -- на, сегодня надень вот это, тебе невероятно идёт. Она вообще была модницей, говорят, я пошла в неё. Я топталась на месте: бабушка, давай я с тобой останусь, поболтаем, посидим! А она всё выталкивала меня из дома -- нечего со мной, старухой, торчать. Иди, празднуй свою молодость, а то она кончится, а ты всё тут сидишь и пропускаешь собственную жизнь! Я целовала её в щёку и обещала -- я скоро вернусь, и тогда мы точно посидим и поболтаем. Мне было девятнадцать лет, самое время праздновать молодость. Я возвращалась поздно вечером, почти ночью, она ждала меня на кухне -- рассказывай давай, всё рассказывай: про мальчиков, про девочек, про всё рассказывай. И подробно давай, а не как обычно -- всё хорошо, да всё нормально. Я рассказывала и рассказывала, а потом долго слушала. Месяц пролетел как-то очень быстро, столько говорила, а казалось, что ничего не успела сказать. Когда тогда позвонила мама, я поняла, что теперь уже не успею. Тогда я на себя очень сердилась -- за то, что уходила, за то, что не сидела с утра до вечера, за то, что у меня ещё столько всего, а я никогда больше не смогу ей ни о чём рассказать. Я отпросилась с работы, села в автобус и ездила на этом автобусе целый день -- туда и обратно. В автобус заходили люди. Они стояли на остановке, они ждали этот автобус, а я смотрела на них и всё никак не могла понять как они могут куда-то ехать, что-то делать, чего-то хотеть и куда-то торопиться, если её уже нет. Я была максималисткой, всё было чёрно-белым. Не то чтобы я считала, что жизнь несправедлива, но я считала, что в тот момент произошло что-то очень нечестное, меня обманули. Я сердилась на неё -- как она могла так со мной поступить. Потом, через много лет, я узнала, что тогда, когда я приезжала, она собрала все свои силы и была со мной так, как хотела, чтобы я её запомнила. Когда я уехала, она выдохнула и расслабилась.

Я убрала дом, я сделала все дела, я всё думала и думала. Я цепенею, когда смерть где-то рядом. Я цепенею и мне очень страшно и больно. Потом я отхожу и учусь дышать. Потому что я живу свою жизнь и никто, кроме меня, её жить не может. Я не хочу пропускать жить собственную жизнь.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив