Дмитрий Нагишкин «Созвездие Стрельца» (1965)

Писатель Дмитрий Нагишкин (1909–1961) хорошо известен читателям как автор романа «Сердце Бонивура»
.«Созвездие Стрельца» — последнее произведение писателя, законченное им незадолго до смерти.
На примере нескольких семей, живущих и работающих в дальневосточном городе, в романе показано, как жил наш Дальний Восток в последние дни Великой Отечественной войны и в первые послевоенные месяцы, как самоотверженно трудился он во имя Победы.
..
Начал читать — там Хабаровск (изумительно описанный) последнего военного года, у героини призывают мужа, она остаётся одна с двумя детьми — и обнаруживает, что ей без мужа куда легче всё налаживать и что как-то в жизни начинает всё появляться.

.

Ну т.е. прям вот оголтелая феминистская пропаганда от инструкторов НАТО. Но нет — детлит, издано в 965-м.

.

Книга, кстати, начинается с язвительнейшего наезда на снос памятника Муравьёву-Амурскому.
..

— Впервые встретил тему, которую и сегодняшняя-то публицистика редко поднимает — послевоенные неполитические репрессии,
причём описанные именно как массовые:
прокуратура по любому поводу штампует «указ семь-восемь» (да. тот самый) и требует 25 лет,
а судья (да, фронтовик, да, без руки) со словами «Крысы тыловые, всё воруете!» приговоры подписывает, вообще не читая — тупо конвейер.
Героиня, вдова с двумя детьми, совершившая грошовый какой-то подлог в сберкассе, становится исключением — прочитав (под давлением и по требованию) дело,
судья с диким изумлением обнаруживает, что там вместо 25 лет можно дать 3 года условно (и на этом его карьера судьи заканчивается — это тоже чётко проговорено).

.

— Для литературы страны, «в которой секса нет», в романе препорядочно секса. А ещё члены снятся (не шутка).

.

— Много советской политинформации по международному положению, но, блин, она в 100 примерно раз качественнее, чем то, что печатали в газетах моего детства. Реально, отличная публицистика (врёт, но отличная).

.

— Ну и да, приукрашивания жизни и быта там нет вообще. Очень трезво всё. При этом эталон отличия трезвости от чернухи.

.

— А ещё автор очень любит Хабаровск. И Амур.

Зина живет на Плюснинке, в крепком домике с верандой, которую летом оплетает вьюн, а солнце греет весь день.
На веранде цветные стекла, и пол ее расчерчен цветными пятнами, будто у Зины всегда праздник и флаги расцвечивания полощутся в воздухе и тени их падают на землю.
Перед дверью крохотная терраска, перила с затейливым переплетом, крылечко в десять ступенек. Два окна на солнечную сторону, два — на закат. Резные наличники обрамляют окна. Деревянные карнизы толстым кружевом висят под крышею.
.
Высокая крыша украшена резным же коньком. Зина занимает половину домика — одну комнату и кухню.
Во второй половине две семьи.
.
Правда, и половина эта имеет четыре комнаты с кухней и просторным коридором, который, несмотря на свою ширину и простор, часто становится полем ожесточенных коммунальных сражений на почве расчетов за свет, мытья полов, отапливания мест общего пользования и т. д. и т. п., как пишут обычно, не желая чего-то перечислять, а перечислять предлоги для столкновений жильцов коммунальной квартиры — значит перечислять все стороны проявления человеческих взаимоотношений.
.
Жильцы этой половины остро ненавидят Зину — за то, что она живет как барыня.
И Зина почти не встречается с ними, благо что ход отдельный, кто пришел, кто ушел, когда и как — кому какое дело!
Половина Зины — попросту пристроечка к дому, которая, видно, возникла тогда, когда у бывшего хозяина появились деньги и стремление украсить свою жизнь…

Комнатка и кухня крохотные, еле повернешься, но…
.

Окна прозрачны. Тюлевые занавески смягчают яркий свет, заливающий домик. Вся кухонная мебель крыта белой краской. Вся посуда в шкафиках на стене. Маленькая плита с обогревателем, чистенькая, будто умытая. Кухня отделена от комнаты стеклянной дверкой с гофрированной занавесочкой. В комнате туалетный столик в углу с безделушками, без которых нельзя представить себе комнату молодой женщины. Столик завален духами и подарочными коробками. На стульях белые полотняные чехлы. Кровати нет, у стены, чуть подальше от двери, тахта. Широкая, удобная, покойная.
.
Видно, из буржуйской мебели, которая и посейчас видна кое-где, поражая своей добротностью и долговечностью и старомодной красотой, уже не вызывающей восхищение, а скорее удивление: «Вот ведь как ножки сделали — будто ноги льва! — а зачем?»
.

Зина полулегла на тахту, покрытую тонким, не дорогим и не дешевым, ковриком, как было удобнее, не заботясь, о том, что юбка и смялась и задралась вверх и обнажила не только красивые круглые колени Зины, обтянутые шелковыми чулками, по и показывает край розовой сорочки и розовые же трусики.
.
Между чулками и трусиками виднеется голое тело. Голова Зины покоится на диванной яркой, расшитой диковинными цветами, подушке черного атласа.
.
На этой подушке диковинным цветком выглядит и голова Зины с перепутанными локонами, с белым нежным лбом, с темными бровями вразлет, с тонким румянцем на щеках, с глубокими голубоватыми тенями в подглазницах, скрывающих глаза Зины, с ресничками, от которых взгляда не оторвешь, с капризным, нежным и жестоким, детским и порочным ртом.
.
Руки закинуты за голову. Шерстяная кофточка с короткими рукавами обтянула тело.
Рукавчики чуть открывают подмышки с темной подпалиной в ложбинке.
.

Зина легонько, ленивым движением, подкручивает регулятор громкости репродуктора, что стоит на маленьком столике возле тахты.
Репродуктор фасонистый, на ножках с шелковистой тканью, видной в прорези металлической решетки, защищающей зев рупора.

Марченко сидит на стуле возле тахты.
Жадными глазами он глядит на Зину — то на коленные сгибы ее ног, которые как-то невольно влекут взор выше, то на подмышки, то на лицо Зины.
Тугие желваки играют у него на челюстях.
Он то и дело вынимает из кармана платок и вытирает потные ладони.
Дышит он тяжело, сильно сопя и не замечая этого.
С некоторой досадой он бросает взгляд на репродуктор, который явно мешает ему, на настольную лампочку с фиолетовым абажуром, отсветы которого придают лицу Зины сказочно-нереальный вид.
.

— Может, погасим лампу? — говорит Марченко хрипло.

— Нет! — отвечает Зина.
.

— Не пойму я тебя! — Капитан поднимается со стула и пересаживается поближе, на край тахты, которая поскрипывает от тяжести его тела.
Как бы дружески, словно невзначай, он кладет потную ладонь на колено Зины.
.

— Дважды два — четыре. Пятью пять — двадцать пять! И понимать нечего. Ясненько, как говорят военные моряки! — лениво отвечает Зина, вращая верньер, отчего музыка вдруг бьет Марченко по ушам, а он, чуть морщась, поворачивает голову и отрывается от созерцания бедра Зины, приоткрытого юбкой.
.

Зина тотчас же делает музыку тише.
Капитан оттягивает воротник кителя, который уже тесен ему, потом расстегивает верхнюю пуговицу кителя.
.
Зина говорит:

— В таких случаях говорят: «С вашего разрешения, мадам!»
.

— Я человек простой! — вполголоса замечает капитан, то ли извиняясь, то ли отвергая возможность извинений.

— Нет, Марченко! Вы не простой человек.
.

Марченко оглядывается на полоску голого тела Зины и вдруг, порывисто нагибаясь, отчего у него перехватывает горло и тотчас же багровеет шея и затылок, целует эту полоску.

— Ну! — говорит Зина холодно.

Марченко выпрямляется. Кровь отливает от его лица.
.

— Вы полнеете, Марченко! Наливаетесь соками. Как клещ… — Зина спокойно глядит на капитана. Марченко вдруг встает:

— Ну, в чем дело, Зина? В чем дело?
.

— Дело в шляпе! — чуть насмешливо отвечает Зина.