Дети, Пушкин и кокошник

Но я не ошибся, истерика случилась, просто оказалась немного отложенной...
http://mike67.livejournal.com/274761.html
http://troposfera.livejournal.com/311372.html
http://amoro1959.livejournal.com/819660.html
Особенно мне нравится эта формулировка:
"Беда в том, что человек, который захочет, чтоб его дочь во всем походила на русскую, добьется лишь того, что она будет похожа на Холмогорова".
Клиенту как-то не приходит в голову то, что для отца как-то вполне естественно хотеть, чтобы его ребенок походил на него. Не секунды не сомневаюсь, скажем, что Михаил Соломатин вырастит своих детей общечеловеками...
Дальнейшая "пушкинистика" тоже неплоха своим феноменальным невежеством. Я давно уже заметил, что у либералов какой-то свой, ублюдочный Пушкин, которым они затыкают дыры отсутствия собственных ума и таланта...
"Национальное чувство Пушкина, не доживший до культуры модерна, не нуждалось в изобилии кокошников, оканье и прочем".
Велик могучим русский языка... Не говоря уж о том, что исторически именно Александр Сергеевич Пушкин был первым фофудьеносцем. То есть с противопоставлением "Пушкин-кокошник" общечеловеки как раз попали пальцем в небо.
Пушкин и кокошник - близнецы братья.
Воспоминания современников и родных поэта говорят, что Александр Сергеевич с самого детства носил русскую рубаху и шаровары, его не принуждали рядиться в стесненные панталоны, завязывать туго шейный платок, надевать сюртук. Он любил деревню, любил землю, выходил часто из дома босым, ходил долго по полям, по лесу, в дождь и в прохладу.
Писатель А. Слонимский дает описание дня рождения, 26 мая 1811 года, когда Александру Пушкину исполнилось 12 лет. "Первым его поздравила няня. Она подстерегла минуту, когда он проснулся, подошла осторожно, так, чтобы не слышно было ее тяжелых шагов, к постели, поцеловала ему руку и с улыбкой положила на табурет красную рубашку собственной работы с вышивкой по вороту и на обшлагах: "Носи на счастье. Не верь, что люди говорят: в мае родиться — век маяться. Счастье — что пташка вольная: куда захотела, там и села".
В 1824 году "опасному вольнодумецу" Пушкину было предписано из Одессы ехать в Псковскую губернию, в родовое село Михайловское. По дороге молодой поэт А.И. Подолинский видел поэта с его дядькой — слугой "степенным стариком", и вот что написал своим родным: "В желтых нанковых, небрежно надетых шароварах, в русской цветной измятой рубахе, повязанной вытертым шейным платком, Пушкин показался мне при встрече в Чернигове похожим на своего бедно одетого слугу…"
И еще
"Опочецкий купец Иван Лапин оставил свои воспоминания о Пушкине в Михайловском: "1825 г. 29 мая в Св. Горах был о девятой пятнице... И здесь я имел счастье видеть Александру Сергеевича господина Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одеждою, а например: у него была надета на голове соломенная шляпа, в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с железною в руке тростию, с предлинными бакенбардами, которые более походят на бороду; также с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом, я думаю около 1/2 дюжины..."
Другой местный мещанин запомнил Пушкина в белой рубахе с красными ластовками, в портах мужицких с бахромой, на ногах были одеты берестовые поршни в роде глубоких калош...
Ну и наконец, дальше еще интересней - среди пушкинских бумаг есть "долг за починку кокошника Натальи Николаевны".
На форуме пушкинистов нашел целое обсуждение темы придворных кокошников:

Марта: Пушкин в дневнике пишет /с.4/: "Дамы представлялись в русском платье" /Дневник Пушкина. 1833-1835. М.:Три века,1997. 648 с./ В комментариях /с.66-67/ читаем: "Говоря об утреннем выходе во дворце 6-го декабря и о вечернем бале, П.Г.Дивов пишет в Дневнике своем, что "видел новый костюм, данный придворным дамам: это вроде Русского платья, которое очень идет полным особам"... К.Я.Булгаков сообщал брату ...: "Утром вчера несколько дам было в новых костюмах; красавиц ещё более украшает, а дурным не к лицу. Описать не умею: род сарафана, на котором Русское платье с особенными рукавами, на голове кокошник с длинным вуалем или фатою, а у девуше повязки бархатныя, шелковыя, парчевыя или с другими украшениями, или просто ... Давно не видел я двор столь блистательным, как вчера и утром, и вечером; уж подлинно двор Русского Царя!" Императрица Александра Фёдоровна изображена в таком костюме на нескольких гравюрах и литографиях ... "Дамския платья утверждены", - писал К.Я.Булгаков брату 1-го марта 1834 г.:"положительно всякая будет знать, что ей носить".
Cаша: Я ужасно люблю царицу, несмотря на то, что ей уже 35 лет и даже 36...(Дневник, 8 апреля 1834 г.) На фотографии французской труппы можно увидеть исполнительницу роли Александры Федоровны в кокошнике. Сразу же обратил на нее внимание. Сходство очень сильное.
Марта: Уважаемый Саша, какая красота! А верхняя картина - кто её автор? Из книги Кирсановой: "Первой обратила внимание на необходимость особого национального костюма, к-ый бы отличался от модного европейского платья, Екатерина II, принимавшая в "русском" платье австрийского императора Иосифа II. ... Однако до 1812 года ношение русского костюма не было частым явлением. Но вот с началом Отечественной войны 1812: "Дамы отказались от французского языка. Многие из них почти все оделись в сарафаны, надели кокошник и повязки; поглядевшись в зеркало, нашли, что наряд сей к ним очень пристал", и не скоро с ним расстались" (Вигель Ф.Ф.Записки,т.2М.,1928,с.21). Во времена правления Николая I появился "дамский мундир": "В дни больших праздников и особых торжеств богослужение отправлялось в большой церкви Зимнего дворца; в таких случаях мужчины были в парадной форме, при орденах, а дамы в придворных костюмах, то есть в повойниках и сарафанах с треном, расшитым золотом, производивших очень величественное впечатление" (Тютчева А.Ф. При дворе двух императоров. Воспоминания-дневник, ч.1, М.,1928, с.99). Придворный наряд, получивший название "русского платья", был введен законом 27 февраля 1834 года".
***
Дальше знатный пушкинист продолжает отжигать: бессмысленность всех рекомендаций опытных специалистов по русоводству, как то: "предметы, зверюшки, куклы национального типа" ("Но куклы даже в эти годы Татьяна в руки не брала"), "вышивка владимирской гладью" ("Узором шелковым она не оживляла полотна"), национальные игры ("Она в горелки не играла"), "правильные старые мультики" ("Ей рано нравились романы; они ей заменяли всё; она влюблялася в обманы и Ричардсона и Руссо"), наличие "русской православной семьи" ("Татьяна верила преданьям простонародной старины, и снам, и карточным гаданьям, и предсказаниям луны"). Ну а на рекомендацию читать книги, книги и еще раз книги, особенно с иллюстрациями Билибина, у Пушкина припасено совсем уж обескураживающее: "Она по-русски плохо знала, журналов наших не читала, и выражалася с трудом на языке своем родном".
Смешно тут то, что эти люди совсем не понимают текста Пушкина, ограничиваясь каталогом цитат. Иногда я вообще подозреваю, что "Онегина" они не читали, а читали только комментарий Лотмана.
1. Татьяна - не Русская ДушоюТМ (то есть не эталон русскости), а "(русская душою, сама не зная почему)". Она русская именно в глубине души, на бессознательном уровне - несмотря на свою культурную и психологическую отчужденность. Она русская через чувство русской природы, через преданья старины - собственно главное, что её национальное самосознание формирует. Движение Татьяны в Романе - это движение от романтической отчужденности к, как верно выразился Авдеенко, принятию своей судьбы.
2. "Она по-русски плохо знала, журналов наших не читала, и выражалася с трудом на языке своем родном"
Прочитав пару строф понимаешь, что речь ведет Пушкин о языке семинаристов и академистов, а никак не об обычной русской речи, украшенной "грамматической ошибкой". Татьяна не знала прежде всего высокого русского литературного слога.
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык...
Не дай мне бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шале
Иль с академиком в чепце!
Как уст румяных без улыбки,
Без грамматической ошибки
Я русской речи не люблю.
Быть может, на беду мою,
Красавиц новых поколенье,
Журналов вняв молящий глас,
К грамматике приучит нас.
Потому как если бы она с трудом могла изъясняться по-русски в обычной жизни, то возникает вопрос на каком языке состоялся этот разговор?
"Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне".
- Что, Таня, что с тобой? - "Мне скучно,
Поговорим о старине".
- О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче все мне темно, Таня:
Что знала, то забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло... - "Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда?"
3. Теперь о том, что всё-таки сформировало (русскую душу) Татьяны?
Пушкин вводит два фактора.
1. Семья. 2. Преданья старины.
Первое, как замечает ехидный Онегин:
"Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лен, про скотный двор..."
И вот влюбленно-ироничная (Не муки тайные злодейства я грозно в нем изображу, но просто вам перескажу преданья русского семейства) характеристика этой семьи:
Они хранили в жизни мирной
Привычки милой старины;
У них на масленице жирной
Водились русские блины;
Два раза в год они говели;
Любили круглые качели,
Подблюдны песни, хоровод;
В день Троицын, когда народ,
Зевая, слушает молебен,
Умильно на пучок зари
Они роняли слезки три;
Им квас как воздух был потребен,
И за столом у них гостям
Носили блюды по чинам.
Даже будучи замороченной французским и романами девушкой Татьяна усваивала стиль жизни своей семьи. И Пушкин течением всего романа показывает, что это - лучшее, что было в её культурном опыте, в отличие от осыпаемых бесконечными насмешками Грандисонов и Гарольдов...
Второе, - это плотная ткань народного фольклора, преданий, обычаев и предрассудков (а ничто не формирует национального характера лучше общих предрассудков, наша беда как народа в последние десятилетия именно в том, что мы стали народом без предрассудков). Собственно обозначение тайной русскости души Татьяны для того и нужно, чтобы перейти к теме крещенских гаданий, а затем к сну Татьяны:
Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму,
На солнце иний в день морозный,
И сани, и зарею поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров.
По старине торжествовали
В их доме эти вечера:
Служанки со всего двора
Про барышень своих гадали
И им сулили каждый год
Мужьев военных и поход.
V
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости. Вдруг увидя
Младой двурогий лик луны
На небе с левой стороны,
VI
Она дрожала и бледнела.
Когда ж падучая звезда
По небу темному летела
И рассыпалася, - тогда
В смятенье Таня торопилась,
Пока звезда еще катилась,
Желанье сердца ей шепнуть.
Когда случалось где-нибудь
Ей встретить черного монаха
Иль быстрый заяц меж полей
Перебегал дорогу ей,
Не зная, что начать со страха,
Предчувствий горестных полна,
Ждала несчастья уж она.
VII
Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Настали святки. То-то радость!
Гадает ветреная младость,
Которой ничего не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит светла, необозрима;
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Все потеряв невозвратимо;
И все равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.
VIII
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольцы чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
"Там мужички-то все богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!" Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу девIX
Морозна ночь, все небо ясно;
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно...
Татьяна на широкой двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит;
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная луна...
Чу... снег хрустит... прохожий; дева
К нему на цыпочках летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя? Смотрит он
И отвечает: Агафон.
X
Татьяна, по совету няни
Сбираясь ночью ворожить,
Тихонько приказала в бане
На два прибора стол накрыть;
Но стало страшно вдруг Татьяне...
И я - при мысли о Светлане
Мне стало страшно - так и быть...
С Татьяной нам не ворожить.
Татьяна поясок шелковый
Сняла, разделась и в постель
Легла. Над нею вьется Лель,
А под подушкою пуховой
Девичье зеркало лежит.
Утихло все. Татьяна спит.
Однако внутренняя русскость Татьяны должна инициироваться, осуществиться. Из романтической робкой девочки она должна стать той самой Татьяной, которая отвергнет запоздавшую любовь Онегина. И тут две вещи. Отрицательная - библиотека Онегина, в которой она задается вопросом: "Уж не пародия ли он?". Другая - положительная. Это Москва.
Строфа XXXVI в черновой рукописи оканчивалась:
Москва! как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!..
Как сильно в нем отозвалось!
В изгнанье, в горести, в разлуке,
Москва! как я любил тебя,
Святая родина моя!
Теперь, собственно, главный вопрос, уже с Пушкиным не связанный. Вопрос - почему у интеллигентной публики вызывает такую истерическую ненависть любые беседы о том, из каких элементов, из каких символов, предметов и ритуалов складывается русскость? Откуда столько агрессии? Я ведь не дочь Соломатина собираюсь растить, а собственную и чужих детей не обсуждаю ( а вот "изряднопорядочные" почему-то очень любят обсуждать чужих - и, в частности, моих детей - для того им и ювеналка нужна). В чем же тогда дело?
Дело в том, что эти люди убили всю свою жизнь на повышение своей социальной капитализации за счет культурного импорта. Они, как мы только что убедились, даже элементарщины вроде Пушкина не знают. И, при этом, что еще хуже, (русскими душой) совершенно не являются. То есть изменение сравнительной ценности русского и иноземного угрожает этой среде колоссальным дефолтом. Культурным, социальным, да и просто на бабки, в конце концов...
Чем они будут зарабатывать на жизнь, если будет получен отрицательный ответ на вопрос "формирует ли русского человека Пеппи Длинныйчулок?" (заметим для порядку, что у меня в комментариях никто такой ахинеи не спрашивал, этот вопрос - выброс именно западнического сознания)?
Поэтому за своё место под солнцем они будут драться кровью, соплями и дерьмом... До предпоследнего, что называется...
Кто победит в этой борьбе?
Тот же "Евгений Онегин" дает на этот вопрос вполне определенный ответ. Тема импортной эрудиции Онегина проходит через всю книгу - сначала в характеристике героя, затем - в образе его библиотеки, и, наконец, уже влюбленный Онегин чтобы себя куда-то деть закачивается новой порцией культурного импорта:
Стал вновь читать он без разбора.
Прочел он Гиббона, Руссо,
Манзони, Гердера, Шамфора,
Madame de Sta?l, Биша, Тиссо,
Прочел скептического Беля,
Прочел творенья Фонтенеля,
Прочел из наших кой-кого...
Это троекратное повторение темы "эрудиции" Онегина - конечно не случайно. Он пародиен. Он ненастоящий со всей этой эрудицией и терпит двойное поражение от русской пусть только душой Татьяны. Сперва - от юной девочки, любви которой оказался недостоин. Затем - от молодой светской женщины, которую запоздал (и оказался недостоин) полюбить.