Дерлугьян Георгий Матвеевич. Исторический социолог 2

jlm_taurus — 07.11.2021 Часть вторая — Дом в Иллинойсе
Вскоре стало мучительно ясно, что наше небольшое состояние было слишком мало, чтобы купить хоть что-то на огромной территории Чикаго в пределах досягаемости северо-западного университетского городка. После тягостных поисков жилья Люба нашла крошечный одноэтажный кирпичный дом, хозяин которого просил 220000 долларов. Цена казалась чересчур высокой. Мы сделали первое пробное предложение и получили откровенный ответ — хозяин расценил его как оскорбление. Жить в Чикаго — значит быть привязанным к одной из самых ужасных школьных систем в Америке или искать деньги на частную школу. Самым лучшим и благополучным школьным районом был Уилмет, аккуратный зеленый пригород (соотношение бетона и растительности вообще служит надежным показателем социального статуса в Чикаго), а до университетского городка можно было добраться на велосипеде. Разумеется, сочетание безопасности, хороших школ, озеленения и инфраструктуры — это признаки белой верхушки среднего класса, бегущей из города. К концу первой недели в школе мой младший сын, выходя из желтого школьного автобуса, спросил меня, почему он был более смуглым, чем другие. Я посмотрел на шумную толпу нордически выглядящих детей и сказал: “В следующий раз скажи им, что ты — единственный настоящий белый (Caucasian), родившийся на Кавказе (Caucasus)”.

Неделю спустя я ехал на велосипеде вниз по Уилмет-Авеню, как вдруг увидел элегантно одетую женщину, в шелках и с множеством драгоценностей, явно агента по продаже недвижимости, которая забивала молотком в лужайку перед домом табличку “Продается”. Вежливо предложив помочь ей, я посмотрел на дом — типичный чикагский одноэтажный дом из желтого кирпича, только намного больше того, что мы пытались купить — и сказал: “Я бы хотел его купить”. Она взглянула на меня и сказала: “Вы, должно быть, из Восточной Европы, потому что вам всем нравится кирпич. Знаете что? Вы могли бы попытаться это сделать — осмотрите его”. Да, изнутри дом выглядел столь же угнетающе, как будто ты попал в американскую мечту о жилье для среднего класса пятидесятых годов.

Выцветшие розовые обои, ковры такого липкого зеленовато-желтого цвета, который русские называют цветом “детской неожиданности”, коричневатый потрескавшийся линолеум, скрипучие двери, маленькие окна, покрытые за прошедшие десятилетия не одним слоем краски. В доме было все, что только можно — пыльное распятие с пластмассовыми розами на одной стене, выцветший рыбацкий трофей — на другой, бронзовая пластина от памятника “Иво Джима”, фотография в рамке с парнем в морской униформе, сидящим перед своей невестой, крашеной блондинкой с химической завивкой и голливудской улыбкой. Снаружи был гараж, рассчитанный на два автомобиля, в котором стоял похожий на шаланду универсал Олдсмобиль 1981 года с наклейками на бампере — “Будь американцем — покупай американское” и “Семпер Фи”. На заднем дворе стояла гипсовая статуя Святого Франциска, проповедующего голубям, а перед домом — промышленных масштабов флагшток, освещаемый ночью лучом прожектора. Воздух был пропитан спертым запахом сигаретного дыма и дешевого пива.

В общем, владельцы принадлежали к числу богобоязненных патриотов из числа американского рабочего класса. Потомки немецких католических иммигрантов из Трира, во время Первой мировой войны они сменили фамилию со Шнайдер на Снайдер. Дом был построен отцом миссис Снайдер в 1928 году. В 1945 году ее брат вернулся со Второй мировой войны с невестой, и они поставили несколько картонных и фанерных стенок на чердаке, названном “двумя верхними спальнями”. Построенные полвека тому назад своими руками комнаты теперь выглядели не более веселыми, чем советские коммуналки (разделенные перегородками квартиры дореволюционной буржуазии, в которых умещалось до десятка советских семей). Поэтому, несмотря на поток посетителей во время осмотра дома в воскресенье, мы оказались единственными претендентами. Мы получили его за всего лишь 229 тысяч долларов. Миссис Снайдер уступила тысячу за ремонт крыши. Я убедил Любу, что мы должны остаться в нашей съемной квартире еще на месяц и сделать кое-какой ремонт перед новосельем. Так все началось.

Самая простая смена кровли, по оценкам алчных агентств по торговле недвижимостью, обошлась бы примерно в пять тысяч долларов. С учетом дополнительных расходов — “весьма желательных” — цена могла возрасти до девяти тысяч. Хорошо, сказал я, но зачем нам делать ремонт старой, когда мы можем построить новую мансардную крышу, которая увеличила бы жилище почти вдвое? Я сел за компьютер и сделал некоторые расчеты. Теоретически, все выглядело впечатляюще. Но я не мог сделать этого самостоятельно.

Сначала мы пошли традиционным американским путем, просмотрев “желтые страницы” и спросив рекомендации у агента по продаже недвижимости. Первым подрядчиком оказался поляк, явно колхозник, вонючее свиноподобное быдло. Он спросил, сколько у меня денег, засмеялся и посоветовал мне с такими деньгами построить сортир во дворе.

Мы знакомимся с Гидеоном Затем мы обзвонили всех эмигрантов из бывшего Советского Союза. Отыскались три модно одетых молодых литовца. Вели они себя очень профессионально и просили прощения всякий раз, когда один из них, здоровенный детина по имени Сигитас, ругался по-русски. (Позднее я узнал, что он гордо носил черный пояс по карате и почти что завербовался во французский Иностранный легион). Я понял, что это наши люди, когда старший из этой троицы, двадцатилетний Эгидиюс, честно признался, что они никогда не строили настоящий дом, но постараются отработать деньги, которые я мог им предложить. Эгидиюс, или — по-английски — Гидеон, олицетворял собой одно из последствий литовской независимости. В 1990 году он закончил среднюю школу и понял, что дотации советской эпохи закончились и он больше не в состоянии позволить себе учебу в вильнюсском архитектурном институте. Поэтому он выехал в США, где нелегально и остался, открыв собственное дело — компанию под названием Europe Style, Inc. Но был типичным прибалтом — блондин, задумчивый и ужасно дотошный. Как и большинство литовцев, он относился к польским конкурентам со снисходительной иронией. Все трое были одеты в безупречно чистые белые брюки и футболки с логотипом их фирмы, чтобы подчеркнуть свое отличие от грязных польских подрядчиков.

Работа с Гидеоном имела свое очарование. Однажды мы подготавливали основание крыши для укладки кровельной плитки, и Гидеон любезно предложил мне переделать один из слоев, потому что он отклонился почти на дюйм при длине в двадцать футов. Он показал на крышу соседнего замка яппи (совершенно новый особняк из фальшивого кирпича с фальшивыми башенками и подъездной дорогой, обработанной антигололедными реагентами): “Видишь их крышу? Чтобы произвести впечатление на покупателей, они использовали кедр и медь, такие же дорогие, как и гель, но разница слоев между концами крыши у них составляет по крайней мере шесть дюймов, поэтому стыки не сходятся. Разве ты не видишь, что это небрежная работа?” Говоря по правде, я не видел ничего ужасного. Но я вынужден был согласиться, что я не позволю положить ни одного слоя на мою крышу, не выровняв его по меньшей мере в пяти точках. Когда я спросил его, откуда он узнал секреты укладывания кровельной плитки, Гидеон ответил, что он читал книги и смотрел видеокассету о методах кладки кровли всю вчерашнюю ночь. Как показал недавний ураган, моя крыша оказалась очень прочной.

Я стал учеником Гидеона случайно и только рос в своем мастерстве. Сначала нам нужно было уничтожить старую крышу, и за неделю, как я думал, кто-то должен был вывезти мусор на свалку. Я немного сэкономил. Пригласить мусорщика стоило очень дорого. Вместо этого я распилил старые бревна электропилой и сложил за гаражом поленницу. Она оказалась достаточно большой. Мы до сих пор не испытываем недостатка в дровах для жарки шиш-кебабов. Затем выяснилось, что один из тех, кто может говорить по-английски, должен постоянно находиться на площадке, чтобы договариваться с полицией, пожарными и строительными инспекторами. Как и многие жители Восточной Европы, я наивно полагал, что частная собственность при капитализме священна.

Теперь я прекрасно понимаю, что это было нормативное идеологическое утверждение. Из бесед с полицейским и похожим на космонавта пожарным в полной экипировке, я узнал, что горящий строительный мусор — это преступление, но приготовление пищи на открытом огне, даже в варварски экзотической кирпичной яме, — нет. Поэтому я продолжил сжигать строительный мусор, всегда держа под рукой приспособления для готовки, гордо соответствуя описанию армянских торговцев семнадцатого века у Фернана Броделя: “упрямые, трезвые, отважные и деятельные горцы”.

Тогда оказалось, что нельзя прикасаться к своему дому без письменного и очень дорогого разрешения от городского правления Уилмета. В СССР квартиры якобы принадлежали социалистическому государству, но оно было настолько занято своими заботами (следя за идеологической преданностью своих подданных и т.д.), что с общественным жильем можно было делать почти все, что угодно. Моя московская соседка, Наталья Ивановна, заставила своего мужа пробить отверстие в шахту лифта, чтобы поместить в него заднюю сторону холодильника и выпускную трубу сушилки. Так они сэкономили пару квадратных метров своего коридора и наполнили лифт запахами сушившегося белья. В США все иначе — здесь нельзя менять даже кухонные шкафы без формального разрешения, потому что они крепятся к стенам и таким образом по закону становятся частью конструкции здания. Потом, разумеется, существуют всевозможные инструкции по сантехнике, чтобы гарантировать обоснованную соображениями здравого смысла монополию местного мастера, о которой средневековые гильдии могли только мечтать.

Я учусь делать чертежи На третий день нашего великого разрушения пара местных бюрократов и полицейский пришли ко мне во двор и опечатали помещение красной пластиковой лентой. Следующие две недели я пытался добиться разрешения на снос, утилизацию мусора и общее строительство. Вскоре на опыте выяснилось, что, как и в России, большинство американских бюрократов — это в принципе хорошие люди со скучной рутинной работой. Прежде всего, они хотели видеть моего архитектора и проекты. Конечно, ни того, ни другого у меня не было. Я сел за компьютер и стал учиться делать чертежи.

Гидеон нашел печального человека по имени Иосиф, который только что приехал из Украины, где он был главным архитектором на Донецком угольном комбинате. Он знал, как построить фабрику, но давно забыл, как делать чертежи. Его главное правило было квинтэссенцией всего советского: если руководство говорит, что нужно использовать сосновую доску номер 10, всегда нужно брать номер 12 или 14, а еще лучше — сделать из стали. Древесина может оказаться нестандартной, рабочие — пьяными, поэтому всегда необходимо принимать излишние меры безопасности, иначе в тюрьму угодит именно архитектор. Мы провели несколько дней в Уилметской публичной библиотеке, изучая американские законы о строительстве. Понятно, что Иосиф не знал английского, а я не знал технических терминов.

Затем я сделал необходимые покупки в Office Max, и мы потратили неделю, делая чертежи. Мой первый визит к местному строительному инспектору закончился почти катастрофой. Он скептически посмотрел на плод наших усилий: “Вы, конечно же, пользовали метрическую шкалу”. С тяжелым сердцем я спросил его перед тем, как уйти: “Если вы хотите все в футах и дюймах, скажите хотя бы, сколько дюймов в этом проклятом футе?” Удивленный такой наглостью, он сказал: “Двенадцать. Двенадцать дюймов, а три фута — это один ярд”.

На той неделе я рассказывал студентам об истоках цивилизации Междуречья. Я опустил голову и пробормотал: “Как вавилоняне!”. Когда один из них спросил, кто это здесь вавилоняне, я довольно резко ответил: “Конечно, сэр, не вы. Ваша система мер”, и вкратце рассказал ему о шестидесятиричной системе счета у ранних цивилизаций, еврейской зачарованности числами и почему мы до сих пор делим день на двенадцать часов и шестьдесят минут, а не на десять часов и сто минут. Сидевшая за его спиной специалистка по обработке данных (иначе называемая секретаршей) сделала большие глаза и сказала: “Да вы настоящий профессор!” Она стала неоценимым союзником, положив мои чертежи и заявления на получение разрешения инспектору по электроэнергии на стул, а не на стол, где он мог бы отложить их в сторону, то есть туда, где он никак не мог их не заметить. Даже строительный инспектор, вздыхая, что он не обязан этого делать, внес в мои чертежи поправки относительно типа используемых материалов.

Мы превращаем наш дом в развалины Но нам нужно было торопиться сделать дом пригодным для жилья. И мы сделали это меньше, чем за три месяца. Потом потребовалось еще около пяти месяцев, чтобы закончить отделочные работы. Тем не менее, в течение шести недель мы вынуждены были жить как беженцы в полуподвале с четырьмя гостями — антропологом из Краснодара, его женой и двумя детьми. У его жены, приехавшей из Абхазии, был некоторый опыт жизни в разрухе, и ее хорошее настроение нас спасало. Ибо наши аппетиты росли с каждым новым проектом. Если прибавить три спальни на новом втором этаже, то должна быть и ванная комната. Сделаем ее чуть просторней, чем обычно. С глубокой ванной. Я купил ее по договорной цене во время распродажи, поэтому ее так или иначе нужно было куда-то пристроить. Должен быть туалет. В каждой комнате. Возможно, два больших туалета в спальне хозяина. И три, нет, лучше пять световых люков на крыше — здесь, здесь и там.

Большая стеклянная дверь на балкон должна быть удобной. Она ведет на балкон шириной в десять футов и выдающийся вперед на пять футов. Нет, можно сделать и на шесть футов, до клена на заднем дворе. Шестидесяти квадратных футов должно было хватить для летнего кафе под деревом. Мы заканчиваем пустым пространством вокруг лестничной клетки перед тремя спальнями и ванной. Слишком много дверей. Нужно создать то, что визуально отвлечет внимание, — может аквариум в углу высотой в шесть футов? Тогда на чем он будет держаться? Сосновые доски мы подопрем брусьями и поставим на них резервуар с рыбой. Инспектор предлагает дополнительную колонну посередине, чтобы связать стропила и предотвратить в дальнейшем провисание потолка. Замечательно: может, нам удастся украсить колонну под световым люком, выходящим на лестницу, цветами? Но у кого-нибудь из ребят появится соблазн сбросить цветочный горшок на голову брату, как только он заберется по лестнице — слишком уж уязвимое положение... Так шла тяжелая работа ума.

Другой важной причиной масштабной перестройки были наши ошибки. Главным образом по неопытности, хотя кто-то возложил бы ответственность на легкий доступ к кувалдам. Мои сыновья (теперь им десять и девять) без труда могли завладеть молотками и пользовались ими мастерски — ты бьешь по стене, и она рассыпается на части! Естественно, вскоре они проделали нешуточные дыры в стенах первого этажа, которые первоначально мы разрушать не намеревались. Потом, когда была снята старая крыша, а новая появилась только через месяц, шел дождь с порывистым ветром и градом. Наши надежды на то, что большой брезент удержит воду, в буквальном смысле как ветром сдуло. Весь первый этаж залило. Еще одна куча мусора. Больше всего заслуживала кувалды “родная” ванная. Пять липких слоев линолеума на гнилом полу и фальшивая плитка на стенах, выкрашенная в салатный цвет. Однажды я понял, что нужно быть осторожным, когда используешь кувалду в полную силу: разбитая с большим трудом чугунная ванная разлетелась на острые осколки, причем некоторые из них попали и в меня.

После трех недель тяжелого труда мы превратили наш дом в то, что я видел в Чечне и Карабахе — одни внешние стены, как будто бомба пробила крышу, вынесла окна и двери, оставив повсюду кучи пыльной штукатурки. Тогда пришла старая миссис Снайдер и попросила нас это сфотографировать. Я извинился перед ней за то, что мы разрушили старый дом, который она заботливо прибрала перед тем, как продать его нам. “Да перестаньте вы”, — ответила она, — “Я ненавидела этот дом. Ничего хорошего в моей жизни не происходило, когда я жила в нем”.

Но разрушить его было страшно трудно. Фанерные перегородки ломались легко, чего нельзя сказать о перемычках. Восьмидюймовые болты насмерть держались в штукатурке стальными “бабочками”. За исключением бетонного фундамента, косяков и внешних кирпичных стен, пространство внутри было построено по-дилетантски и скромно, без всяких излишеств. Но очень прочно: с большим запасом износостойкости, по словам Иосифа. Все было усеяно невероятным количеством гвоздей, винтов и шурупов. Чтобы увеличить оконные проемы, мы с Гидеоном попытались разрезать желтый силикатный кирпич специальной композитной пилой. Она сгорела за пару минут, оставив на поверхности лишь маленький надрез, а мы ослепли и задыхались от пыли. Затем я вспомнил, что древние резали камень, поливая пилу водой. Это было опасно — наша пила была электрической, но мы предприняли кое-какие меры безопасности, и в конечном итоге вырезали большие окна. Внутри для изоляции использовались старые газеты, так что в перерыве между разрушением окон и стен я мог присесть на кучу пыльной штукатурки, развернуть хрупкие страницы и почитать “Чикаго трибьюн” за сентябрь 1937 года или июль 1945 года. У археолога не возникло бы серьезных сложностей с датировкой этих развалин.

Но, должен признать, работали мы на славу. Мы вставали перед рассветом, чтобы использовать каждую секунду светового дня, и занимались тем, что, по сути, было конструктором “Лего” для взрослых. Здорово, когда все идет хорошо. Через двенадцать часов хочется только пива, бифштекса и беспробудного сна. Любопытно, как меняются вкусы со сменой занятия. Мне действительно не хотелось ни красного вина, ни сыра. В конечном итоге, я освоил основы плотницкого искусства (но малярного дела я так и не постиг — у меня всегда было плохо с размазыванием липких субстанций), а с остальным был знаком по крайней мере в теории. Я привык носить рабочие ботинки, брюки и пояс плотника. Однажды я увидел сверху двух чернокожих женщин (явно не афро-американского, а почти наверняка африканского происхождения), внимательно рассматривавших мой задний двор.

Оказалось, что они оказались родом с Ямайки и в прошлом были учительницами, а теперь — домохозяйками, проживавшими по соседству. Они попросили меня отпилить им несколько досок про запас. Та, что была постарше, спросила, кто хозяин дома. Когда я признался, что дом принадлежит мне, она понимающе кивнула: “Так вы плотник и строите собственный дом. Понятно”. Я пояснил, что действительно занимаюсь его строительством, но я не настоящий плотник и на самом деле работаю в местном университете. Она внимательно осмотрела мой внешний вид, сопоставила его с моими словами и, спустя какое-то время, сказала: “Вы хотите сказать, что вы никогда не были плотником, а на самом деле вы профессор? Тогда что у вас за акцент?” Признание, что я родом из Советского Союза, оказало удивительное воздействие. Заметно взволнованная, она повернулась к своей застенчивой спутнице и сказала: “Вот видишь, Глория, я тебе всегда говорила: при социализме люди совершенно иные!” Но я думал, что мной овладела типично мелкобуржуазная обывательская страсть — самоэксплуатация...

Да здравствует Интернационал домостроителей В сущности, строительство дома близ Чикаго оказалось забавным и познавательным способом ознакомления с этническими стереотипами. Наша соседка, миссис Мюллер, хвалила меня за трудолюбие как заправского немца. На складе пиломатериалов два коренастых плотника — ассирийцы по национальности, братья, лет по пятьдесят — чуть не подрались, когда я попросил у них совета о том, как лучше сделать подпорки балкона. Один из них кричал на другого: “Саркис, заткнись! Я старше! И что ты советуешь армянскому брату? Ты позоришь всех ассирийцев!” На сегодняшний день в Чикаго самая высокая плотность ассирийского населения в мире; здесь есть даже улица короля Саргона в районе Девона. Но всех выходцев из бывшего СССР — армян, евреев, украинцев, литовцев — местные жители называют русскими. По иронии судьбы, советское стремление создать из наций новую наднациональную общность восторжествовало, по крайней мере на одно или два поколения, в диаспоре после падения самого СССР. Думаю, эта диаспора не похожа на остальные.

Для меня поистине многонациональным (или интернациональным, или безразличным к цвету кожи и т.д.) плавильным котлом стала субкультура домостроителей, проявившаяся в сети крупных магазинов, специализирующихся на продаже стройматериалов и оборудования по низким для Соединенных Штатов ценам, — Home Depot. Иногда я ходил туда по три раза на день. В конце концов, приходишь к пониманию, что все это довольно походит на клуб. В итоге ты уже знаком со всем персоналом ближайшего магазина (преимущественно бывшими строителями-эмигрантами, получившими документы на право работы и отдавшими предпочтение стабильной работе и фиксированной продолжительности рабочего дня) и по крайней мере половиной рядовых клиентов — всеми теми мелкими подрядчиками и любителями, которые, как и ты сам, при помощи самых различных ухищрений и самоэксплуатации пытаются сократить свои расходы.

Покупатели Home Depot — это главным образом нижние слои среднего класса, которые на самом деле и составляют американский рабочий класс. В крупных городах, наподобие Чикаго, эта страта невероятно разнообразна в этническом отношении, но хотя она и обладает общей классовой культурой, политизированное классовое сознание у нее отсутствует. Кажется, что эта культура преодолевает национальные, расовые и даже половые различия (да, в нее входят и женщины), создавая ощущение схожести целей и общей солидарности, выражающееся в повсеместно распространенных дружеских шутках, советах, где купить лучший инструмент, или просто готовности помочь.

Представьте иммигранта из Ганы, просящего филиппинца или англо-американца помочь ему достать с верхних полок тяжелые упаковки изолирующего материала, чернокожего подрядчика-американца, советующего белой американке, какую дверь ей выбрать, американца греческого происхождения, полчаса бьющегося над тем, чтобы научить меня установке ванной, кассиршу-латиноамериканку, которая помогает мне найти грузовик, хотя это не входит в ее обязанности, озорно подмигивающего араба, помогающего двум религиозным евреям вывезти из магазина тяжело нагруженную тележку (я знал, что он был палестинцем, а они, по всей видимости, нет) и так далее. Это дружелюбие и участие, конечно, во многом связано с тем, что в этом рыночном пространстве отсутствует острая конкуренция. Любители по определению не могут быть конкурентами друг другу — все они работают на разных работах, а подрядчики слишком малы и рассеяны в крупном городе, чтобы сталкиваться со значительной конкуренцией. (Хотя, по правде говоря, я делал свои наблюдения в то время, когда экономический цикл был на подъеме).

К тому же, строительство делится на этнически специализированные секторы, что также способствует уменьшению конкуренции. Такая специализация, по-видимому, возникает более или менее случайно, а затем со временем институционализируется в механизмах миграционной цепочки. К примеру, практически все вновь прибывшие из Румынии занимаются настилкой полов и малярным делом, переняв эстафету у тех, кто прибыли сюда раньше. Когда я искал инженера по отопительным системам, я за один день встретил троих советских евреев из Минска, причем всех их звали Семенами. Подрядчики советского происхождения обязательно встречаются по средам в полдень в определенном ресторане на севере Чикаго (для отдыха — выходные, а эти встречи — работа).

Они много пьют, обмениваются информацией и клиентами. Итальянцы и ирландцы, как исторически лучше организованные общины, укрепили свои позиции в более высоко оплачиваемых сантехнических работах, где к ним теперь присоединились евреи, тогда как поляки работают преимущественно нелегально и независимо от профсоюза. Сикхи занимаются механикой. Белые американцы и некоторые афроамериканцы пользуются двойным преимуществом — гражданства и возможности профессионального обучения, зачастую благодаря службе в армии. Они занимают руководящие должности или же специализируются на облицовке плиткой, кирпичной кладке и электричестве. Бывшие крестьяне из Центральной Америки, напротив, занимаются садовым строительством, то есть косят траву и убирают листву, либо кровлей и другими малоквалифицированными работами, хотя зачастую над ними стоят белые американцы.

Отношения неравенства, конечно, возникают по той простой причине, что те, кто прибыли ранее, считают, что они вправе занимать лучшие позиции, чем вновь прибывшие, которые еще не узнали, почем фунта лиха. Но эти отношения имеют свою динамику, поскольку все, в конечном итоге, становятся старожилами и крошечные новые “фирмы” отпочковываются от старых. Еще одна причина расслабленности или патерналистского духа в строительных бригадах, по крайней мере в секторе домохозяйств, заключается в том, что, как правило, в них отсутствуют формальные механизмы трудовой дисциплины и исполнения правил. Единодушие достигается благодаря консенсусу и авторитету действующего лидера, который постоянно должен подтверждать свой статус, создавая новые рабочие места или работая больше других. (В действительности, многие партизанские группы на ранних этапах карабахской и чеченской войн сложились на основе уже имевшегося опыта самоорганизации при проведении строительных работ. Возможно, эта модель также имела сходство с боснийской, когда многие мужчины ездили работать в Германию).

Такое социальное окружение, сформировавшееся в атмосфере любительства/ремесленничества, основанное на мелком товарном производстве или даже зачастую на нетоварном домашнем воспроизводстве и взаимопомощи, стоит в стороне от структур капитализма, хотя сверху современная Америка, конечно, пронизана капиталистическими отношениями и институтами. Перед нами прекрасная иллюстрация представления Броделя о том, что капитализм существует только на самых высоких ступенях обмена, когда прибыль достаточно высока, а давление конкуренции может в значительной степени сдерживаться путем использования политической или экономической власти.

Владельцы Home Depot, судя по недавним мемуарам двух его основателей, могут быть осведомлены о таком взаимодействии. На их счет следует отнести новаторское и систематическое приложение простых на вид принципов, которые позволили гигантской корпорации вырасти за короткое время в этой некапиталистической производственной обстановке. Вот лишь некоторые из них: сознательное сохранение оживленного и несколько хаотичного облика магазинов, напоминающего производственное помещение, склад или стройплощадку, а не сияющий универсам; наем бывших подрядчиков на должности продавцов и управляющих; разрешение почти неограниченного возврата материалов и инструментов, которые остались неиспользованными или оказались неподходящими (даже предлагают: “Пробуйте, не стесняйтесь — вы всегда можете это вернуть”); ослабление и сокрытие какого бы то ни было бюрократического управления; возможность поторговаться о цене остаточных материалов — “Скажите нам, что вы можете себе позволить, и мы посмотрим, сможем ли мы вам это продать”.

Менеджеры нижнего звена могут принимать решения о ценах в зависимости от ситуации, чего как раз и недоставало в советском планировании и советской армии. Таковы приятные стандартные методы управления, позволяющие создать круг преданных покупателей и избежать трудностей при прохождении остатков товаров через магазин. Но они действенны. Например, именно так я получил свою слегка потрескавшуюся входную дверь из дуба за треть от первоначальной цены и совет о том, как прикрыть трещины медью или — с большой скидкой — испанскую плитку для ванной и гранит для кухни. Парень, который помогал мне ее погрузить, оказался специалистом по укладке плитки. Большую часть дня он провел, “натаскивая” меня в подборе инструментов, растворах и методах укладывания плитки, и получил особое удовольствие от того, что ему удалось попрактиковаться в русском. В прошлом он был моряком, служившим во Вьетнаме.

Именно это зачастую упускают из виду, говоря об американском обществе. Привычное восприятие американцев — белый средний класс. Очень однородный, санированный и одномерный, как еда в Макдональдсе. Эта страта действительно целиком является продуктом капитализма — эффективным, специализированным, функциональным. Разделение труда делает их одномерными (люди, безусловно, различаются между собой, но существование тенденции неоспоримо). Люди, слишком тесно связанные с выполнением узких задач, как правило, становятся скучными винтиками, даже если они водят “Лексус”.

Верхушка среднего класса в США может позволить себе не знать о том, что находится под капотом ее автомобилей, как полировать полы или куда поехать отдохнуть, — они могут нанять специалистов по всем вопросам. Принцип наименьшего сопротивления гласит, что если вам проще нанять работника, чем освоить новый навык, нужно его нанять и подумать о том, как в следующий раз заработать немного больше денег для другого такого случая. Все, что я описал выше, не соответствует этому тягостному зрелищу. Существует и другая Америка, возможно, много других; может быть, существует даже некапиталистическая Америка.

Итак, наш дом построен. Несколько слов о его роскоши — мрамор, гранит, испанская плитка (ее выложила Люба), двери из мореного дуба, подоконники, карнизы, световые люки, балкон. Я знаю каждый гвоздик. Остается заменить деревянный козырек над главным входом (у белок, живших на нем, были детеныши, так что какое-то время пришлось подождать) и поставить аквариум. Нужно больше богатства, чтобы скрыть наши просчеты. Я часто парковал грузовик на лужайке перед домом и вообще отвратительно обращался с ней разными другими способами. Лужайка погибла, и Люба заново засадила ее цветами. Мы стали отличаться от остальных домов, стоящих на нашей улице, но вскоре цветы начали появляться и перед ними.

И, конечно, флагшток. Возникли проблемы с идентичностью. Старый советский флаг? Экономно и красиво, но лучше обойтись без него. Новый/старый российский? Нет, к сожалению, слишком по-ельцински. Кубанских казаков? Я бы с радостью, если бы не скоты, маршировавшие под этим флагом в то время в моем родном городе. Друг из Еревана предложил флаг Нагорного Карабаха, так что я мог провозгласить свою собственность исторической территорией Армении (мы легко могли найти соответствующие факты в книгах по истории) и таким образом перестать выплачивать налоги. Но тогда нам пришлось бы научиться выживать в условиях блокады, как и самому Карабаху. Решение появилось, как и в большинстве политических тупиков, само собой. Мой младший сын Степан, как мы выяснили, экспроприировал старый московский флаг с фонарного столба на Кутузовском проспекте в Москве во время празднования 850-й годовщины города. С того времени он хранил его в кармане своего рюкзака. Флаг действительно превосходен: красное поле, а в центре — сцена убийства дракона Св. Георгием Победоносцем. По эстетическим соображениям и ассоциации с моим именем мы закончили поднятием флага Московии.

Вы увидите его, когда будете в наших краях.

Перевод с английского Артема Смирнова
1 Georgi Derluguian, “A Tale of Two Cities (The Adventures of in Globalization)”, New Left Review, 3 (May—June) 2000, pp. 47—71.
Источник: "Логос", №1 за 2004 г.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив