Часть одиннадцатая.

define_violence — 01.04.2010 Начало

– Чушь какая-то, - Ирин голос звучал требовательно и, пожалуй, даже сердито, я уже начинала привыкать к этим ее интонациям, - можно же как-то объехать. Не разворачиваться же теперь, нам просто некуда уже возвращаться, ну, давайте поедем другой дорогой, в конце концов, не может же быть, чтобы от Москвы до Питера была только одна трасса?
– Да к черту Питер, - вмешался Лёня хмуро, - кому он нужен, неужели ты думаешь, там кто-нибудь еще остался живой?
– Ну, вообще-то мы едем как раз туда, - вставила Наташа, и когда мы все изумленно обернулись к ней, продолжила раздраженно, словно защищаясь: - и не надо так смотреть на меня, ладно, не совсем в Питер, у моих там дом – под Всеволожском, там еще неделю назад все было в порядке, пока связь была, я каждый день с папой говорила, у них вообще все было тише, чем у нас, и потом, там озеро, мы лодку взяли, - она говорила что-то еще – быстро, почти захлебываясь, про то, что дом большой, что в Москве они уже погибли бы, что связи нет – но она точно знает, что с родителями все хорошо, и как-то сразу стало очевидно, что все это она говорит не впервые, что, наверное, было много споров, в результате которых эти двое приняли решение, в котором один из них сомневался, а второй был вынужден делать вид, что уверен – просто чтобы заставить первого двинуться в путь. Я немедленно вспомнила нашу с Сережей поездку к кордону, когда больше всего меня пугала не затаившаяся впереди болезнь, а то, что он может сейчас передумать, мы повернем обратно и я никогда больше не увижу маму, и даже не узнаю, что с ней случилось; это было невыносимо - слушать, как она выплевывает слово за словом, торопливо, бессвязно, глаза у нее блестели и я поняла, что на самом деле эта женщина, ухитрившаяся так сильно задеть меня ровно за две минуты, истекшие с момента встречи, находится на грани истерики – мне захотелось одновременно и поддержать ее, и заставить замолчать, но слов я не нашла и просто придвинулась к ней поближе, и легонько сжала ее руку чуть выше локтя. Она резко выдернула свою руку из моей и яростно сверкнула на меня глазами – лицо ее исказилось:
– Не надо меня трогать! Нам просто нужно найти другую дорогу, мы собирались свернуть направо и попробовать через псковскую трассу, а тут вы, да что вы так смотрите, Андрей, скажи им, там же можно проехать!

Он поморщился – почти досадливо, вероятно, ему сложно было слушать все это еще раз – вряд ли они говорили о чем-то другом все это время, которое провели вдвоем в машине; он не стал прикасаться к ней, а просто словно слегка отодвинул ее, оттер в сторону и сказал:
– Вы простите, мы слегка на взводе, этот чертов мост – мы сто километров без остановки мчались, пока вас по рации не услышали.

И тут они, наконец, рассказали нам – перебивая, почти перекрикивая один другого, о том, как, сменяя друг друга за рулем, ехали полдня и всю ночь, задержавшись только под Тверью – купить бензина; о том, что когда они подъезжали к злополучному мосту, за рулем как раз была Наташа – это была ее очередь. Андрей спал и ничего не видел, а она не сразу поняла, что происходит – сначала они проехали короткий мост через какую-то небольшую речку, где было тихо и пусто, и она вообще не обратила на него внимания – мост и мост, тем более, что сразу за ним дорога была замечательная – несколько километров чудесного, безлюдного леса, они тоже ужасно устали от напряжения, от которого невозможно было отделаться, проезжая населенные пункты, и так же, как мы, радовались всякой передышке; а как только лес закончился, начались поля – деревень здесь не было (были, вмешался Андрей, просто чуть в стороне от трассы – неважно, закричала она тут же, ты вообще спал, дорога была пустая, и было темно, просто поле, и все - хорошо, просто поле, согласился он, там километр от силы до моста, он освещен, ты могла увидеть – не могла, до моста еще было далеко, дорога была темная, и потом, я подумала, может, она больная, она шла прямо по дороге, посередине, я чуть ее не сбила) – и посреди этих полей свет фар вдруг выхватил из темноты человеческую фигуру, Наташа резко ударила по тормозам, из-за тяжелого прицепа пикап занесло, но она справилась и не вылетела с дороги, она не успела толком ничего разглядеть, но вроде бы это была женщина, на лице у нее была кровь и шла она как-то странно, зигзагами, а еще через несколько метров в кювете обнаружилась машина – смешная, маленькая, женская, опрокинутая набок, словно черепашка, вокруг которой на снегу расплывалось темное пятно – масло, наверное – и везде по дороге были разбросаны вещи, какие-то сумки и разноцветные тряпки, их было сложно объехать, особенно после того, как пикап почти потерял управление, и тут Андрей, наконец, проснулся. Он предложил ей остановиться – ее трясло, но она отказалась, было непонятно, что тут случилось, и останавливаться было страшно, они едва успели поговорить об этом, как впереди показался мост – ярко освещенный, длинный, на массивных бетонных сваях; всякий раз, проезжая подобные места, они прибавляли скорость – поэтому сейчас она тоже нажала на газ и влетела бы, наверное, прямо в засаду, если бы навстречу неожиданно не вынырнул едущий задом автомобиль – она не сразу поняла, что он едет задом, если бы не белые, ярко светящиеся даже сквозь залепившие их комья грязного снега задние фонари - от которого ей пришлось уворачиваться, и потому она снова притормозила, и тогда они оба одновременно увидели это – перегородивший противоположный конец моста грузовик с вяло трепещущим на ветру грязно-серым тентом с синей неразборчивой надписью, пять или шесть легковых машин с распахнутыми дверьми и несколько человеческих тел, лежащих на асфальтовом покрытии моста – почему-то они сразу догадались, что это именно тела, хотя на асфальте лежало еще много всего – мост был широкий, как минимум в четыре полосы, а может, и больше, и ближе к грузовику весь был усыпан вещами. Андрей уже кричал «задом, Наташа, задом», когда они увидели людей – много, бежавших им навстречу – вероятно, эти люди гнались не за ними, а за теми, кто ехал задним ходом и уже скрылся далеко позади; бегущие люди стреляли – выстрелов почему-то не было слышно, но видны были вспышки, и это было страшно – очень страшно, а Наташа поняла, что с тяжелым прицепом, прикрепленным к пикапу, ни за что не сможет дать задний ход, и поэтому она резко крутанула руль вправо, забирая как можно ближе к решетчатой светлой ограде, а потом бросила пикап налево, от всей души надеясь на то, что ширины моста хватит для разворота – на мгновение ей показалось, что места не хватает, и что прицеп, пробив ограждение, утянет пикап за собой – вниз, в скованную льдом, холодную черную воду, но прицеп только слегка чиркнул по вертикальным прочным балкам, и пикап, виляя и ускоряясь, с визгом рванул в обратную сторону. Они ехали так быстро, что, видимо, не заметили, как проскочили место, где в кювете лежала маленькая машинка; женщину с окровавленным лицом, попавшуюся им по дороге к мосту, они тоже больше не видели.

На этом их рассказ закончился – оба они умолкли, и теперь, в наступившей тишине, все мы стояли посреди этой узкой, разбитой дороги – в месте, которое едва подходило даже для короткой, на несколько минут, остановки, три груженые доверху машины со спящими в них детьми у обочины и четвертая, стоящая на встречной полосе – и пытались свыкнуться с мыслью, что опоздали. Убегая от опасности, догоняющей нас со стороны города, бывшего нам домом, города, которого больше не было, мы не подумали о том, что движемся навстречу такому же хаосу – нам казалось, что достаточно просто ускользнуть от волны, наступавшей нам на пятки, как вдруг стало ясно, что впереди еще много точно таких же волн, распространяющихся со скоростью, намного превышающей наши возможности, словно круги по воде, расходящихся вокруг каждого крупного города, каждого большого скопления людей, и для того, чтобы спастись, нам теперь нужно было придумать способ, как добраться до места, которое мы выбрали своим укрытием, уклоняясь и лавируя между ними, не зная заранее, где они перекроют нам путь.

Никто не говорил ни слова, но я уверена, что все мы думали именно об этом – я нашарила в темноте Сережину руку и сжала ее, и он тут же встрепенулся, поднял голову и сказал Андрею:
– Знаешь, отгони-ка ты машину с дороги, и иллюминацию выключи тоже, тут недалеко одна нехорошая деревенька – как бы им не пришло в голову поинтересоваться, что это тут происходит у них под носом. Я схожу пока за картой – нам надо подумать над маршрутом. Пойдем, пап, ты только карабин далеко не убирай.
Возможно, и не было никакой паузы между Сережиными словами и моментом, когда Андрей не спеша повернулся и направился к своей машине – может быть, мне только показалось, что он какое-то время раздумывал, стоит ли ему подчиниться немедленно, просто ты его не любишь, сказала я себе, а точнее – ты не любишь видеть, каким в его присутствии делается Сережа, а теперь – неизбежно – его придется взять с собой, вместе с его чрезмерно улыбчивой женой, которая в день знакомства взяла тебя за локоть, отвела в сторону и произнесла слишком много слов, ни одно из которых не показалось тебе искренним – ни тогда, ни потом, когда ты вспоминала этот странный разговор.

Чтобы никто не увидел моего лица, я пошла к Витаре за сигаретами – Мишка по-прежнему крепко спал, и я не стала будить его – а когда я вернулась, пикап уже стоял у обочины с выключенным двигателем, развернутый в обратном направлении, на его капоте была разложена карта, и все стояли вокруг, склонившись над ней. Подходя, я услышала обрывок Сережиной фразы:
– …вот оно, это озеро, Андрюха, видишь? Мы хотели в обход Питера через Кириши уйти на мурманскую трассу, и дальше наверх, - в одной руке он держал фонарик, а пальцем другой водил по карте, - это самый простой и короткий путь. Через Новгород нам не пройти – теперь придется сделать крюк, у Валдая свернем направо и рванем в объезд через Боровичи и Устюжну, а там выскочим на А 114 и вернемся на мурманскую трассу.
– Тут крюк километров в пятьсот, - вмешался папа, отодвигая плечом стоявшего между ним и Сережей Лёню, - где мы столько топлива возьмем, застрянем на полпути.
– В Киришах должно что-нибудь быть, - убежденно сказал Сережа, - там завод перерабатывающий, найдем. Пап, вариантов у нас нет – ты же знаешь, нам даже по прямой топлива не хватило бы.

Они замолчали. В наступившей тишине, после паузы – когда стало ясно, что больше никто ничего не скажет, Андрей произнес:
– Не нужна вам мурманская трасса. Там одни мосты, здесь, здесь и здесь, до самого Петрозаводска, и даже если они не все такие, как этот новгородский – вам хватит одного, надеюсь, это понятно.
Сережа тут же кивнул – слишком быстро, подумала я – и придвинул к Андрею карту:
– Хорошо. Что ты предлагаешь?
Андрей наклонился над тускло освещенным листком бумаги, от которого зависело теперь наше спасение, нахмурился и замолчал – надолго, на несколько минут, а мы стояли вокруг и просто ждали его ответа – словно никому из нас уже не могло прийти в голову ничего стоящего, мне показалось даже, что никто не смотрел на карту – только ему в лицо, и неизвестно, сколько бы мы так простояли, если бы папа, уже снова стоявший чуть поодаль с карабином в руке, чтобы видеть дорогу, не прервал этого почти благоговейного ожидания:
– Дай-ка мне, - сказал он, довольно бесцеремонно отпихнул застывшего над картой Андрея, развернул листок бумаги к себе и почти тут же ткнул своим желтоватым пальцем с обломанным ногтем куда-то сильно правее: - Вот здесь мы пойдем. Вместо того, чтобы после Устюжны возвращаться вверх на мурманскую дорогу, мы поедем дальше, через Вологодскую область мимо Череповца – в город въезжать не придется, трасса через него не проходит, а дальше обогнем Белое озеро – и наверх, в Карелию.
– Там тоже есть мосты, - возразил Андрей немедленно.
– Ну, если ты искал дорогу отсюда до Карелии, чтобы вовсе реки не пересекать, то давай еще пару часов подумаем. Здесь не Казахстан, реки будут – куда без них, но зато после Устюжны до самого верха уже ни одного большого города, а значит, народу там немного. Придется рискнуть. Ну, ладно, пальцы убери, - словно спор был закончен, папа дернул на себя карту и принялся деловито складывать ее.
– Дело ваше, - проговорил Андрей и отошел на шаг от капота; папа живо повернулся к нему и снова протянул карту, которую успел сложить вдвое:
– Так у тебя была другая идея? Покажи, - он улыбнулся, - только думай скорее, мы тут битый час уже торчим прямо под носом у этих, - и он неопределенно качнул головой в сторону оставшейся позади деревни.
– Ладно, ладно, нормальный маршрут, - карту Андрей не взял, лицо у него было недовольное.

Сережа наблюдал за ними, не вмешиваясь, и Лёня тоже молчал, переводя взгляд с одного на другого; я мельком взглянула на Иру и неожиданно поймала ее взгляд – с удивлением я заметила, что она закатила глаза и едва заметно улыбнулась, ты тоже его не любишь, подумала я, надо же.
– Ну, - сказал папа бодро, - по машинам?
– Ладно, поехали, Наташка, - отозвался Андрей тут же, - удачи вам, ребята, - и похлопал Сережу, который направился было к своей машине, по плечу; Сережа машинально тоже потянулся, чтобы обнять его, но рука его зависла в воздухе.
– Погоди, вы что, серьезно собрались ехать во Всеволожск? – растерянно спросил он.

Засыпая на пассажирском сиденье – Витара теперь ехала первой, потому что Сережа уступил, наконец, Ире свое место за рулем – я думала: что бы ни произошло, какие бы мысли не беспокоили меня, я все равно сейчас усну, даже если нам попадется такой же страшный мост, даже если кто-нибудь остановит нас и заставит выйти из машины – им придется нести меня на руках, потому что я буду спать, и плевать на все. Подъема, который я почувствовала после короткого отдыха перед Тверью, давно уже не было, мне ни разу еще не приходилось вести машину всю ночь, я сделала все, что могла, а теперь я закрою глаза и все это исчезнет – дорога, опасности, поджидающие нас за каждым поворотом и эти чужие, едва знакомые мне люди – сколько волнений подряд может вынести человек, сколько раз у него екнет сердце, собьется дыхание до момента, пока ему не станет все равно и все, происходящее вокруг него, не превратится в бессмысленные, полуреальные декорации?

Это было даже хорошо, что я так устала – мысли текли лениво, медленно, и все, что случилось с нами в эти несколько дней, вдруг почти перестало меня беспокоить, я равнодушно думала – одиннадцать человек в двухкомнатном, без удобств охотничьем домике, люди, которые ни за что не оказались бы вместе, будь у них такой выбор, которые даже в отпуск такой компанией не поехали бы – пока Сережа уговаривал их, пока они отходили в сторону и что-то яростно шепотом друг другу доказывали, было уже ясно, что они согласятся, что поедут с нами, потому что все эти сто километров, которые им пришлось возвращаться от моста, а может быть, и раньше, возможно, с самого начала они знали – нет больше ни Всеволожска, ни безопасного, уютного родительского дома, и самих родителей тоже больше нет – знали и просто боялись себе признаться в этом, потому что никакого запасного плана у них не было. Интересно, как долго он собирался делать вид, что все мы сейчас поедем своей дорогой, думала я сквозь сон, неужели – если бы Сережа не начал настаивать немедленно – он действительно позвал бы жену, сел в свой пикап и отправился бы искать этот мифический путь к мертвому городу? Так странно, я никогда этого не умела – держать паузу, не просить ни о чем, спокойно ждать, пока остальные сами предложат помощь, и ведь всегда находятся эти остальные, которые уговаривают, спорят и доказывают, и благодарны за то, что их помощь оказалась принята, и ведь этому невозможно научиться, у меня ни за что не получилось бы, подумала я и только тогда, наконец, заснула.

В этот раз я не проснулась мгновенно – бывают такие пробуждения, особенно если день впереди не сулит ничего хорошего, когда уши уже невозможно защитить от звуков, а глаза – от света, но ты изо всех сил пытаешься нырнуть обратно – меня еще здесь нет, я сплю, я ничего не слышу, и глаза мои закрыты. Я сопротивлялась бы и дольше, если бы звуки вдруг не ворвались прямо в мой сон, разорвав его на части – их было слишком много, этих звуков, словно кто-то громко крикнул мне в ухо, и тогда я открыла глаза и выпрямилась на сиденье.

Мы были в городе – почему-то сразу было понятно, что это именно город, а не деревня, несмотря на двухэтажные деревянные дома, приземистые, в четыре-пять окон с аккуратными кружевами наличников, с печными трубами – наверное, из-за церковных куполов, возвышавшихся сразу с нескольких сторон, в деревнях никогда не бывает так много церквей – стоило мне подумать об этом, как появился первый каменный дом – тоже двухэтажный, но очевидно городской, хотя окна первого этажа все до единого почему-то были заколочены досками; солнце уже почти село, и все вокруг было голубое и розовое - глядя вокруг, я никак не могла сообразить, откуда это чувство тревоги, чем оно может быть вызвано среди этих тихих домиков, под висящими в прозрачном воздухе куполами, но с этим городом явно что-то было не так. Первое, что бросилось мне в глаза – сугробы, слишком высокие для этих улиц с низкими домами, достающие порой почти до подоконников; машина двигалась как-то странно, и приподняв голову, я увидела, что дорога тоже завалена снегом – он был немного утрамбован, словно недавно здесь проехало несколько больших автомобилей, оставивших после себя неровную колею – в ней мы и ехали, медленно, раскачиваясь из стороны в сторону; а потом я увидела женщину. На голове у нее был платок – серый, шерстяной, туго повязанный под подбородком, она шла вдоль дороги, по которой мы ехали - небыстро, с усилием прокладывая себе путь сквозь снежные наносы на обочине, и тянула за собой санки – обычные детские санки с исцарапанными металлическими полозьями, без спинки, на несколько раз перевязанной грубой веревке, а на санках, неудобно свисая с обоих концов, лежал длинный черный пластиковый мешок.

Я смотрела на нее во все глаза – вся ее фигура, напряженная, согнутая спина, медленный шаг, санки – что-то напомнила мне, что-то тревожное, неприятное, я чувствовала, что вот-вот вспомню, мы уже обогнали ее и я, обернувшись, пыталась рассмотреть ее получше, как вдруг Витара вывернулась из колеи, освободившись от сковывающего ее снега, побежала быстрее, и мы достигли широкого, пустого перекрестка.
– Здесь налево, - хрустнуло в рации, и я вздрогнула, словно не ожидала услышать человеческий голос, словно я была одна в машине – повернув голову, я взглянула на папу – сжимая руль обеими руками, он смотрел прямо перед собой и, казалось, даже не заметил, что я уже не сплю; лицо у него было сосредоточенное и жесткое.
Улица, на которую мы свернули, вероятно, была центральной – она была шире и значительно лучше укатана, но по обеим ее сторонам нависали такие же массивные кучи снега, как будто тротуаров не было вообще, и люди, которых здесь было гораздо больше, шли прямо по проезжей части – медленно и безмолвно; все они двигались в одну сторону, но на расстоянии – словно стараясь держаться друг от друга подальше, и большинство из них были с санками, на которых лежали такие же длинные пластиковые мешки. Какая-то женщина, остановившись, пыталась водрузить упавший в снег мешок обратно на санки – видно было, что ей тяжело, и она кружила вокруг него, стараясь приподнять его то с одного конца, то с другого; обогнув ее широким кругом, мимо нее почти пробежал человек с лицом, плотно укутанным шарфом.

Именно в этот момент позади нас раздался прерывистый, резкий автомобильный сигнал, с пассажирского сиденья мне трудно было разглядеть в зеркалах, что происходит – папа, схватив микрофон, почти прокричал в него:
– Ира, не психуй, они не опасны, куда ты гонишь, въедешь куда-нибудь и тогда мы точно здесь застрянем, - но ответа не последовало, а еще через мгновение, виляя и продолжая сигналить, нас обогнала Сережина машина, едва не увязнув в снежной каше на краю дороги, - Чертова дура, - он выругался и прибавил скорость, стараясь догнать удаляющийся Паджеро; мне казалось, что мы наделали много шума посреди этой тихой улицы, но люди, шедшие вдоль дороги, словно не замечали нас – только женщина, сражавшаяся с тяжелым мешком, выпрямилась и посмотрела в нашу сторону – вся нижняя часть лица у нее была закрыта платком, но я все равно заметила, что она совсем молодая, почти девочка; к моменту, когда мы поравнялись с ней, она уже потеряла к нам интерес и, нагнувшись, продолжила заниматься своим мешком.

Сережина машина теперь была далеко впереди – вздымая тучи снежной пыли из-под задних колес и опасно кренясь, она все увеличивала расстояние между нами, но папа уже перестал пытаться нагнать ее – слишком опасно раскачивалась Витара в неглубокой, еле намеченной колее, и мы снова поехали медленнее. Снаружи послышался какой-то пока неопределенный звук, приглушенный обступившими улицу домами и высокими сугробами – еле слышный, но тоже какой-то невыносимо знакомый, напоминающий что-то, и потому я нажала на кнопку и опустила автомобильное стекло до середины.
– Хорошо, что она тебя не видит, - тут же сказал папа, - в Боровичах Лёня вообще пытался выйти из машины, она такое устроила, мы ее еле успокоили.
– Да что здесь такое? – спросила я наконец; как только он нарушил молчание, мне тоже сразу стало легко заговорить, как будто до этого было нельзя.
– Это уже второй такой город. Мы не сразу поняли – карантина нет, но ты посмотри вокруг, - отозвался он, и я тут же, как будто мне нужна была только эта небольшая подсказка, прочитала все знаки, которые до этого просто смутно тревожили меня: нечищеные улицы, заколоченные окна, люди с санками, длинные, тяжелые мешки, укутанные лица и тишина – неестественная, звенящая, нарушаемая единственным звуком – монотонным, с одинаковыми интервалами звоном, доносящимся откуда-то спереди, из-за невысоких, коренастых домов.

Очень скоро мы поравнялись с источником этого звука – справа от дороги, между домами на короткое время распахнулся просвет, в котором видно было небольшую площадь – широкое, пустое место, окруженное невысокими каменными домами; мелькнул обязательный памятник Ленину, серо-белый, со снежными погонами на плечах, но где-то там, на площади, стояла еще и церковь – ее не было видно целиком, но из-за домов виднелись пять сине-зеленых, тоже припорошенных снегом круглых церковных голов и, отдельно, остроконечная звонница. Именно туда, на эту площадь и сворачивал редкий, неплотный поток людей с санками; я успела только заметить невысокую, плотную груду черных мешков, сложенных как попало прямо на снегу, и человеческую фигуру в черном, стоящую отдельно, возле наспех сколоченного деревянного помоста, к которому был подвешен продолговатый кусок железа – широко, деловито размахиваясь, человек в черном методично ударял по нему чем-то тяжелым. Площадь мелькнула и исчезла, но звон был слышен еще какое-то время; мы миновали несколько съездов на боковые улицы, и теперь я увидела, что некоторые из них покрыты нетронутым, ровным слоем снега – не было ни единого человеческого следа от дороги, по которой мы ехали, и до самого горизонта, куда доставал глаз.

– Как же так, - сказала я, - получается, их просто бросили? Ни карантина, ни санитарных машин – ничего?
– Не смотри, Аня, - отозвался папа, - сейчас все кончится, мы почти снаружи, - Витара еще раз повернула, и засыпанный снегом город, невысокий, розовый с голубым, весь оказался справа – со своими церквями, прозрачным воздухом и пустыми улицами, а потом исчез совсем – просто остался позади, и не хотелось оборачиваться, чтобы взглянуть на него еще раз. Сразу после перечеркнутой таблички с надписью «Устюжна», спокойно припаркованный у обочины, стоял Сережин Паджеро – покрытые полупрозрачным инеем задние стекла, небольшой дымок из выхлопной трубы. Когда мы поравнялись с ним, он затарахтел, выехал обратно на дорогу и пристроился в самом конце, за Лендкрузером и серебристым пикапом.

Продолжение следует

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив