Часть четвертая.

define_violence — 16.01.2010 Начало

Часть вторая.

Часть третья.


Почему-то всем нам одновременно показалось, что наш с Сережей легкомысленный деревянный дом безопаснее Лёниной кирпичной крепости; возможно, оттого, что она уже была осквернена вторжением – распахнутая дверь, упавший столик в прихожей, рассыпанная по полу мелочь, разбросанная обувь, следы грязных ботинок на полу и мертвая собака на снегу во дворе, в то время как нашу призрачную неприкосновенность мы пока сумели отстоять; и потому Лёня, очнувшись от оцепенения, подхватил Марину, которая, на минуту скрывшись в доме, вынесла из детской завернутую в одеяло сонную девочку – мы с папой Борей ждали их во дворе, не двигаясь с места – и оба они, не одеваясь, перебежали было присыпанную снегом асфальтовую дорогу между нашими домами, даже не обернувшись на свою распахнутую калитку и настежь раскрытую входную дверь, пока папа Боря не крикнул:
– Эй, как тебя, Лёня, это нельзя так оставлять, соседей напугаешь, - и тогда Леня остановился, поморгал глазами и медленно вернулся назад, закрывать калитку.

Через полчаса все мы – я, папа, Леня с раздувающейся на глазах багрово-синей щекой и прежним, по-детски обиженным выражением на лице, и Марина, впервые на моей памяти непохожая на холодную, безупречную диву – прическа в беспорядке, припухшие веки, дрожащие руки – сидели в нашей гостиной. Папа Боря, сидя на корточках возле камина, разводил огонь, на диване сонно хлопала глазами толстощекая Даша в розовой пижаме с медвежатами, я сходила на кухню и принесла бутылку, которую мы начали вчера с Сережей – Лёня благодарно блеснул на меня глазами, одним махом опрокинул в себя виски, который я налила ему, и пальцем подвинул опустевший стакан ко мне, чтобы я наполнила его еще раз.
– Мне тоже налей, Аня, - подала голос Марина, сидевшая рядом с Дашей на диване – одной рукой она крепко сжимала девочкину маленькую розовую пятку; зубы ее отчетливо звякнули о край стакана, но она выпила его до дна, не поморщившись.
В это время, громко треща, дрова наконец разгорелись; папа Боря закрыл стеклянную дверцу, повернулся к столу и обвел нас взглядом, лицо у него было почти удовлетворенное – я поймала себя на мысли, что, возможно, впервые после долгого перерыва он чувствует, наконец, что нужен своему сыну, что ему нравится, как быстро все мы – взрослые, состоявшиеся, не искавшие его советов, превратились в неуверенных детей, собравшихся под его защитой. И еще я подумала о том, что за все время с тех пор, как он появился на нашем пороге посреди ночи, никто из нас еще не сказал ему ни слова благодарности.

Словно в продолжение моих мыслей, Лёня со стуком поставил стакан на стол, и сказал:
– Вы, я смотрю, как-то серьезнее ко всему этому отнеслись, а я, дурак, дверь им открыл – думал, свои же, может, им воды нужно, или дорогу подсказать. Если бы не ты..
– Борис Андреевич, - значительно сказал папа Боря, и протянул руку, которую Леня пожал, торопливо приподнявшись с места.
– Если бы не ты, Андреич, они бы и меня там положили, наверное, рядом с Айкой. Я даже с цепи спустить ее не успел – пошел и открыл дверь, долбоеб, руку хотел ему пожать, - тут он схватил бутылку и налил себе еще, и поставил было ее обратно на стол – но приподнял снова и наполнил еще один стакан, который подвинул к папе Боре. Я заметила жадный Маринин взгляд и подтолкнула к Лене наши с ней стаканы – это был кокетливый, вечериночный жест, за который мне немедленно стало стыдно, мне пришло в голову, что все, происходящее сейчас, больше не вертится вокруг нас, женщин; на мгновение мне показалось, что эти два стакана так и останутся стоять пустыми возле бутылки, но Леня машинально наполнил и их тоже, хотя и не взглянул на нас – он смотрел на карабин, стоявший здесь же, возле стены, дулом вверх – вернувшись, папа Боря первым делом возился с ним, заряжая, и поставил его так, чтобы можно было схватить его быстро, просто протянув руку.
– У тебя есть на него разрешение? Ты прямо Натаниэль Бампо, Андреич, как ты его из окна высунул, они бы просто так не уехали ни за что.., - он говорил что-то еще, а я думала – надо же, Леня, с его мясистым затылком, с его плоскими шутками, оказывается, читал в детстве Фенимора Купера, наверное, играл в индейцев – в Чингачгука Большого Змея, я подняла на него глаза и услышала, как он говорит:
– Такая девочка была, я ее из питомника взял, для охраны, няню мимо нее провожать приходилось, гости лишний раз боялись спьяну курить во двор выйти, Маринка вечно ворчала – завел крокодила, но собака умная – знала, кого трогать нельзя, Дашка ей даже пальцы в рот засовывала – и ничего. А они ее - на бегу, не глядя, как мусор, - и губы у него вдруг задрожали, я смотрела на него и чувствовала, как слезы, которых не было целый день, со вчерашнего утра, когда я увидела всех их на этом же диване в гостиной (наши свадебные ракушки во рту у пухлой Даши, Марина еще гладко причесанная, в утреннем макияже, Леня, хлопающий рукой по дивану) вдруг потекли у меня из глаз – горячо, сильно, ручьями, но я не успела даже всхлипнуть, и никто не взглянул в мою сторону, потому что мы все услышали, как возле наших ворот, снаружи, остановилась машина.

Следующая секунда была наполнена событиями так густо, что должна была бы, наверное, длиться в десять раз дольше – я увидела Марину, которая обхватила маленькую Дашу руками и, пригнувшись, села с ней на пол; карабин, только что стоявший у стены, как декорация для постановочной фотографии на охотничью тему, оказался у папы Бори в руках, а сам он словно взлетел по лестнице на второй этаж, к окну; Леня, на мгновение исчезнувший в кухне, показался на пороге, сжимая в руке разделочный нож – на свету стало заметно, что широкое, страшное лезвие ножа некстати испачкано чем-то жирным, как будто им резали колбасу к завтраку; я единственная не сдвинулась с места и успела даже почувствовать неловкость за то, что совершенно не знаю, что именно я должна сделать – и в это время со второго этажа раздался голос папы Бори, который произнес с облегчением:
– Ребята вернулись.

Какое-то время все были заняты тем, что загоняли машину во двор и выгружали вещи – большие пластиковые пакеты, белые и хрустящие, словно накануне шумного домашнего праздника. Сережа внес последнюю, большую картонную коробку, и поставил ее на пол в прихожей («не носи их дальше, - сказал папа Боря, - «оставь тут, все равно обратно грузить»), в коробке что-то металлически звякнуло, и он сказал:
– Купили почти все, кроме бензина, на заправке очередь километровая, мы хотели засветло успеть домой, завтра съездим.
– Плохо, - ответил папа, - но сейчас ехать уже точно не стоит, придется подождать до утра.
– Да ладно, пап, мы же думали, что неделю будем собираться, а сегодня достали почти все – и продукты, и лекарства, нам осталось-то всего ничего – бензин, завтра возьмем канистры и метнемся по заправкам, придется несколько объехать – мужики в очереди сказали, помногу в одни руки не отпускают. Да, и ближайший к нам «Охотник» в Красногорске, еще один вроде был в Волоколамске, но это уже совсем не по дороге, может, в Рязани у тебя патронов докупим? – они вошли в гостиную, в руках у Сережи был тетрадный листок, исписанный убористым папиным почерком с двух сторон, следом появился Мишка с ключами от Сережиной машины – мы еще не выпускали его на трассу, но по нашим проселочным дорожкам он вовсю уже катался и с удовольствием всякий раз загонял машину во двор.
– Там мы точно ничего не докупим, - ответил папа Боря, помолчав. – Боюсь, в Рязани нам уже делать нечего.

Тут только Сережа поднял глаза от своего списка, оглядел нас одного за другим и, наконец, заметил Лёнину вздувшуюся, синюю щеку и нож, который тот все еще почему-то сжимал в руке.
– Что у вас тут происходит? – спросил он после паузы, а Леня, смутившись под его взглядом, быстро положил нож возле своего пустого стакана, лезвие звякнуло о полированную поверхность стола, и открыл было рот, но папа Боря опередил его, сказав то, о чем я думала с момента, когда мы вернулись в дом, но боялась произнести вслух:
– Плохи дела, Сережка. У нас тут были гости. Судя по машине, на которой они ехали, и по форме, в которую были одеты, патруль, охранявший въезды в город, разбежался. Никто ими больше не командует, и они решили немного помародерствовать. Да в порядке мы, в порядке, все обошлось более или менее, - продолжал он, мельком взглянув на Леню, - дай бог, чтобы я ошибался, но по-моему, все это может означать только одно – город погиб.
Сережа опустился на диван, и лицо у него было скорее задумчивое, чем встревоженное.
– Вот черт, - сказал он. – Хорошо, что мы не сунулись в Красногорск, это же сразу за МКАДом, вот там, наверное, весело сейчас.
– Так я не понял, - подал вдруг голос Леня, - какой план? Будем тут держать оборону? Я вижу, вы провизией запасаетесь, патроны, все дела, это, конечно, здорово, только что мы будем делать, если они в следующий раз на танке приедут?
Сережа с отцом переглянулись, и пока они молчали, я посмотрела на толстого, громкого Леню, который всегда смертельно раздражал меня своими бестактными замечаниями, привычкой громче всех смеяться над собственными шутками, способностью немедленно и без остатка заполнить собой любое помещение и заглушить любую компанию, не обращая внимания на поднятые брови и недовольные лица, и неожиданно для себя сказала:
– Здесь нельзя оставаться, Лень, скоро тут начнется настоящий кошмар, так что мы уезжаем, мы почти все уже собрали, и я думаю, вам нужно поехать с нами.
– Хорошо, - быстро ответил Леня. – Куда?
– Левино отпадает, - сказал папа Боря с досадой. – Вы тут тоже в двадцати километрах от трассы, и посмотри, как быстро они сюда добрались – я надеялся, все эти жирные коттеджные поселки на Новой Риге задержат их подольше. Моя деревня от Рязани далеко – но до шоссе там только шесть километров, мы там выиграем неделю-другую, не больше, а потом нас накроет. Тут нужна тайга какая-нибудь, чтобы никого вокруг, жаль, что мы не в Сибири, в нашей средней полосе, черт бы ее побрал совсем, таких мест, боюсь, не найдется.
– Тайга! – закричал вдруг Сережа и вскочил с места. – Тайга, ну конечно, вот же я идиот, Анька, я знаю, куда мы поедем, - он торопливо вышел из гостиной и, споткнувшись об один из хрустящих пакетов, стоявших в холле, скрылся за дверью кабинета – слышно было, как он, ругаясь вполголоса, роется в шкафу, что-то с глухим стуком упало на пол, и через мгновение он снова показался на пороге – в руках у него была зажата какая-то книга, которую он, торопливо расшвыряв стоявшие кучкой стаканы в стороны, звонко шлепнул на стол. Лицо у него было торжественное, и мы все – даже Марина с девочкой, не издавшие ни звука с той минуты, когда они пересекли порог нашего дома, подались вперед и посмотрели на то, что лежало перед нами – зеленая обложка, большие белые буквы: «Атлас автомобильных дорог. Северо-Запад России».
– Не понимаю, - сказала Марина жалобно.
– Вонгозеро, Анька, вспоминай, я тебя три года уговариваю туда со мной поехать, - заговорил Сережа быстро, - пап, мы там были с тобой перед тем, как Антошка родился, - он схватил атлас и начал торопливо перелистывать страницы, но папа Боря протянул руку и остановил его.
– Отлично, сын, - сказал он вполголоса. - Лучше места, пожалуй, не придумаешь. Значит, мы едем в Карелию.
– Там есть дом, Анька, я тебе рассказывал, помнишь, дом на озере, там остров, иначе, как на лодке, не добраться, - Сережа снова зашуршал страницами, но я уже вспомнила – серая и блестящая, как разлившаяся ртуть, поверхность озера, выцветшая прозрачная трава, растущая прямо из воды, заросшие черным лесом одинокие бугорки островов –свинцово-серый, безрадостный карельский сентябрь, которого я, взглянув на Сережины привезенные с охоты снимки, испугалась раз и навсегда – таким он показался мне холодным, даже враждебным по сравнению с нашей теплой и солнечной оранжево-синей осенью, а зимой, как же там все выглядит зимой, я и здесь лишний раз не выглядываю из окна, чтобы не наткнуться взглядом на черные скользкие ветки, серое небо, я вечно мерзну в любой одежде, ты, барсук, говорит Сережа, ну выйди на улицу, ты уже три дня носа не высовывала, а я не люблю холод, не люблю зиму и отгораживаюсь от нее огнем, горящим в камине, и коньяком – только много ли можно взять с собой коньяка? Надолго ли я смогу удержать в себе тепло, без которого совсем не умею жить, в маленьком доме, сложенном из посеревших от времени досок, впитавших в себя сырость холодного озера?
– Там же нет электричества, Сережа, - я уже знала, что глупо возражать, что больше нам действительно бежать некуда, но не могла хотя бы не произнести этих слов, мне было нужно, чтобы они прозвучали. – И две комнаты всего. Он совсем маленький, этот ваш охотничий домик.
– Там есть печка, Аня. И лес вокруг. И целое озеро воды. И еще там рыба, птица, грибы и брусники полный лес. И знаешь еще, что самое важное?
– Знаю, да, - сказала я вяло. – Там совершенно – никто – не живет.
И вопрос был решен.

Чего я никак не могла ожидать – так это Лёниного восторга по поводу предстоящего нам бегства. Он был похож на ребенка, которому в последнюю минуту разрешили присоединиться к чужому празднику – не прошло и пяти минут, как он уже говорил громче всех, тыкал пальцем в карту – «через Питер не пойдем, там такой же беспредел наверняка», выдернул из-под Сережиного стакана позабытый было список, по которому совершались покупки – «картошка, да у нас три мешка картошки в кладовке, Маринка, посмотри, крупы у нас тоже всякой полно, а тушенки я докуплю, завтра прямо съезжу и докуплю», и потом вдруг притих, горестно сдвинув брови – толстый ребенок, которому не хватило подарка под елкой – «у меня нет ружья, только пистолет, травматический», и Сережа, успокаивающе - «дам я тебе ружье, у меня их три»; они сидели, сдвинув головы – папа Боря, Сережа и Лёня, оживленно разговаривая, рядом с ними Мишка, с горящими глазами, заразившийся общим волнением, а я разлила оставшийся виски в два стакана и протянула один Марине, которая схватила его немедленно свободной от девочки рукой, как будто все это время следила за мной, не отрываясь, наши взгляды встретились, и в глазах этой отстраненной, еле знакомой мне женщины, с которой за два года жизни здесь я обменялась от силы парой фраз, я увидела то же чувство, которое переполняло и меня – беспомощный, бессильный страх перед тем, что уже случилось с нами, и перед тем, что обязательно должно произойти.

Спать засобирались через час – есть никому не хотелось, поэтому даже в этом ни я, ни Марина не смогли оказаться полезными; повысив голос, я, по крайней мере, смогла отослать наверх Мишку, который, недолго посопротивлявшись, горестно ушел, а за ним поднялись и все остальные, все еще продолжая разговаривать; Лёня наклонился, чтобы взять девочку из Марининых рук, но та вдруг прижала ребенка к себе и сказала – голос ее прозвучал неожиданно резко, так, что все замолчали:
– Аня, можно мы у вас переночуем, я не хочу туда возвращаться.
Все мы, не сговариваясь, посмотрели в окно гостиной – черное небо, мерцающий в свете уличных фонарей снег, пустая дорога, уходящая в лес; я подумала о развороченной прихожей соседского дома, о мертвой красавице Айке, лежащей на красном снегу – наверное, в наступившей темноте пятна крови сделались черными и белая собачья шкура заиндевела на морозе; в наступившей тишине Сережа произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Хорошая мысль, Марин. Оставайтесь. Отца положим в гостиной, а вы размещайтесь в кабинете. А еще я думаю, что всем сразу спать нельзя, ребята, кто-то должен смотреть за дорогой. Если уж они днем не побоялись, было бы глупо надеяться, что ночью нас оставят в покое.
Пока мужчины решали, кому караулить первым (вызвался Сережа), папа Боря переносил свой спальник из кабинета на диван в гостиной, Сережа ушел наверх, доставать свои ружья из железного шкафа, стоявшего в гардеробной, Марина отправилась купать девочку – я не пошла с ней, потому что и там я тоже была бы не нужна, и всего лишь сказала ей «полотенца в шкафчике в ванной комнате, посмотри там», и потом просто стояла посреди гостиной, смотря ей вслед – ребенок, как курортная обезьянка, выглядывал из-за тонкой спины, повернув ко мне голову, расфокусированный взгляд маленьких глазок, бесформенная, пухлая щека, лежащая на Маринином плече; в очередной раз я про себя удивилась тому, насколько пассивна эта крошечная, некрасивая девочка, маленький Мишка уже исследовал бы всю гостиную, пересидел на коленях у всех собравшихся взрослых, я попыталась вспомнить, слышала ли я когда-нибудь, чтобы эта девочка разговаривала, и тут за моей спиной Лёня произнес:
– Не говорит еще, ни слова, даже «мама» не говорит, мы по врачам ее затаскали – ждите, говорят, мы и ждем, а она молчит, засранка, только смотрит, - я обернулась к нему, он стоял возле окна и смотрел куда-то вбок, словно пытаясь увидеть собственный темный дом, который даже не было видно из окон нашей гостиной; потом он повернул ко мне голову и сказал:
– Я бы сходил, похоронил собаку, да Маринка распсихуется. Анюта, ты нам выдели белья постельного, - и пошел в сторону кабинета, а я отправилась за ним, почти радуясь тому, что ему нужна моя помощь.

Посреди ночи я проснулась. За окном было темно, где-то вдалеке лаяла собака – это был успокаивающий звук, голос мирной жизни, мне даже не нужно было оборачиваться, чтобы почувствовать, что в постели рядом со мной снова никого нет, но я все равно обернулась и даже протянула руку – подушка была не смята, Сережа вообще не ложился. Спать не хотелось совершенно – я лежала на спине в своей тихой, темной спальне и чувствовала, как сердитые слезы холодными дорожками струятся по скулам вниз, затекая в уши, как же мне надоело просыпаться в пустой постели, ничего не знать, ждать, пока все решат за меня, чувствовать себя лишним, бесполезным балластом, я вскочила на ноги, вытерла глаза и спустилась по лестнице вниз, на первый этаж. Я отправлю Сережу спать, возьму ружье и буду смотреть в окно – я хорошо стреляю, Сережа всегда хвалит меня за меткость, я правильно держу ружье и спокойно целюсь; не зажигая свет на лестнице, я дошла до ее конца – первый этаж был таким же темным, как и второй, балконная дверь приоткрыта – по ногам потянуло холодом и я пожалела, что не оделась, на цыпочках пробежала через пустую гостиную, выглянула на улицу и позвала вполголоса:
– Сережа!.. – мне хотелось, чтобы он обернулся, услышав меня, шагнул обратно в гостиную, отругал меня за то, что я не одета – «ну куда ты выскочила, замерзнешь, дурочка», и скинул бы куртку, которую я отказалась бы надеть, я поняла, что страшно соскучилась по нему, что мы уже бог знает сколько не оставались вдвоем, мы постелили бы куртку на пол, возле окна, выкурили бы одну сигарету на двоих, а потом, может быть, занялись бы любовью здесь же, на полу, я подумала, что мы целую вечность не занимались любовью, и распахнула балконную дверь пошире, и сделала еще один шаг вперед.
Человек, стоявший на балконе, щелчком отбросил сигарету куда-то в сторону забора, она рассыпалась маленькими красными искрами, он обернулся ко мне и сказал:
– Аня, черт возьми, почему ты не спишь, иди в дом, ты замерзнешь, - и это был не Сережин голос.
– Где Сережа? – я посмотрела на диван в гостиной, он был пуст.
– Давай зайдем в дом, - ответил папа Боря, и протянул ко мне руки, я оттолкнула его, подбежала к перилам балкона и заглянула за угол, на парковку перед домом.
Сережиной машины не было.

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив