Часть седьмая.

define_violence — 18.02.2010 Начало
Часть вторая.
Часть третья.
Часть четвертая.
Часть пятая.
Часть шестая.

Чтобы не оглядываться на остающийся позади темный дом, я открыла бардачок, хлопнувший сидевшего рядом папу Борю по коленям, нашарила пачку сигарет и закурила, а когда он тоже достал сигарету и салон наполнился едким дымом, с силой дернула кнопку стеклоподъемника, и пассажирское окошко опустилось до предела. Это было почти невежливо, и я чувствовала, что он смотрит на меня – но убрала палец с кнопки и оставила все, как есть, а он, не говоря ни слова, завозился с рацией. Не сговариваясь, до конца поселка мы ехали медленно – впереди Лёнин Лендкрузер, за ним – Сережа; не знаю, смотрел ли кто-нибудь по сторонам – я видела перед собой только красные огоньки Сережиной машины, до тех пор, пока за спиной не осталась перечеркнутая металлическая табличка, потом пятьсот метров до поворота, автобусная остановка – если сейчас повернуть голову вправо, еще будет видна вся наша маленькая деревня, освещенное пятно посреди темного поля, с двух сторон зажатое полоской леса, разномастные домики, среди которых глаз привычно выхватывает знакомую крышу, еще сто метров, двести, еще нельзя оборачиваться – и тут с обеих сторон надвинулся лес и сразу стало темно, неподвижные деревья, едва присыпанный снегом асфальт и две большие, черные машины впереди, теперь можно было повернуть голову, но смотреть уже было не на что – все неосвещенные лесные дороги похожи одна на другую и неважно, находятся они в километре от твоего дома или за тысячу километров от него, мир твой немедленно делается ограничен тонкой оболочкой машины, хранящей тепло и выхватывающей светом фар только маленький кусочек дороги перед колесами.

Рация, которую папа Боря пристроил на кожаный подлокотник между нашими сиденьями, замигала и захрустела – и в ней немедленно раздался Сережин голос, как будто он говорил уже какое-то время:
– … не едет почти на этом говне. Не знаю, что там у Лёньки за солярка была, надеюсь, что не летняя, хорошо бы по дороге заправку найти работающую, как думаешь, пап, реально?
Пока он говорил, сквозь шипение и помехи я услышала музыку – он всегда убавляет звук, когда пользуется рацией, но оказывается, ее все равно слышно – и тонкий голос мальчика, слов его разобрать было невозможно; я увидела его лицо в заднем стекле автомобиля – наверное, он стоял на коленях на заднем сиденье машины и тянул руку, чтобы стереть испарину со стекла, но не дотянулся и просто стал смотреть в нашу сторону; рядом светловолосая голова его матери – я видела только ее затылок, она не повернула головы, но, наверное, что-то сказала мальчику, потому что было слышно Сережу:
– Оставь его, Ир, пусть сидит, как хочет, ехать далеко, ему будет скучно.
Я подавила желание помахать мальчику рукой – он все равно не увидел бы меня, и нащупала правой рукой микрофон – прежде, чем его успел взять папа Боря, чтобы поговорить про заправки:
– Милый, - сказала я, - нам, наверное, лучше Лёню взять в кольцо – он без рации, пусть лучше между нами едет. Ты его обгонишь, или я?
Сережа молчал всего несколько секунд – потом сказал коротко «давай, я», и начал маневр, не споря и не говоря больше ни слова, я никогда не зову его «милый» - это слово – пароль, которым я не пользуюсь часто, прибереженный на крайние случаи, оно нужно для тех, кто всегда замолкает, когда мы входим в комнату, полную людей, и переводит взгляд с него – на меня, и обратно, а после подходит ко мне на балконе, когда я закуриваю сигарету, и спрашивает – «ну как, все хорошо у вас?», для тех, кто ждет от нас откровений и жалоб, потому что должны же они быть – откровения, и жалобы; а еще это слово нужно нам самим, потому что женщина, сидящая сейчас на заднем сиденье его машины, всегда говорила гораздо больше слов, когда была недовольна – я знаю, он рассказывал мне, и я готова отдать правую руку, только чтобы не быть на нее похожей, и потому я всегда говорю «милый, может быть, поедем домой?» всего один раз, и улыбаюсь, и голос мой звучит нежно, и тогда он смотрит мне в лицо – внимательно – и сразу же встает, и мы уезжаем; браво, милый, ты так хорошо меня знаешь.

Лёнина машина сзади выглядела совсем неинтересно – девочка, зафиксированная в детском сиденье, была неподвижна и не могла обернуться – на самом деле, сквозь тонированные стекла не было видно совсем ничего, и я смогла, наконец, посмотреть по сторонам; мы миновали первую полосу леса, отделяющую нашу деревню от остальных, светлыми электрическими пятнами рассыпанных в зимней темноте так густо, что недавно еще окружавший нас черный, непрозрачный воздух разбавился рассеянным желтым светом, струящимся от уличных фонарей и льющимся из окон. Мне показалось – загляни я в окна домов, стоящих у дороги, я увидела бы семейный ужин под оранжевой лампой или светящийся голубоватый экран телевизора в гостиной, припаркованную во дворе машину, огонек сигареты на крыльце; все эти люди, сотни людей, остались здесь – не ожидая плохого, не ездя по окрестностям в поисках бензина, не собирая вещей, они решили переждать все, что творится вокруг, доверившись надежности своих домов, своих дверей и заборов; столько светящихся окон, дымящих труб на крышах, столько людей – не могут же все они ошибаться, куда же едем мы, зачем мы едем? Правильно ли решение, которое приняли за меня, без моего участия, правильно ли я сделала, когда подчинилась, не говоря ни слова против, безропотно бросила единственное место, где могла бы сейчас чувствовать себя в безопасности, и пока все эти люди вокруг готовят ужин, смотрят новости, рубят дрова и ждут, когда все это закончится, уверенные в том, что это случится очень скоро, моя реальность – поспешные сборы, выстрелы, мертвая собака, рассказ о погибшем городе - уже отделена от их реальности непроницаемым экраном, я еще могу их увидеть, но уже не могу к ним присоединиться, я просто проезжаю мимо, на заднем сиденье сидит мой сын, и я не чувствую ничего, кроме невыносимого одиночества.

Мы все увидели это одновременно – еще до того, как вспыхнули Лёнины стоп-сигналы, я уже нажимала на тормоз, Лёнина водительская дверь хлопнула, он тяжело выпрыгнул на дорогу, обогнул машину и сделал несколько шагов по направлению к обочине. Папа Боря высунулся из открытого окна почти по пояс и крикнул:
– Лёня, стой, не ходи туда, - Лёня тут же остановился, но в машину возвращаться не спешил.
Огня уже не было – даже большой дом не может гореть весь день, а этот был не так уж и велик, если судить по его нетронутым соседям, похожим друг на друга как две капли воды – маленький опрятный коттеджный поселок, его начали строить, когда мы уже переехали загород, и проезжая мимо, я всякий раз удивлялась скорости, с которой на огороженной забором площадке появляются вначале аккуратные коробочки с пустыми, незастекленными окнами, затем одинаковые коричневые крыши, невысокие светлые оградки, а еще через год высокий забор вокруг стройки был убран и с дороги стала видна сказочная пряничная деревенька – сейчас она по-прежнему выглядела сказочной, расчищенные от снега дорожки, опоясанные шоколадно-коричневыми деревянными брусьями светлые стены, кирпичные дымоходы, только вместо ближайшего к дороге дома было теперь масляно-черное неровное пятно с торчащими вверх обуглившимися кусками конструкций. Сквозь густое облако белого пара, какой бывает над открытыми зимними бассейнами, было едва видно, что передняя стена дома обвалилась, обнажив его закопченные внутренности, а с перекрытий неопрятными жирными гроздьями свисали то ли остатки штор и ковров, то ли какие-то провода; там, где раньше была крыша, редко торчали остатки деревянных стропил. Вкусно пахло костром.
– Смотри, Мишка, ты интересовался утром, - сказал папа Боря, поворачиваясь к нам.
– Что здесь случилось? – спросил Мишка вполголоса.
– Скажу тебе так – вряд ли тут все сгорело оттого, что кто-то баловался с бенгальскими огнями, хотя, конечно, всякое может быть, - ответил папа Боря, снова высунулся из окна и крикнул Лёне:
– Посмотрели и хватит, Лёня, едем, едем!

После незапланированной остановки у сгоревшего пряничного домика мы уже не обращали внимания на дорожные знаки – ехать медленно, смотря по сторонам, больше не хотелось; первым скорости прибавил Сережа, за ним с тракторным рокотом ускорился Лендкрузер – немедленно задымил выхлоп, и я поспешно закрыла окно. Ненавистная рация мешала мне вести машину – то и дело, забывшись, я задевала ее правым локтем, железный прямоугольник с острыми углами предательски болтался, царапая кожаную крышку подлокотника, но дорога была знакомая – за два года жизни здесь я выучила каждый поворот, и мы без труда нагнали Лёню. Уже через десять минут мы выехали на шоссе, и, выстроившись гуськом, покатили в сторону Большого бетонного кольца. Почему-то теперь, после оставшейся позади разоренной сказочной деревеньки, я почти готова была увидеть колонну беженцев - на машинах или, может быть, даже пешком покидающих опасные окрестности мертвого города, но кроме нас, на шоссе машин не было – ни на встречной полосе, ни позади нас. Похоже было, что пустая дорога удивила и папу Борю, он даже нагнулся и проверил частоту, на которую была настроена рация – но в эфире не было ни звука, только тишина и потрескивание помех. Слева густой стеной стояли деревья, справа вот-вот должны были показаться съезды к расположенным вдоль шоссе небольшим поселкам, до бетонки оставалось еще километров сорок; эти места тоже были мне знакомы – когда мы с Сережей искали дом, подгоняемые неудобствами съемной квартиры с чужой мебелью и незнакомым видом из окна, к которому я за десять месяцев так и не смогла привыкнуть, мы объехали всю округу – это муравейник, малыш, ты же не хочешь жить в муравейнике, давай поищем еще – пусть подальше от города, не страшно, зато там будет тихо, спокойно, только ты и я – и никого вокруг. Друзья, которых мы оставили в городе, узнав о наших планах, крутили пальцем у виска – но мы не слушали никого, и, конечно, не могли предположить, что расстояние, казавшееся нам тогда вполне достаточным для того, чтобы отгородиться от всего мира, покажется теперь таким смехотворно маленьким.

Развилка, на которой шоссе пересекалось с бетонным кольцом, появилась впереди неожиданно – вначале она просто засветилась издалека, а затем уже показались большие белые дорожные указатели с надписями и расстояниями. Рация захрустела Сережиным голосом:
– Анюта, здесь направо.
– Я знаю, - ответила я раздраженно, и сразу же сообразила, что он меня не слышал, потому что микрофон по-прежнему покоился в подстаканнике, в который я обычно складывала сигареты – но никто из сидящих в машине не указал мне на эту мою ошибку. В ту же секунду рация заговорила снова – на этот раз чужим голосом:
– Братишка, - произнес голос взволнованно, - заправки работающие попадались тебе на кольце? Мне до Одинцова бы дотянуть, все позакрывались, мать их..
Прежде, чем Сережа успел ответить что-нибудь, я взяла микрофон, нажала на кнопку и сказала:
– Не надо тебе в Одинцово, братишка. Поворачивай в обратную сторону.
Голос спросил со страхом:
– А что там, в Одинцово? Вы знаете что-нибудь? – и сразу же, без паузы, задал еще один вопрос:
– А где вы едете?
– Не говори, Аня, - быстро сказал папа Боря и, протянув руку, отобрал у меня микрофон и сжал его в своем большом кулаке, словно пытаясь перекрыть звук на случай, если я попробую все-таки ответить неизвестному голосу, который продолжал выкрикивать в эфир:
– Алё, алё, где вы едете? Что там, в Одинцово? Алё?
– Может, там еще все спокойно, в Одинцово, - сказала я папе Боре, не поворачивая головы – мы как раз съезжали с шоссе – и он ответил:
– Одинцово в десяти километрах от Москвы, Аня, как там может быть спокойно, сама подумай. И вот еще что – мы на общей волне, поэтому никаких деталей – кто мы, где мы, на чем мы, если этот мужик сказал правду, сейчас даже за тот небольшой запас топлива, который у нас есть, нам снесет башку любой добропорядочный гражданин, не говоря уже обо всех остальных, которых на этой трассе было полно даже в лучшие времена.
– Я знаю, - повторила я все так же раздраженно, и больше мы уже ничего не говорили – молчал и Сережа; в полной тишине три наших машины свернули на развилке направо и сразу же въехали под табличку с надписью «Новопетровское», за которой по обеим сторонам дороги начались жилые кварталы. На противоположной стороне дороги я увидела заправку – возле съезда прямо на трассе стояли два длинных тентованных грузовика с выключенными фарами, сама же заправка была освещена, но совершенно очевидно закрыта – ни возле колонок, ни у кассы никого не было. Не сбавляя скорости, мы проехали мимо – мне показалось, что стекло вокруг кассового окошка разбито, а на сухом, чистом асфальте блестят осколки, но прежде, чем я успела рассмотреть все подробнее, дорога немного вильнула, и заправка пропала из вида.

– Ты видел, пап? – спросил Сережа; он больше не обращался ко мне, и я тут же пожалела о том, что резко ответила ему, а после – сообразив, что он не услышал даже этого моего ответа – о том, что вместо того, чтобы поговорить с ним, я обратилась к неизвестному голосу, который, как нарочно, именно в этот момент перестал засорять эфир своими повторяющимися вопросами и, наконец, замолчал.
Папа Боря поднес микрофон к губам и сказал вполголоса:
– Тихо, Сережка, давай молча проедем, после поговорим.
После пряничной деревни спокойствие окружавшего нас поселка уже не казалось мне безопасным – на первый взгляд, все выглядело совершенно нормально – светящиеся окна, припаркованные во дворах автомобили, но теперь мне как-то сразу бросилось в глаза отсутствие людей на улице – час был непоздний, но нигде, куда доставал глаз, не было видно ни одного прохожего – не играли дети, не бегали собаки, и не было на обочине привычных старушек с яблоками, картошкой и сомнительными грибами в разнокалиберных стеклянных банках. Вокруг была какая-то настороженная, подозрительная тишина, словно за каждым углом, за каждым поворотом нас поджидало что-то нехорошее – и я была рада, что мы не идем пешком мимо этих замерших домов, а, напротив, проносимся мимо них со скоростью сто километров в час – слишком быстро для того, чтобы что-то могло остановить нас.

По левую руку от дороги промелькнуло крошечное, не больше автобусной остановки, здание с зеленой крышей и решетками на окнах, сразу под скатом крыши тускло блестели красные буквы «Мини-Маркет» - несмотря на гордое название, размерами оно было скорее похоже на пивной ларек. Вероятно, злополучный «Мини-Маркет» был ближе к дороге, чем оставшаяся позади заправка, и потому я успела разглядеть, что железная дверь сорвана с петель, а окна разбиты; но и здесь уже никого не было – вероятно, несчастье, случившееся с маленьким сельским магазином, произошло еще утром, а может быть, даже вчера.

Наверное, гнетущая тишина вокруг, оглушительно звенящая у меня в ушах, подействовала и на всех остальных, потому что Мишка внезапно предложил:
– Мам, включи, может, музыку какую-нибудь, так тихо..
Я протянула руку, привычно нажала кнопку тюнера и пустое, мертвое шипение на частоте, которую я привыкла слушать, напомнило мне о том, что города, оставшегося за нашей спиной, больше нет; я немедленно представила себе безлюдную студию радиостанции, разбросанные бумаги, телефонную трубку, лежащую рядом с аппаратом – черт бы побрал мое живое воображение – и поспешно переключилась с радиоприемника на проигрыватель. Сразу же низко, хрипло запела Нина – «Ne me quitte pas, il faut oublier, tout peut s'oublier, qui s'enfuit déjà», и тишина, давившая на мои уши, немедленно отступила и наполнилась ее голосом – настолько, что на какое-то мгновение я даже забыла о том, что мы здесь делаем – три автомобиля на длинной, пустой дороге, словно мы просто едем куда-то большой компанией, а не бежим – так быстро, как только возможно, не имея права оглянуться.
– Тьфу, Аня, - произнес папа Боря с досадой, - ну что у тебя за музыка, похоронный марш какой-то, ничего повеселее нет?
– Она на всех действует по-разному, папа, - ответила я, выключая песню, - не уверена, что у меня есть что-нибудь «повеселее», но в любом случае все остальные диски похоронены под вашей прекрасной рацией, так что или Нина – или нам придется петь самим.
– Мы едем-едем-едем, в далекие края, - внезапно пропел Мишка с заднего сиденья – изрядно, впрочем, фальшивя; я поймала его взгляд в зеркале заднего вида, и он тут же улыбнулся мне, и сразу стало легче.

По вспышке красного света впереди стало ясно, что Лёня снова сбавляет скорость – мы немедленно замолчали и попытались разглядеть причину остановки; чертыхаясь, папа пытался нашарить кнопку, опускающую стекло, и, как мне показалось, начал высовывать голову из окна раньше, чем стекло успело опуститься. С моей стороны не было видно ничего, но, чтобы не ударить бампером Лёнину машину, я тоже сбавила скорость; несмотря на то, что на обочине никого не было, ехать медленно было страшно и неуютно.
– Это всего лишь переезд, - сказал папа Боря с облегчением, и я тут же увидела закрытую будку дежурного с темными окнами, красно-белый шлагбаум – задранный вверх, как колодезный журавль, предупреждающий знак и светофор. Черные головки светофора, похожие на глаза игрушечного робота, поочередно мигали красным, и через раскрытое окно доносился негромкий мелодичный звон. Лендкрузер остановился совсем; я тоже опустила окно и увидела Сережину машину, застывшую перед поднятым шлагбаумом.
– Открыт же шлагбаум, - сказала я, и папа тут же схватил микрофон и крикнул в него:
– Серега, чего стоим-то?
– Погоди, пап, - сразу же сказал Сережа, - красный же, тут видно хреново, еще под поезд въедем.. – закончить фразу он не успел, потому что дверь показавшейся мне вначале необитаемой железнодорожной будки внезапно распахнулась, и два человека, вышедшие оттуда, быстрым шагом направились в нашу сторону.
– Ходу, Серега! Аня, поехали быстро, - закричал папа, но все мы – даже Лёня, не участвовавший в переговорах, уже успели увидеть бегущих к нам людей, нажали на газ и дёрнули с места почти одновременно – так быстро, что я чуть было действительно не въехала в сверкающий Лендкрузеров зад.

Когда неприятный переезд остался далеко позади – не снижая скорости и не смотря по сторонам, мы проскочили еще какие-то деревеньки, и паника начала отпускать меня только когда по обеим сторонам дороги снова выросла черная непрозрачная стена деревьев, казавшаяся теперь гораздо дружелюбнее оставшихся за спиной затаившихся поселков – светящиеся окошки, пустые улицы, разбитые продуктовые ларьки. Я нашарила сигарету и закурила, порадовавшись, что руки мои не дрожат.
– Хорошее место для засады, - сказал папа Боря в микрофон, - надо будет иметь в виду на будущее.
– Да, придумали отлично, - отозвался Сережа, - хорошо еще, не сумели шлагбаум опустить и поднять блоки – шлагбаум я бы снес, конечно, а вот через железки эти никто бы из нас не перепрыгнул, даже Лёня на своем понтовозе.
– Может быть, это была никакая не засада, - предположила я неуверенно, вспоминая, что в руках у людей, выскочивших из будки, ничего не было – ни оружия, ни палок, - мы же не знаем точно.
– Конечно, - легко согласился папа, - может, они просто сигарет надеялись стрельнуть. Только я не стал бы проверять, Анюта, ей-богу не стал бы.

Продолжение следует

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив