«Боюсь, что он ночью меня прирежет»
novayagazeta — 03.03.2021
Почему приемные родители расстаются с
ребенком.
Фото: Игорь Генералов / ТАСС
«Новая» уже
рассказывала о возвратах сирот из приемных
семей в детдома. Проект «Важные истории»
подсчитал, что с 2014 по 2019 год возвратов
стало больше почти вдвое. Семь лет назад обратно в учреждения
попадали восемь детей на каждую сотню устроенных в семьи, а в 2019
году — уже 14 детей. В абсолютных цифрах это больше 5 тысяч человек
в год. В большинстве случаев отказ от ребенка происходит по
инициативе самих замещающих родителей.
Пандемия 2020 года может усугубить ситуацию. Из-за карантина многие
школы приемных родителей, где кандидатов готовят к приему ребенка,
перешли на очно-заочный режим работы. Специалисты служб
сопровождения, существующих в областных центрах, приостановили
выезды в сельские районы. К проблемам семей, воспитывающих сложных
приемных детей, добавилась самоизоляция, дистанционное обучение и
экономический кризис.
«Новая» поговорила с приемными родителями о том, что может
заставить семью отказаться от отвоеванного у системы ребенка.
Георгий Победоносец
Мама Юля листает видео на телефоне. Гоше ровно два года. Он лежит
на кровати и, не отрываясь, смотрит на поющую игрушку. Взять
подарок в руки Гоша не может — у него артрогрипоз, врожденная
болезнь суставов и мышц.
Юля продолжает. Вот Гоше ровно три. Он уже сидит. Пытается играть
на маленьком зеленом ксилофоне. Отшвыривает непослушный инструмент.
Но мама подает палочку и просит играть дальше. Гоша улыбается. Ему
нравится, что в него верят. И он пробует снова и снова.
«Усыновители любят рассказывать, что, когда найдешь своего ребенка,
сердце ёкнет. Думала: это ерунда. Заберу любого, подходящего по
возрасту, — вспоминает Юлия. — Листала сиротские анкеты. Вдруг вижу
— мальчик, полтора года, весит пять килограммов, не сидит. И я
понимаю, что это мой сын». Юля с мужем задумались об усыновлении
потому, что общих детей у них не может быть по медицинским
причинам.
Кандидаты в усыновители должны пройти школу приемных родителей.
«Школе нужно было закрыть годовой отчет по числу слушателей, нас
взяли на ускоренный курс. Провели четыре занятия, выдали бумажку.
Информацию я искала сама. Забивала в поисковике: «Приемные дети
трудности».
Документы собрали быстро.
Супруги планировали усыновить здорового малыша. «Но пока мы
готовились, у мужа произошел переворот в сознании: мы думали, что
делаем добро для ребенка, а, оказалось, заботимся о своих
интересах.
„
Муж сказал, что здоровых младенцев расхватают и без нас. Решили
забирать того, на кого не стоит очередь».
Гоша находился в подмосковном доме ребенка. Юля — в Москве. В дни
посещений она вставала в 4 утра, ехала к 7.00 на вокзал, в
электричке работала с ноутбуком на коленях. Гошу приносили,
укутанного в два комбинезона, в двух шапках и шерстяных носках. «В
детдоме перестраховывались: они никогда не видели детей с таким
диагнозом. Его держали в изоляторе. С ним не гуляли. Первые полтора
года жизни он лежал один и смотрел в белый потолок».
Подмосковная опека не спешила отдавать Гошу.
Через три месяца ребенка все-таки разрешили забрать. «Накануне я
всю ночь не спала. Мы наняли шикарный мерседес. С утра заехали в
опеку за бумажками, потом в детдом. Гоша веселился всю дорогу до
Москвы. Как только оказался дома, начал орать. И орал три
месяца».
«Так я довела себя до нервного срыва»
«Муж все время на работе, я дома одна. В туалет выйти нельзя — Гоша
не мог находиться в комнате один. На улице не мог лежать в коляске.
У него глаза не привыкли к солнечному свету. Он боялся других
детей. В моей жизни остались только больницы и врачи. Когда Гоша
окреп, начал биться о стену головой. Я боялась: люди увидят синяк и
подумают, что я его бью. Сестра говорила: сама виновата, ты знала,
на что шла. Я допустила грубую ошибку: не воспользовалась помощью
специалистов. Я думала: ну зачем мне эти психологи, я сама все
знаю. Так я довела себя до нервного срыва».
Юлия сказала мужу: «Мы не вытягиваем. Надо искать другую семью, где
ребенку будет лучше. Отдадим и будем навещать». Муж настоял, чтобы
она обратилась к психоаналитику.
«Когда я зашла в кабинет, сразу начала рыдать. Все салфетки извела.
Он сказал: вы даже не представляете, сколько приемных родителей ко
мне приходит. И я успокоилась. Это очень важно: знать, что ты не
одна-единственная сумасшедшая, с которой такое происходит».
Фото: РИА Новости
Юлия говорит, что приемным родителям не хватает информации о том,
где получить поддержку. В соцсетях много родительских сообществ,
ведутся бесплатные вебинары о воспитании и психологические
консультации онлайн. Но далеко не каждая мама в стрессе и депрессии
со сложным ребенком на руках об этом знает. «Нужно собрать контакты
всех фондов, служб психологической помощи, групп поддержки в одну
памятку и раздавать в ШПР», — говорит Юля.
Теперь она модератор одной из усыновительских групп в фейсбуке.
Через группу родители ищут психологов и врачей, знакомых с
особенностями детей из системы. «В участковой поликлинике окулист
только и смогла сказать, что ребенок не слепой. Аппаратуры и
специалистов для проверки глазного дна там нет. Прием невролога
длится 15 минут. Врач успевает заполнить карточку и назначить
пантогам, на который у Гоши аллергия».
К счастью, в столице специалистов можно найти, пусть и за деньги.
«У частного невролога «в теме» прием длится час. Она играет с
ребенком, читает. Врач подметила в его поведении детали, которых мы
не увидели за полтора года. Расписала лечение на полгода вперед,
объяснила, как выстроить игру. Раньше Гоша играл примитивно: кидал
игрушку и смеялся. Нужно, чтобы игрушка летела в цель, цель
становилась все меньше, и в итоге мы придем к складыванию
геометрического сортера.
„
Я нашла дома разноцветные пластиковые тазы, Гоше понравилось
перекладывать в них предметы, и девиантное поведение пошло на
спад».
Юля выбрала для сына бассейн и развивающую студию, присмотрела
детсад и школу для детей с особенностями здоровья. Новые районы
Москвы хорошо приспособлены для прогулок с коляской. «Но стоит
выехать за пределы столицы, как ощущаешь разницу. Мы ездили на
операцию в Петербург. В центре города я с коляской не смогла
попасть ни в одно кафе и туалет».
Авторы закона Димы Яковлева твердят, что россияне сами разбирают по
семьям сирот с инвалидностью. В отечественных условиях после
усыновления такого ребенка все необходимое приходится у государства
выбивать. Юле пришлось переделывать программу реабилитации,
выданную МСЭ: в документе было сказано, что ребенок не нуждается ни
в ортопедических приспособлениях, ни в санаторном лечении. Только
после скандала поликлиника стала выдавать Гоше специальное
высокобелковое питание (почти год семья тратила на это по 600
рублей в день).
«В Москве на приемных детей платят действительно хорошее пособие.
Мне за это приходится оправдываться даже среди своих в
усыновительской группе, потому что в регионах ничего подобного нет.
Эти деньги действительно нужны. Курс массажа стоит 20 тысяч рублей.
Логомассаж—30 тысяч. Визит к гастроэнтерологу обходится в 5 тысяч.
Банка антирефлюксной смеси — 3 тысячи. Салфетки для чистки зубов
(обычная зубная щетка в нашем случае не подходит) — 600 рублей за
пачку. Я сейчас взяла подработку, чтобы накопить на реабилитацию:
трехнедельный курс стоит не меньше 200 тысяч рублей».
«Ты просто терпи»
«Я нервная мать, у которой ребенок пытается остаться на второй год.
У меня трое приемных детей, пацаны, все гении. Есть две собаки, три
кошки, муж». Семья Катерины (_имя героини изменено по ее просьбе. —
_ Н. А. ) живет в одном из райцентров Саратовской
области.
У Кати были четыре беременности, все закончились внутриутробной
гибелью плода. В 2010 году супруги взяли под опеку девятимесячного
мальчика. Биологическая мать оставила его в больнице, поняв, что не
получит маткапитал, так как ранее отказалась от первого
ребенка.
«Нам разрешили забрать сына под самый Новый год. Ехать в
город в мебельный магазин было некогда. Муж за ночь сколотил из
старых шкафов детскую кроватку».
Старший сын вписался в семью без проблем. Не сразу принял новичка
только пес Борман. Катерина подобрала его зимой: кто-то выставил из
дома коробку с щенками, Борман скулил среди замерзших насмерть
братьев.
В 2013-м Катя с мужем взяли двух мальчиков. Одному было два года,
второму — шесть месяцев. «Мама дала им красивые редкие имена. Она
обеспеченная, ухоженная — в поселке все на виду. Сама выросла в
детдоме. Старалась зацепить перспективного мужчину ребенком, а
когда отношения заканчивались, сдавала. До наших мальчиков она
бросила двух их старших братьев».
Младший сын — «няшечка-обнимашечка, любит компьютеры, с шести лет
ходит в кружок программирования». Со средним трудно. Оказалось, до
Кати его уже брали в семью, но через неделю вернули. «Он не любит
братьев, дома драки. Когда ругаешь его, он в ответ смеется. Но если
разозлится, то даже муж спрашивает: тебе не кажется, что он нас
ночью прирежет?»
Катя с юмором рассказывает о самых тяжелых моментах. Но вдруг на
минуту перестает улыбаться:
„
«Самое тяжелое — выгорание. Перестаешь понимать, зачем это. Были
мысли: может, ему будет лучше в другой семье?
С другой стороны, раз взяла на себя ответственность, надо доводить
дело до конца».
— Несколько лет ушло на то, чтобы он оттаял, дал себя погладить,
обнять, — продолжает Катя. — А тут ЧП со школой. Ему девять, но в
классе он ведет себя, как 13-летний подросток. Троллит учительницу,
она не справляется, требует оставить его на второй год. Учительница
с приемными детьми никогда не сталкивалась. Обучаться работе с ними
она не обязана. В школе есть психолог. Она не интересовалась, какая
у мальчика история. Говорит, ребенок не идет на контакт, прячется
под партой.
В райцентре есть служба сопровождения замещающих семей при
социальном приюте. Единой программы нет. В каждом муниципалитете
это понятие толкуют по-своему. На официальном сайте приюта о работе
службы говорится так: «Оказание услуг, включающие в себя
психологическую помощь, беседы, общение, выслушивания,
подбадривания» (_орфография оригинала. — _ Н. А.
).
«Нам важно остаться в этом классе — здесь сын впервые в жизни нашел
друга. Говорю сыну: учительница на тебя обижена, даже если будешь
отвечать на пять, получишь тройку. Ты просто терпи».
«Откажись от меня!»
«Я люблю быть нужной, все время занятой. Когда дети уезжают в
лагерь или санаторий, говорю мужу: представь, если бы всегда в доме
была такая пустота! Ты бы в одном углу скучал, я — в другом», —
говорит жительница небольшого города в Саратовской области Наталия
(_имя героини изменено по ее просьбе. — _ Н. А. ). У
Наталии три кровных сына, две внучки и десять приемных детей.
Первых девочек родители взяли под опеку в 2004 году. «Младшей было
семь месяцев, старшей — пять лет. Она такая шустренькая была,
ластилась: мамочка-мамочка, я тебе буду помогать. Училась хорошо. В
школе говорили, что она легко поступит в институт. Но поступать она
никуда не стала. Познакомилась с парнем и заявила: откажись от
меня, я уйду в общежитие».
Наталия уговорила девушку подождать до 18-летия, когда опека
снимается. В день рождения она ушла с чемоданами, даже не
позавтракав.
Жить в общаге оказалось неудобно, парень начал девушку бить. «Она
начала писать на меня жалобы, якобы я плохо обращаюсь с детьми и
вынудила ее уйти. Три месяца шли проверки. Потом она подговорила
младшую сестру, которая только закончила девятый класс, сбежать из
дома. С тех пор я не питаю надежд, что после выпуска из приемной
семьи все дети останутся нашими детьми».
Фото: РИА Новости
Наталия рассказывает, что с похожей проблемой сталкиваются многие
приемные семьи. Часть детей, пострадавших от расстройства
привязанности, даже после 10–15 лет в семье не приобретают
способности строить человеческие отношения. «Это не бессердечные
опекуны сдают сироток обратно в детдом. Они сами ведут себя так,
что родители соглашаются написать отказ, лишь бы не доводить до
побега и полиции. Почему они хотят уйти? Им кажется, что в
госучреждении ничего не надо делать, а спонсоры постоянно дарят
телефоны.
Нашим младшим — шесть и семь лет. Они очень сложные. Ни минуты не
могут вести себя спокойно. Если сидят — мотают головой, если стоят
— качаются. В социальном центре обрадовались, когда для них нашлась
семья, все время спрашивают, как мы справляемся», — рассказывает
Наталия.
По наблюдениям опекунов, малыши, приходящие из системы сейчас,
сложнее, чем их ровесники 10 лет назад. Сегодняшние маргинальные
родители — это дети тех, кто сам рос в кризисных семьях 1990-х. То
есть неблагополучие передается из поколения в поколение. Сиротскую
статистику портить нельзя: родителей до последнего не лишают прав,
ребенка то изымают, то возвращают в кровную семью. Если обстановка
дома не налаживается, дети попадают в детдом, а затем в новую семью
еще более травмированными.
«Об уважении к труду приемных родителей красиво говорят по
телевизору. А на деле недавно звонит из санатория наш средний, ему
тринадцать, я его с двухнедельного возраста воспитываю. Кричит:
«Мама, воспитатель говорит, что нас взяли из-за денег». Я сразу
туда. Захожу в кабинет, спрашиваю: кто так сказал? Начальница в
белом халате говорит: «Я сказала. Потому что таких сумасшедших
детей никто просто так воспитывать не будет».
«Ты недолюбила!»
На усыновительских форумах то и дело встречаются сообщения от
родителей на грани возврата. Малыши, взятые в семьи 10 лет назад,
стали подростками, и проявились проблемы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ