Башня. Новый Ковчег-6. Глава 31. Ставицкий

two_towers — 22.01.2025

— Мы заметили, что противник стягивает силы. Пока мы в состоянии держать оборону. Но если они начнут штурм, долго мы не продержимся. От силы несколько часов.

Перед Сергеем навытяжку стоял некрасивый человек и бесстрастно докладывал о положении дел на станции. Его тяжёлое, грубое лицо с выдающейся вперёд челюстью не выражало никаких эмоций. Небольшие, словно пытающиеся затеряться под крупным выпуклым лбом глаза глядели на Сергея в упор. Военная форма на коротконогом крепком теле смотрелась инородно, да и сам майор… как там его… Сергей с усилием попытался вспомнить фамилию, которую майор назвал ему при встрече, но так и не смог, мысленно махнул рукой и снова принялся разглядывать этого странного, несуразного человека. Взгляд его задержался на непропорционально длинных руках. Они, эти руки, увенчанные массивными кулаками, доставали почти до колен, что придавало майору сходство с первобытным человеком. Обрядить бы его в косматую звериную шкуру, да вложить в руки дубину — и сходство с картинкой из учебника по древней истории было бы полным. Неандерталец — так, кажется, назывались те древние люди. Неандерталец Худяков. Сергей наконец вспомнил его фамилию.

Смотреть на неандертальца Худякова было неприятно. Плебей. Примитивный, нелепый, как все они. От него пахло острым мужицким потом и чем-то ещё, и этот запах не мог заглушить даже свежий и солёный воздух, который царил здесь на станции, на открытой платформе, прорывался в помещение щитовой сквозь неплотно прикрытую дверь.

Как будто в ответ на его мысли, дверь распахнулась, резкий порыв ветра поднял разложенные на одном из столов бумаги. На мигающих голубоватым светом мониторах, которыми были густо увешаны стены щитовой, ещё быстрее замелькали непонятные цифры, сменяя друг друга.

— Дверь! Закройте дверь, — плаксиво взвизгнул Васильев. — Здесь же приборы, точное оборудование…

Он нервно дёрнулся и тут же, придавленный взглядом Сергея, опять скрючился перед экраном, уставив на него бледное, как у покойника, лицо. Один из охранников потянулся к двери, с явным усилием закрыл её. Снаружи гудел штормовой ветер, доносились удары волн — океан, как сорвавшийся с привязи пёс, бросался на мокрые плиты платформы.

— Нам необходимо подкрепление, — майор, не обращая внимания на взвинченного Васильева, продолжал гнуть свою линию. — И боеприпасы. Они тоже на исходе. В личном составе вверенного мне подразделения есть потери — убитые и раненые. Надо организовать…

Ставицкий сделал знак рукой, и Худяков, повинуясь, выжидающе замолчал.

— Через час, точнее…, — Сергей коротко взглянул на наручные часы и, не скрывая своего удовольствия, улыбнулся. — Точнее уже через пятьдесят минут к главному входу подойдёт Савельев. Его надо обыскать и проводить ко мне. Одного.

— Но…

— Остальное неважно, майор, — Сергей отмахнулся от слов Худякова. — Как только Савельев придёт сюда, всё закончится. Всё…

Всё закончится…

Оборванная фраза слабым эхом пронеслась в голове. Закончится. Уже скоро. Осталось совсем немного. Пятьдесят минут…

Майор помолчал, видимо, ожидая ещё каких-то указаний от Ставицкого, потом, поняв, что распоряжений больше не будет, сдвинул и без того нахмуренные брови — или это так казалось из-за того, что надбровные дуги были неестественно большими.

— Разрешите идти? — он выпрямил спину, попытался щёлкнуть каблуками. Жест получился вялым и невыразительным, даже у вечно пьяного Юры Рябинина это получалось лучше.

— Идите, — разрешил Сергей. — Как только появится Савельев — срочно ко мне.

— Слушаюсь, господин Верховный правитель.

Ставицкий проводил взглядом сутулую фигуру майора и поморщился. Его окружали одни плебеи, те, которых его бабка, Кира Алексеевна, не пустила бы и на порог. А где же цвет нации, что некогда собирался в чопорной гостиной Ставицких? Где все эти Платовы, Барташовы, Бельские..? Которые лобызали тонкие руки высокомерной Кире Алексеевне? Которые готовы были целовать след от её ноги? И которые ещё совсем недавно преклонялись перед ним, дрожали, ловили, приоткрыв рты, каждое слово? Где все они? Никого не осталось. Только этот неандерталец, да скорчившийся от страха начальник Южной станции.

Словно угадав, что Ставицкий думает о нём, Васильев беспокойно заёрзал в своём кресле. На красивом бледном лице проступили розовые пятна.

Васильев не раздражал — он нервировал. Вызывал какое-то неясное чувство опасения, недоверия, и хотя никаких грешков за Виталием Сергеевичем не числилось — напротив, он сам звонил в приёмную Ставицкого, чтобы рассказать о том, что на Южную станцию пытаются прорваться мятежники, — всё равно, Сергея одолевали сомнения. Кто его знает, а вдруг это игра? Ловушка? Что если всё то, что Васильев наговорил тут, не более, чем хитрый и обманный маневр? Что если…

Глаза опять заскользили по сгорбленной нахохлившейся фигуре, Сергей будто искал подтверждения своей догадки. Кто этот человек? Друг или враг? Или ни то и ни другое. Просто обычный слабак — среди плебеев это не редкость.

Когда Сергей явился на станцию, у Васильева была самая настоящая истерика. Он выскочил навстречу, бледный, испуганный, в мокром прозрачном дождевике, накинутом на широкие плечи. Не заговорил, а почти закричал, требуя отпустить его, отправить наверх. Красивое лицо было перекошено, на щеках блестели крупные капли — непонятно, слёзы или брызги воды — Васильев не вытирал их, вообще, кажется не замечал.

— Скажите им… прикажите, чтобы меня выпустили вместе со всеми… я не военный, я…

Они стояли на верхнем ярусе платформы. Справа и слева располагались невысокие одноэтажные сооружения, что в них находилось — какое-то оборудование или что-то ещё — Сергей не знал, да и не хотел знать. Ему было неуютно. Открытое небо над головой, ничем не защищённое — тут даже не было стеклянного свода, подпираемого стальным ажуром перекрытий, — обрушивалось на Сергея шумом волн и протяжным стоном ветра, и единственное, чего ему хотелось, так это забраться куда-нибудь под крышу, в одну из здешних непонятных построек, вжаться в стену, сливаясь с серым цветом влажноватой на ощупь штукатурки.

Мимо шли люди. Это эвакуировали со станции последних оставшихся техников и инженеров — Сергей распорядился об этом, ещё пока они спускались вниз, командир охраны связался по рации с Худяковым и передал тому все необходимые инструкции. Их было немного, этих оставшихся, теперь уходили и они, подгоняемые торопливыми окриками солдат. Какой-то пожилой человек в синей спецовке техника, с невыразительным лицом, из тех, которые не запоминаются, проходя мимо, насмешливо посмотрел на Васильева. Но тот, охваченный паникой, не обратил на это никакого внимания.

— Скажите… скажите им, — повторял он, как заведённый. Полы дождевика с громким треском били его по ногам.

— Прекратите. Немедленно, — Сергей отступил на шаг от Васильева и едва заметно кивнул головой одному из сопровождавших его охранников, высокому молодчику с острыми нахальными глазами. Парень, мгновенно сообразив, что от него требуется, вскинул автомат, и этот отточенный до совершенства жест разом оборвал визгливую бабскую истерику начальника Южной станции.

Слова нужны не всегда.

Иногда достаточно одного оружия.

А прав лишь тот, у кого оно есть.

…Вот и теперь рука Сергея опять сама собой опустилась в правый карман брюк, нащупала приятную тяжесть пистолета, маленького, — такие пистолеты когда-то называли дамскими, — с инкрустацией из потемневшего от времени золота, вьющегося узором по чёрному, гладкому стволу, и ручной гравировкой в виде монограммы, сплетённых воедино букв К и А: Кира Андреева.

Этот пистолет Сергей нашёл среди вещей бабки, почти сразу после её похорон, вернее, после прощания с её прахом — этот ритуал заменял в Башне традиционные похороны.

Он хорошо помнил тот день. Толпа людей перекочевала из ритуального зала в их квартиру, и апартаменты, всегда казавшиеся такими большими, словно усохли, уменьшились в размерах, даже потолок и тот стал ниже. Надрывно гремела в столовой посуда, тонкий звон фарфоровых тарелок перекликался с мягким позвякиванием серебра, и над всем этим плыли голоса, торопливые, жадные, чужие.

Поминками распоряжалась тётя Лена. Ленуша. Любимица Киры Алексеевны. Высокая, с ровной прямой спиной, в тёмно-синем платье (не в чёрном, Сергей это отчётливо запомнил — в тёмно-синем), поразительно похожая на мать, красивая такой же надменной красотой, она без устали сновала по комнатам, отдавала распоряжения прислуге, следила за тем, чтобы на стол вовремя подавали новые блюда и убирали пустые тарелки, успевала поддерживать светский разговор, словом, делала всё то, что делала при жизни её мать. Она словно заняла её место, встала рядом с ещё нерастаявшей тенью Киры Алексеевны, постепенно сливаясь с ней, окончательно и бесповоротно. Анатолий, отец Сергея, напротив, был хмур и угрюм. Он сгорбился, стал как будто меньше ростом, ходил за сестрой из комнаты в комнату, больше мешая, чем помогая, по-стариковски шаркая ногами. Казалось, что со смертью матери из него выпустили воздух, не до конца, так оставили чуть-чуть, и он был похож на вялый воздушный шарик, морщинистый и обрюзгший.

Сергея раздражали они оба: и тётя Лена, охваченная хозяйской озабоченностью, и отец, с красными сухими глазами, к которым он то и дело подносил смятый тонкий платок. Гости, те самые, что при жизни бабушки и рта не смели открыть без спроса, теперь громко разговаривали, чавкали, шумно пережёвывая пищу, хватались сальными пальцами за мейсенский фарфор, извлечённый по такому случаю из недр старинного буфета из белёного дуба, стучали вилками, скрипели ножами, приглушённо смеялись (они, чёрт возьми, позволяли себе смеяться) и перебрасывались банальными, пустыми фразами.

Он ненавидел их всех, сидел, зажатый с двух сторон кузинами Бельскими: красавицей Анжеликой и неуклюжей, вечно всё роняющей Ириной. Анжелика то и дело касалась его под столом ногой, как бы невзначай, прижималась тёплым бедром или ненароком задевала локтем, и каждый раз в её синих глазах, невинно прикрытых длинными пушистыми ресницами, вспыхивал озорной огонёк. Она вообще весь вечер странно поглядывала на него, словно приценивалась, подбиралась к нему, мягко цепляя острыми цепкими коготками. Это внимание со стороны красивой взрослой девушки (Анжелика была ровесницей Пашки, который, разумеется, прийти на похороны не удосужился) нервировало Серёжу. Он не понимал тогда, что нужно от него Анжелике, которая всегда смотрела на Серёжу как на пустое место, но смутно догадывался, что это как-то связано со смертью бабки. С наследством. Не материальным, нет, ведь все эти шкафы, буфеты, столовое серебро, золотые побрякушки, хрустальные люстры, картины, покрытые вековой пылью, бронзовые часы, атлас и бархат диванной обивки, деревянный паркет под ногами, всё это наследников Киры Алексеевны волновало мало — гораздо важнее было наследие нематериальное, невидимые ниточки власти, которые уверенно держала в своих руках Кира Алексеевна, продвигая на нужные места нужных Семье людей и сдерживая тех, кто был Семье не близок и опасен. Она всегда играла роль серого кардинала при своём муже, пока тот был жив, и осталась им и после его смерти: мало кто из тех, кого назначали в Совет на ключевые позиции, не заручался для этого поддержкой Киры Алексеевны. И сейчас всю эту чавкающую, торопливо переговаривающуюся толпу, над которой плыл звон хрусталя и богемского стекла, всех этих уцелевших потомков некогда могущественных родов, от многих из которых сегодня остались лишь фамилии, тайно волновало только одно: сумеют ли брат и сестра Ставицкие сохранить подпольную империю, возглавляемую их матерью, получится ли у них и дальше дёргать невидимые ниточки, где-то ослабляя хватку, а где-то туже затягивая узелки. Будут ли они достойны упавшего на их плечи наследства?

Серёжа тоже был наследником. И хотя он был ещё юн, ему только-только исполнилось девятнадцать, на него уже смотрели, как на наследника, как на…

— Серёженька, — слабый шепоток Анжелики приятно защекотал кожу.

Она наклонилась к нему очень близко, её губы, мягкие, полные, чуть тронутые мерцающим блеском — будто капелька росы на розовом, полураскрывшемся бутоне — почти коснулись его щеки. Ему стало жарко, охватило волнение, столь неуместное здесь, сейчас, такое постыдное и жалкое. Серёжа задрожал. Вилка, которую он сжимал в руках, отбила неровную чечётку по тонкому краю тарелки. Анжелика заметила это, серебристо засмеялась и опять коснулась под столом его ноги.

— Я… мне сейчас… надо…

Сергей вскочил из-за стола. Неуклюже схватился за край. Пузатый бокал, наполненный густым красным вином, грузно упал на бок. По белой скатерти расползлось кровавое пятно…

Потом он плакал у бабушки в комнате. Закрывшись на замок. Опустившись коленями на мягкий ковёр у широкой кровати, задернутой гладким атласным покрывалом. Чернота его траурных брюк утопала, смешивалась с молочной белизной коврового ворса.

В тот день он так больше и не вышел к гостям. Прорыдав больше часа у бабушкиной постели, он наконец оторвал лицо от смятого покрывала, поднялся и медленно, как пьяный, подошёл к невысокому трюмо, сел, уставившись невидящим взглядом в задёрнутые чёрной тканью зеркала. Он ни о чём не думал, ничего не вспоминал, просто перебирал расставленные на столике безделушки, бусы, кольца, флаконы духов, серебряные пудреницы, при открытии которых поднималось удушливое облачко ароматной пыли, тонкие бархатистые кисточки, маленькие позолоченные ножницы. Нашёл небольшой ключик в обитой красной искусственной кожей шкатулке, догадался, что он должно быть от одного из ящиков трюмо, залез туда, сам пугаясь своей смелости — бабушка Кира всё ещё незримо стояла за спиной — и вздрогнул ещё больше, увидев небольшой аккуратный пистолет, тот самый, с ручной гравировкой, ещё хранящий тепло рук своей хозяйки.

Никто не знал, что у него при себе оружие (а ведь Сергей с ним почти не расставался), но тем не менее люди чувствовали невидимую опасность — чувствовали не умом, а древним первобытным инстинктом, тем самым, который беззвучно кричит: «Жить! Хочу жить!» и заставляет людей расталкивать других локтями, идти по головам. И чем ниже стоит человек на социальной лестнице, тем сильнее этот инстинкт. У Васильева он был отточен до совершенства.

Всё ещё ощущая пальцами холодящую сталь пистолета и улыбаясь своим мыслям, Сергей подошёл к Виталию Сергеевичу, встал за спиной. Тот не оборачивался. Перед Серёжиными глазами маячил ровный, коротко остриженный затылок, красная массивная шея, мелкие капельки солёной морской влаги, все ещё блестевшие на прозрачном полиэстере дождевика — Васильев его так и не снял. Сергей испытал острое желание выстрелить в этот застывший в немом напряжении затылок. Он почти физически представил себе яркие бусинки крови, веером разлетевшиеся вокруг: на заваленный бумагами стол, на стены, на голубые мониторы, по которым ползли непонятные, нервирующие Сергея цифры. Это будет красиво.

Стоп. Сергей с усилием прервал себя. Та пуля в обойме, что ждёт своего часа, долго и терпеливо ждёт, предназначена не Васильеву. Она для Павла. Для Савельева. Который будет здесь уже скоро. Ультиматум был выставлен в начале второго, а сейчас уже два. Павлу осталось меньше часа. Пятьдесят минут. Пятьдесят…

Васильев вздрогнул и обернулся.

— Ещё раз, Виталий Сергеевич, расскажите мне всю последовательность действий, — Сергей вынул руку из кармана. Мягко улыбнулся. Поправил очки.

После того, как резко вскинутый автомат прервал истерику Васильева, тот стал сговорчивей. Сергей не знал и не мог знать (он не был инженером), но что-то подсказывало ему, что Южная станция — это ключ. Недаром же сюда так настойчиво рвутся мятежники и готовы положить не один десяток жизней, чтобы ею завладеть. Почему?

Этот вопрос он задал Васильеву, и тот объяснил. И это простое в сущности объяснение, которое никогда не приходило Сергею в голову, обожгло его, расставило все точки над i.

— Отключить АЭС от общей энергосистемы? Такое возможно? — Сергей рывком сдёрнул очки, быстро протёр и вернул на прежнее место, устремив взгляд на Васильева.

— Да, возможно. Но это опасно. Этого не стоит делать. Там, на АЭС идут работы. Они собираются начать пробный пуск реактора, и если не сбились с графика, то это должно произойти сегодня. И если мы их отключим, будет катастрофа. Взрыв… это…

— Тихо-тихо, Виталий Сергеевич, — рука Сергея почти с отеческой нежностью опустилась на плечо начальника Южной станции. — Разумеется, никто ничего отключать не будет. Нам достаточно и того, что Савельев немедленно прекратит свою антиправительственную деятельность и придёт сюда. Он ведь придёт? Придёт?

— Прибежит, — выдохнул Васильев. — Павел Григорьевич сюда прибежит. Как только узнает…

Васильев уже, наверно, раз в пятый объяснял Сергею, что необходимо сделать, чтобы отключить АЭС от общей энергосистемы. Сергей ничего не понимал: непонятные названия, цифры, специальные термины… всё это звучало для него абракадарброй, бессмысленным набором слов.

— Но делать это ни в коем случае нельзя, — закончил свою речь уже привычными словами Васильев.

— Конечно-конечно.

Сергей отвернулся от экрана. Снова поднёс к уставшим и слегка слезящимся глазам руку с часами. Большая стрелка настойчиво приближалась к двенадцати, сокращая выданный Павлу лимит.

Сорок минут.

Осталось всего сорок минут.

*************************************

навигация по главам

Башня. Новый Ковчег-1

Башня. Новый Ковчег-2

Башня. Новый Ковчег-3

Башня. Новый Ковчег-4

Башня. Новый Ковчег-5

Оставить комментарий

Популярные посты:

cristensald

Коробки из мелованного картона: свойства, преимущества и сферы применения

abrod

Оккультные приписки NASA

amarok_man

Как один мужчина выживал на островах Трук восемь лет с семью женщинами...

365days

Ежедневный дайджест марафона #веснедорогу — 4 мая

cassette_madam

Русский художник, академик портретист и акварелист Александровский Степан

masterok

Жемчужины, которые нельзя носить

augean_stables

Почему Китай считает, что может выиграть торговую войну с Трампом

pro100_mica

Фото дня

matsam

На Берлин

• Ранее
• Архив