«А ослика я придумал». Постскриптум к жизни

Он, как особо чувствительная подзорная труба, то приближает к нам главного народного режиссера новой России, чтобы рассмотреть, почувствовать, быть запредельно близко, то отдаляет — чтобы осознать масштаб, не то чтобы оправдать, но понять законы, им над самим собой созданные.

Название кажется громоздким. Хотя в нем все необходимое — герой, место действия, жанр.

Фильм-прощание.

А начинается с легендарного общего плана. По Невскому плывет безмятежная толпа, и среди сотен лиц — детское лицо с пухлыми губами. Сероглазый король 90-х Данила Багров, почти мальчишка, явившийся в культурную столицу с первой Чеченской, дембель с перевернутым войной сознанием, с заряженным стволом в кармане. Музыкой Наутилуса в ушах. Эмблематичные кадры из «Брата», прославившего Балабанова, но прежде всего — Бодрова.

Говорят, критики добавляют смыслы в произведения, приукрашивают или уничижают киногероев. Но осмысленный, жестко выстроенный и очень необходимый критический разбор в начале фильма многое объясняет в парадоксах балабановской поэтики. Фокусирует внимание на его любимых персонажах — отщепенцах, которым отказано от дома, которых отовсюду гонят. Бесприютные, отдельные, они идут/едут по границе между смертью и жизнью под прокофьевский «Танец рыцарей» — хрестоматийную тему вражды. Из никуда в никуда. К себе — от себя. Как странники, среди которых были и священники, и беглые преступники.

Из раннего фильма «Раньше было другое время» — до фильма-исхода «Я тоже хочу».

Да, этот осмысленный разбор в прологе многое объясняет в парадоксах и метафорах мира балабановского кино. В котором

по пустынному городу, перепутавшему день с ночью, движется трамвай с дырой в пузе. Через этот прострел насквозь мы и смотрим его фильмы. Кино Алексея Балабанова. Кино про Алексея Балабанова.

Герой

Леша и Люба на диване смотрят «Счастливые дни», любуются сухощавой красотой молодого Сухорукова, который, как и его все герои, отчасти альтер эго. Или воображаемый старший брат. Сейчас то ли персонаж, то ли режиссер спрашивает: «А нельзя ли мне здесь еще продержаться?»

Услышав приговор врачей — год жизни, он пишет сценарий про «зону» внутри ядерной зимы. Начал со «Счастливых дней», а завершит свой земной сюжет пророчеством о чудесной Колокольне счастья — пропускном пункте в рай. Одних возьмет, других здесь, на белой-белой земле, заморозит. Вон трупы кругом. Жизнь и смерть в одном кадре, как он любит.

Идет съемка эпизода его последнего фильма. Сцена смерти режиссера, члена Европейской академии, которого он сам и играет. Репетиция смерти. Балабанов хочет еще один дубль.

Зачем? Все же уже снято. И к тому же жутко холодно.

Чтобы талантливо. Чтобы правда. «Саша, Симонов, — просит режиссер, — сделай талантливо… Я придумаю, как упасть, пусть никто не лезет». Иней в бороде, рука сломана, поэтому полураздетый (в легкой кожанке), в черных очках, скрючившись, неловко падает. Потом долго лежит на остекленевшем от мороза снегу… чтобы кадр не испортить.

Сыграл свою смерть и ушел в «затемнение».

«С родиной нашей что будет?» — спрашивает его девушка на встрече в «Порядке слов». Отвечает, как обычно, коротко, до неприличия честно. «Родина — это наша родина. Вот и все».

— «В счастье ее не возьмут?» «Это самая большая страна в мире», — отвечает, как всегда коротко. Звучит как диагноз.

А он никогда и не собирался обнадеживать, приободрять. Очень закрытый и в то же время открытый обезоруживающе.

Именно Балабанов снимет невыносимый провидческий фильм об агонии и тлетворном распаде гигантской страны. Из обезумевшего взорванного «сегодня» — сцена выгрузки гробов под лирическую дембельскую «Тополь распустил ветви над рекой сильные, / Где же ты теперь, думаешь о ком, милая?» — смотрится не менее страшно, чем великий проезд монстра-мента с похищенной девушкой на мотоцикле по стране-промзоне под «Маленький плот» Лозы.