17 мая. Олег Борисов об Олеге Дале и Людмиле Гурченко

vazart — 17.05.2021

Прожито чертовски мало, сыграно еще меньше и оттого объем невелик — каких-нибудь тридцать страничек. Да и их-то всех не прочтешь — нужен отбор, предельная тактичность... Вот в отношении Эфроса. Панегирик сменяется разочарованием. Даль пишет: «Эфрос строит. Строитель...» Перекликается с моим восприятием его режиссуры. Но дальше: «Он быстрее придумывает, чем артист находит. (Кто мешает артистам находить быстрее? Я давно стараюсь этому учиться... — ОБ.) Следовательно, он делает артиста слепым, лишает его процесса творчества. Это убивает в артисте содержание, делает его пустотелым, приучает к формализму (в плохом смысле этого понятия), ремесленничеству... Он (Эфрос) никогда не будет иметь у себя артистов-личностей (хоть сколько-нибудь), а будет иметь артистов-марионеток». Каждый заслуживает того, что он есть, — как это ни печально. Если ты позволил стать марионеткой — значит, такова твоя функция. Кто-то должен быть Далем, кто-то при нем карликом. В природе свои схемы и в них не предусмотрено существование двух Далей, двух Борисовых... После смерти Даля кто-то займет его место. Где же он, новый Даль? — спросят меня. Я не знаю... это же не сразу происходит... и не в моей компетенции. Не думаю, что Эфрос хотел производить кукол — как утверждает Олег Иванович. Но ему нужен был полигон, сырье... Если бы мог он создать театр на контрактной основе — то собрал бы личностей. Тем более — в кино он тяготел к этому. Вот его «Заповедник». Какие заповедные личности: Добржанская, Смоктуновский... Олег Даль среди них.

Вот в этом с Далем соглашусь. Точнее, со стариком Хэмом, которого он цитует: «Если ты добился успеха, то добился его по неправильным причинам. Если ты становишься популярным, это всегда из-за худших сторон твоей работы». К сожалению, так оно и есть. Когда-то один импресарио смотрел меня для поездки в Париж. Для нашей эмигрантской аудитории. После «Кроткой» с кислой улыбкой зашел в гримуборную:

— Хоть какой-нибудь интертэйман! «Очи черные»...

— Ноу интертэйман! — с гордостью отрезал я.

Вот еще хорошая запись: «Гайдай. «Ревизор». Хлестаков. Пугает Гайдай... Окончательно отказался от мечты сыграть Хлестакова». А в конце замечательная фраза, под которой и я подпишусь: «Соображения принципиального характера»!!!

У Олега Ивановича есть записи, которые могут озадачить:

«Смотрел своего Печорина...

ХОРОШО!!

Иду правильно...»

Или: «Премьера Вампилова...

Долго и много говорить не приходится. Хорошо!

Мой Зилов — хорошо!»

Это не мания величия и не симптом Нарцисса. Самую верную оценку своему труду, действительно, можешь дать ты сам — в конце концов «себе лишь самому служить и угождать». Только важно вовремя остановиться угождать, почувствовать опасность. Я много встречал артистов, которые открыто восторгались своим искусством. Наивно, почти до слез радовались. Сначала ждали комплиментов, аж в рот заглядывали. Похвалишь — и тогда они, пожалуй, с тобой согласятся: «Да, да... сегодня было неплохо... неплохо...» — с большой долей кокетства. А есть категория, которая, когда начинаешь хвалить, вдруг станет на себя наговаривать: «Да что вы, сегодня было так ужасно, вот пришли бы вчера...» Или жалобы: «Ах, у меня сегодня так живот болел...» Киевский артист Виктор Михайлович Халатов любил предварить свое появление следующим образом: складывал руки у себя за спиной и начинал тихонько аплодировать. Еще за кулисами: хлоп-хлоп! В зале этот аплодисмент улавливали, и успех был гарантирован. Даже тот, кто занимается самогрызством и постоянно недоволен собой, все равно как-нибудь да «желает славы».

Не чужд этому и я. До определенной степени... Вот приходил на «Кроткую» Миша Козаков. Его поразило, что был обычный, рядовой спектакль. «Как ты потом восстанавливаешься?» — спрашивает он. «Очень просто... грамм двести водочки... А по такому случаю, что ты пришел, можно и двести пятьдесят...» — «А знаешь, что ты воплощение самого Достоевского? Это никому еще не удавалось...» Через несколько дней появилась его статья — наверное, самое неожиданное из того, что о себе читал. Его ведь никто не просил так написать, никто не заказывал...

А еще на «Кроткую» приходил Давид Боровский. Но он — без высокопарностей. Давид молчал, и я по его глазам все понял.

Даль выводит такую цепочку: «Чехов — врач. Павлов — физиолог, Фрейд — психолог. Сверх-Я, теория вытеснения, сны, описки, юмор и т.д. Физио-психология — кухня артиста».

Еще лет десять назад согласился бы безоговорочно. И сейчас соглашусь... но с опаской. Надвигается новая эра — и таким, как мы, исповедующим это Сверх-Я, места не найдется. Никаких неврастеников, никаких Иванов Дмитричей с маниями преследования! Теория вытеснения как раз направлена против них. «К чему этот мир наизнанку?., выворачивание кишок?» — спросил меня молодой артист в курилке МХАТа. На его непонимание нельзя обижаться — ибо он не понимает на самом деле. Здоровые и благополучные нужны во все времена, но теперь они приобретают вид... автоматов. А что же народ? Пазолини на это ответил. Он снял достоверный, самый реалистичный фильм за все сто лет кинематографа — название его «Сало». То, что их заставляют кушать под звуки пианино, — будут кушать теперь все. И скоро привыкнут.

1991:

По ТВ прошла наша последняя картина с Люсей Гурченко «Рецепт ее молодости». Я играю некоего барона, точнее, подыгрываю, скольжу за ней по паркету. За тридцать лет, что мы знакомы, это шестая наша работа. Все началось в 1958-м со съемок «Балтийского неба» у ВЯ. Венгерова. Люся пришла в номер гостиницы «Октябрьская», где мы с Аленой жили, и до поздней ночи пела под аккомпанемент банджо.

Через три года она появилась в Киеве на съемках «Гулящей». (Если не путаю.) Алла хотела взять у нее интервью для телевизионной передачи. Получив ее предварительное согласие, позвонила в назначенный день. Люся стала отказываться, ссылаясь на плохое самочувствие и депрессию. Алла целый день провела с ней в гостинице, раздвинула шторы, приготовила кофе. Передача состоялась.

Телевидение тех лет техническими изысками не отличалось: перед тобой была камера и спрятаться от нее было некуда. Не было монтажа, пленку проявляли в кастрюлях. Из нашего дома частенько выносились мебель, чтобы создать телевизионный интерьер, и даже платья, которые я потом узнавал на других актрисах и дикторшах. Самой заметной передачей тех лет был полуфинал КВН с участием киевского ГВФ и московского НФТИ. Председателем жюри был Михаил Таль, а я был одним из ведущих. Киев выиграл одно очко, которое присудил как раз Таль, и должен был в финале играть с ленинградцами. Естественно, такого финала — без Москвы!! — нельзя было допустить, и его просто отменили. Еще запомнилась передача о Евтушенко, который был тогда опальным, но Алла убедила начальство, что он будет читать о любви. Остался сборник его стихов «Яблоко» с такой надписью: «Дорогой Алле, которая мне сразу очень понравилась и даже слишком очень...» Я все это терпел.

Люся в той черно-белой передаче запомнилась своей незащищенностью. Все нападки на нее, журналистская травля казались мне несправедливыми. Чего только о ней не писали тогда — что крестик носит, что много концертов дает... Она рассказывала это, придя к нам домой на бульвар Шевченко. Мы стояли на нашем балкончике, а внизу маленький Юрка колесил на велосипеде, объявляя остановки...

«Укротители велосипедов» — была наша следующая остановка, не самая удачная. Зато в «Рабочем поселке» оба, по-моему, сыграли неплохо.

«Знаешь такую песню у Бреля? — спросила как-то Люся, что-то напевая и нащелкивая ритм. — Это об одном лейтенанте, который постепенно становится капитаном, майором, полковником и все время твердит: «Я буду героем!» Правда, мне идут мужские слова? Тот генерал, у Бреля, ушел в отставку и понял, что никогда не станет героем. Я не думаю, что с нами будет так же... Терпение, терпение». Это был конец шестидесятых. У Люси не было работы в кино, у меня не клеилось в театре. Меня спасала семья и то, что в театре платили приличную зарплату. Ее положение было серьезней. Оно усугублялось еще «любовью народной», которая отголосками докатывалась и до меня. Так, соседи по купе, начитавшись очередного фельетона, почему-то допытывались: «И зачем вы соглашаетесь с ней играть? У нее же такая узкая талия...» Таких талий и в самом деле тогда не было...

Когда кончили снимать «Рецепт ее молодости», она подошла ко мне и произнесла очень доверительно: «Знаешь, кто мне в жизни помог больше всего? Ты... и Александр Сергеевич... Ну, почему ты — объяснять не буду. А Пушкину я благодарна за то, что он написал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».

Оставить комментарий

Популярные посты:

megaflop

Древние времена

begemot_0007

2025-03-29 Наблюдения. С чего начинается отрицание реальности

salmaksoff

Европа-88?

val000

Достопримечательности исторического центра Стамбула

astravika

сюр и реальность

ru_psiholog

Что за бред?

nathoncharova

Как быть, если у вас все болезни мира

mmekourdukova

Первый фламандский праздник Жака-Филиппа Леба

• Ранее
• Архив