Зарисовки 2.0

watermelon83 — 28.12.2021 Теги: Питт - Семилетняя война, ч. 3/3. Завершаем наш дипломатический цикл - в том смысле, что в этом году. Так-то нам еще до 1919 года пилять и пилять.




В преддверии наступления весны 1757 года державы Европы, разделенные англо-французским и германским конфликтами, спешили придать своим политическим устремлениям окончательное дипломатическое оформление - Россия присоединилась к версальскому соглашению Габсбургов и Бурбонов, а Франция официально вступила в войну с Пруссией. Французские субсидии на "освобождение Силезии" потекли в Вену, а войска Людовика XV должны были отправиться в Германию. Участие Швеции в грядущем наступлении на Берлин также стало неизбежным, поскольку соперничавшие в Стокгольме профранцузская и пророссийская партии "внезапно" оказались настроенными пересмотреть шведско-прусские границы в Померании.

В последний момент верный себе Кауниц попытался внести раскол в англо-прусские отношения и предложил Лондону предоставить Ганновер в распоряжение австро-французских союзников, проследовавших бы через курфюршество для вторжения в Бранденбург. Однако Питт проявил примерную решимость - британское правительство не стало хвататься за спасительную соломинку австрийской инициативы и облегчать австро-русско-французскому блоку задачу разгрома Пруссии.

Время, выигранное Фридрихом II быстрым захватом Саксонии, все еще работало на него, позволяя сконцентрировать силы на одном из противников Пруссии. Разумеется, речь могла идти только об Австрии. Кампания в Богемии стала второй и последней большой наступательной операцией короля в текущей войне - стараясь использовать имеющийся шанс, весной 1757 года он атакует австрийцев, надеясь основательно ослабить их прежде чем на Пруссию обрушатся французские и русские войска. О том, чтобы идти на Вену и речи нет, но даже такая ограниченная задача оказывается за пределами возможностей прусской армии. Кровопролитное сражение под Прагой было выиграно королем не без полководческого блеска, но войска принца Карла Лотарингского сумели отступить в город, чем парализовали все дальнейшие операции пруссаков. Осада Праги лишила Фридриха II столь необходимых ему резервов и в знаменитой битве при Колине король потерпел свое первое поражение - торжествующая армия габсбургского полководца Дауна вошла в Прагу, а потрепанные прусские войска отступили в Саксонию и Силезию.


После Колина "король-философ" впервые испытал один из тех приступов депрессии, что подчас на несколько дней лишали Пруссию ее лидера. Охватившее монарха душевное состояние не трудно понять: его дипломатическая стратегия провалилась, военные планы оказались разрушенными, а репутация непобедимого полководца - жестоко развеянной. На что же еще было надеяться Пруссии? Окруженное со всех сторон королевство могло соперничать со своими врагами только лишь в боевой эффективности войск, но и это преимущество представлялось теперь стремительно утрачивающимся. Знаменитая перебранка Фридриха II со своими солдатами, отказавшимися идти в самоубийственную атаку на батареи Дауна, наглядно проиллюстрировала границы военных возможностей прусского государства: в ответ на королевское "Парни, вы что собрались жить вечно?" кто-то из гренадеров проворчал, что за плату в тринадцать пфеннигов они сделали вполне достаточно. И в самом деле, после Колина казалось, что Фридрих II уже не сумеет рассчитаться по предъявленным ему векселям.

Для Берлина военная ситуация уже принимала тяжелый оборот, а между тем, с запада приходили не менее дурные известия. Еще весной 1757 года две французские армии без боя, как союзники империи, вступили на территорию Германии, а спустя всего несколько недель после австрийской победы в Богемии Европу облетело известие о капитуляции Ганновера. Такого быстрого разгрома не ожидали и самые отчаянные оптимисты в стане союзников, поскольку созданная британцами новая "обсервационная армия", состоявшая из ганноверских и гессенских войск, должна была продержаться хоть какое-нибудь время. Однако единственное данное ею сражение у Хастенбека носило несколько анекдотический характер - понесшие большие потери французы уже собирались уступить поле боя, но в этот момент командовавший немецкими войсками герцог Камберлендский вообразил себе, что битва проиграна и отступил первым. Более того, сын короля Георга II и победитель шотландцев впал в панику и без всяких на то оснований подписал с французами конвенцию о капитуляции ганноверской армии и всего курфюршества.

Теперь из трудного, положение становилось просто отчаянным - пока одна французская армия оккупировала Ганновер, другая, соединившаяся с австрийскими и имперскими войсками, готовилась перенести боевые действия на территорию Пруссии. И это были не все дурные новости - в Померании расположилась двадцатитысячная шведская армия, а в Восточную Пруссию вторглись русские. В сражении при Гросс-Егерсдорфе небольшой прусской армии удалось нанести своим восточным противникам тяжелые потери, но сам бой был проигран и только внезапное отступление армии Апраксина спасло герцогство от оккупации. Тем не менее, не было сомнений в том, что в следующем году Санкт-Петербург предпримет новые усилия, вероятно намного более эффективные.

Будь на месте Фридриха II и Уильяма Питта другие люди, то вполне вероятно, что война в Европе закончилась бы уже в 1757 году капитуляцией и разделом Пруссии, тогда как перспективы на победу оставшейся в изоляции Великобритании значительно уменьшились, если бы не исчезли вовсе. Но абсолютный прусский монарх и лидер британской Палаты общин оказались лидерами, способными выступить на встречу опасности - правительство Великобритании отказалось признавать Цевенскую конвенцию Камберленда, а король с наскоро собранной армией двинулся на французскую армию. В ноябре 1757 года прусская армия одержала одну из самых выдающихся побед в своей истории - победы, всемирно-историческое значение которой намного превышало чисто военное.

При Росбахе двадцать тысяч прусских солдат буквально разметали сорокатысячную армию генерала Субиза - потеряв полтораста человек убитыми, Фридрих II захватил не менее семи тысяч пленных, а главное - полностью изменил ход войны на западе. Французы, до того насмешливо утверждавшие, что идут на Берлин закончить затянувшуюся военную игру с пруссаками, перекладывали вину за разгром на вспомогательные имперские войска, которые и в самом деле попросту разбежались в начале боя, однако в глазах всей Европы Росбах был поражением именно Франции - и никого больше.

Как это стало очевидным в ретроспективе, легкая, с примесью фарса, росбахская победа оказала решающее влияние на ход Семилетней войны. В Великобритании Питт сумел добиться от парламента щедрых ежегодных субсидий для Пруссии, в разы превышающих французского финансовую поддержку австро-русских военных усилий, а также отправки на континент небольшого британского контингента. Само по себе военное значение английских войск было невелико, но отданные вместе с ганноверскими, гессенскими и брауншвейгскими полками под командование герцога Фердинанда Брауншвейгского, вместе они составили чрезвычайно эффективную боевую машину, на долгие годы приковавшую к себе внимание куда более многочисленных, но дурно управляемых французских армий.

Таким образом, произошло то, чего во Франции опасались больше всего - вместо легкой военной прогулки в Ганновер и кратковременного участия в разделе Пруссии, бурбонская монархия оказалась втянутой в многолетнюю и неудачную кампанию в Германии. Французские финансовые ресурсы, и без того уступавшие британским, расходовались на то, чтобы помочь Австрии завоевать Силезию, а России - Восточную Пруссию. Редко когда в истории имелся более наглядный пример последствия выстраивания внешнеполитической линии от "обиды". Более того, по мнению многих историков, разгром при Росбахе покрыл бурбонскую монархию позором, очиститься от которого она так и не сумела - французская нация, во все времена так ценившая свою военную славу, не простила правящей династии унизительного бегства армии от фридриховских гусаров.

В еще более долгосрочном значении Росбах стал частью германского национального мифа - такой же, что и победа над римлянами в Тевтобургском лесу. Король Фридрих II, в отличие от Марии Терезии совершенно не желавший становиться "немецким героем", на деле стал им благодаря Росбаху, а Пруссия, уже спустя многие годы после окончания Семилетней войны, предстала в качестве "подлинно немецкого" государства, выступившего на защиту Германии против французских, русских и шведских союзников Вены.

В военно-стратегическом отношении 1757 год завершился не менее выдающимся образом - в декабре Фридрих II добился наиболее значительной победы в своей полководческой карьере. В битве при Лейтене австрийская армия была разбита наголову, ее потери превысили тридцать тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Уже завоевавшие было Силезию Габсбурги вновь вынуждены были уступить ее, потеряв при капитуляции Бреслау еще семнадцать тысяч солдат. И после этого военные перспективы Пруссии все еще оставались не слишком утешительными, но теперь она располагала настоящим, не бумажным союзом с Великобританией и репутацией своей короля, который доказал, что эпитет "Великий", авансом полученный им более десяти лет назад - не пустое слово.

Последовавшие за этим годы войны в Европе уже не имели того значения, что период 1756-1757 гг. Не сумев предотвратить войны, но избегнув быстрого военного поражения, король Фридрих II вел одну оборонительную кампанию за другой. Ему еще удавались "большие дела", вроде трудной, но очень важной победы над русскими при Цорндорфе в августе 1758 или успеха в кровопролитном, но стратегически необходимом сражении с армией Дауна в ноябре 1760 года, но в остальном его войскам все чаще приходилось выносить удары, а не наносить их.
Стратегические возможности «коалиции Кауница» были несоизмеримы с прусскими и постепенно это сказывалось все сильнее. В 1759 году Фридрих II потерпел тяжелейшее поражение в отчаянных атаках на превосходящие силы австро-русских войск под Кунерсдорфом и если бы за неделю до этого армия Фердинанда Брауншвейгского не одержала большую победу над французами при Миндене, то военное положение Пруссии оказалось бы совершенно невыносимым.

Тем не менее, какое-то время казалось, что гогенцоллерновское государство потерпело окончательное поражение. После Кунерсдорфа была оставлена Саксония, а австро-русские войска заняли Берлин. Отчаянными мерами Фридриху II удалось несколько стабилизировать военное положение, отбросив торжествующих союзников на прежние рубежи, но к концу 1760 года было очевидным что военный потенциал Пруссии практически исчерпал себя.

В тоже время Великобритания шла от победы к победе. Французская армия в Канаде, блестяще действовавшая под руководством герцога де Монкальма, не могла противостоять постоянному потоку британских подкреплений из Европы, а потому после ряда успехов была вынуждена капитулировать в 1760 году. В Индии, где в начале войны у Бурбонов были весьма сильные позиции, конечный успех также склонился на сторону островной монархии - в 1757 британские пушки разгромили конницу бенгальского наваба, а в 1760 году пал Пондишерри, центр французского влияния в регионе.

Бурбонские ВМС не сумели ни предотвратить этих поражений, ни обеспечить долгожданный десант на Британские острова. Благоприятное время было безвозвратно упущено между Росбахом и Минденом, а когда военная обстановка в Германии уже позволяла сформировать армию для вторжения в Великобританию, то сражение в бухте Киберон покончило и с этими надеждами. Ресурсы и усилия, потенциально способные переломить ход англо-французской борьбы в пользу Версаля, были растрачены на военные операции против Фердинанда Брауншвейгского и финансовую помощь союзникам.

Именно на это обстоятельство и указывал Фридрих II, с конца 1759 года отчаянно пытавшийся заключить с Бурбонами мир, а при благоприятных условиях - и выступить посредником между Парижем и Лондоном. Король рассчитывал на то, что без французских субсидий союз Габсбургов и Романовых вынужден будет отказаться от своих завоевательных планов, а если и нет, то без войны на западе и с британской поддержкой он сумеет выстоять. В Версале остались глухи к этим увещеваниям - изменять дипломатическую линию сейчас казалось невозможным из ложно понимаемых соображений престижа, а потому бурбонская политика обречена была дойти до своего естественного предела, т.е. полного и абсолютного поражения в войне.

Смерть короля Георга II, отставка Питта в декабре 1761 года и последовавшее за этим вступление в войну Испании уже не могли ничего изменить. Пуская новое британское правительство не обладало и тенью способностей прежнего кабинета, но с задачей пожинать плоды трудов своих предшественников могли бы справиться и люди куда менее способные, нежели "друзья короля" Георга III, в противовес отцу корчившему из себя "настоящего англичанина". Мадрид потерял Флориду, британцы вошли в Гавану и Манилу, а испанский флот был надежно заперт британской блокадой.

На волне этих успехов торийское правительство попыталось надавить на Пруссию: поскольку британские стратегические цели представлялись уже достигнутыми и поддержка армии Фридриха II более не считалась для Великобритании одним из условий победы в войне, то почему бы Берлину поскорее не заключить мир со своими врагами, расплатившись за него собственными территориями? Пруссию подвергли дурно завуалированному шантажу - британское военное присутствие в Европе стремительно сокращалось вместе с финансовой поддержкой, оказываемой Лондоном Берлину с начала войны. Мотивы, двигавшие министрами Георга III, были очевидными - гигантские государственные долги пугали тогдашних государственных деятелей куда сильнее нынешних, но в целом новая британская политика была очевидно неумной. Фактическое предательство изнемогшего в общей борьбе союзника не могло принести Великобритании даже краткосрочных политических дивидендов, но сумело надолго подорвать доверие к "коварному Альбиону".

Однако насколько далеко зашла бы эта политика и какие последствия для Пруссии имел бы сепаратный дипломатический курс Лондона можно лишь предполагать, поскольку для Гогенцоллернов смерть короля Георга II в политическом отношении была более чем компенсирована кончиной императрицы Елизаветы. Интермедия правления искренне восхищавшегося прусским королем Петра III, свергнутого летом 1762 года очередным гвардейским переворотом в пользу его супруги императрицы Екатерины, позволила Берлину быстро восстановить свои вооруженные силы в таком объеме, что о продолжении войны уже не могло идти и речи. Французы потерпели очередное поражение на Западе, а австрийцы были выбиты из Силезии - поспешила завершить свое участие в войне и Швеция. Теперь для победы союзникам нужно было бы вести новые тяжелые кампании и дать ряд сражений, исход которых вовсе не был предрешен.

Между тем, для нового правительства в Санкт-Петербурге приобретение Восточной Пруссии уже не являлось той целью, ради которой стоило потерять еще несколько десятков тысяч солдат. Тем более, что за то время, пока русские войска по приказу Петра III разворачивались против своих австрийских союзников, в Версале сумели принять неизбежное и отказались от продолжения войны, которая после 1760 года для французов означала лишь большее или меньше участие в австро-русских планах раздела гогенцоллерновских владений. Весной 1762 года Франция вышла из войны с Пруссией.

В то время как у Фридриха II под ружьем вновь было около двухсот тысяч солдат, в Вене с негодованием следили за развалом "коалиции Кауница". В отличие от русских и французов, стратегические цели которых либо оказались частично достигнутыми, либо просто исчезнувшими, правительство Кауница все еще было настроено довести войну до победного конца. Однако поскольку без поддержки России и Франции об этом нечего было и думать, то проходившие в течение нескольких месяцев австро-прусские переговоры завершились в феврале 1763 года подписанием мирного договора в саксонском замке Губертусбург. Неделей раньше в Париже был заключен англо-французский мир, общий характер которого определялся договором в Фонтенбло, подписанным в ноябре 1762 года.

Война, получившая название Семилетней, закончилась. Разительным ее отличием от прошлой стало то, что ответ на вопрос о победителях и проигравших был очевиден: Великобритания и Пруссия выиграли свои войны, а Франция, Австрия и Испания - проиграли. Россия же, активно участвовавшая в антипрусской коалиции, формально не добилась ни одной из поставленных перед собой целей, но никак не могла считаться потерпевшей неудачу. Ее войска продемонстрировали на поле боя высокий уровень эффективности и победа в Северной войне уже никак не могла считаться случайностью, обязанной лишь "гению Петра I". Статус великой европейской державы, по крайней мере в военном отношении, был подтвержден и упрочен.

Бурбонские монархии не могли похвастаться даже этим. Политические ошибки Парижа, ввязавшегося в германскую кампанию, и Мадрида, вступившего в Семилетнюю войну слишком поздно для того, чтобы победить, но достаточно рано чтобы понести тяжелые потери, были слишком наглядны. На этот раз дипломатический провал Версаля уже нельзя было скрыть за победами Морица Саксонского - военные поражения французов и испанцев на суше и на море не были компенсированы хоть какими-нибудь успехами.

Парижский мир лишил французов Канады и всяких надежд на колониальные перспективы в Индии. Под контроль британцев перешел ряд важных остров в Вест-Индии, а платой за участие в войне Испании стала передача ей французской Луизианы. В свою очередь Мадрид уступил Лондону Флориду, окончательно закрепив преобладающее влияние Великобритании в Северной Америке. Были и другие территориальные потери, лишь подчеркивающие возросшее могущество островной монархии. Великобритания безусловно оказалась главным победителем 1763 года.
Губертусбургский мир наружно имел не столь однозначный характер. Номинально, воевавшие стороны остались "при своих", но для Пруссии, как и в случае с российским участием в войне, политические последствия этой борьбы проявились в иной форме.

Тот факт, что небольшое гогенцоллерновское королевство оказалась способным в течение многих лет не без успеха противостоять чудовищной мощи "коалиции Кауница", а в финале войны возродиться в военном отношении буквально как Феникс из пепла, носил характер чуда, придавшего напрочь лишенной сентиментальности "кабинетной стратегии" Фридриха II все признаки легенды.

Бесспорно, что неудача Габсбургов носила куда менее явный характер, нежели поражение Бурбонов, лишившихся большей части своей колониальной империи и продемонстрировавших поразительную неспособность эффективно использовать имеющийся у них военный потенциал. Однако наглядное отличие достигнутых в Губертусберге условий мира от предвоенных замыслов, известной частью которых было возвращение Силезии, а неизвестной - установление контроля над империей, обусловили стратегическое поражение Вены. Габсбургская монархия не испытала того же позора, что выпал на долю бурбонской, но результатом войны для нее стало то, что австро-прусский дуализм в империи отныне был общепризнанной политической реальностью, такой же, что и европейское значение Берлина.

...

Конфликт 1756 - 1763 гг. вполне можно охарактеризовать как Мировую войну. В истории человечества уже имелись примеры противостояния Европы и Азии, случившихся во времена походов персидского царя Ксеркса и эллинского стратега Александра Македонского, а также карфагенского полководца Ганнибала Барки и римского патриция Сципиона Африканского, но даже на их фоне Семилетняя война стоит особняком.

В истории она выделяется не только за счет географического размаха многочисленных театров военных действий, разделивших между собой римского императора и бенгальского наваба, вышколенную пехоту Пруссии и индийских союзников Франции, профессиональных военных и вожаков иррегулярных колониальных отрядов, но и причинами, увязавшими осады Кубы и Кольберга в единое целое. Ключевым отличием было и то, что большая война в Европе фактически началась из-за событий в Северной Америке - тревожное явление для господствующего над миром континента, полное осознание значения которого пришло лишь спустя многие годы. Именно поэтому два столь удаленных друг от друга территориальных конфликта, а именно - англо-французский в Северной Америке и австро-прусский в Германии, - оказались столь тесно переплетенными между собой. Конечный успех Великобритании оказался бы невозможным без прусских побед у Росбаха и Миндена, а "чудесное избавление" Пруссии от уже почти что раздавившей ее коалиции - без штурма Квебека и сражения в бухте Киберон.

Из истории дипломатического противостояния в предшествующие Семилетней войне годы отчетливо вырисовывается стремление государственных деятелей Европы отделить события в Новом Свете и других европейских колониях от собственных "домашних" противоречий - и чем сильнее это намерение охватывало один европейский кабинет за другим, тем безуспешнее были их попытки добиться этого. И вместе с тем, во многом Семилетняя война все еще носила ограниченный характер - победа или поражение в ней все же определялись событиями на континенте, в балансе сил между великими европейскими державами. Пускай войны уже вызывались событиями на других континентах, но центр тяжести мировой политики все еще находился в Европе.

Говоря о самом конфликте, следует в первую очередь отметить несколько фигур, личности которых оказали на ход и исход Семилетней войны влияние, которое трудно переоценить.

Так, без внешнеполитической концепции Кауница, продвигаемой габсбургским канцлером в жизнь с упорством достойным лучшего применения, события 1756 - 1763 гг. приобрели бы совершенно иную конфигурацию. Настойчивость Вены, готовой заключить союз со своими давними бурбонскими противниками, разумеется скрывала за собой намного большее, нежели простое желание отомстить прусскому королю. Вполне очевидно, что "пожертвовав" герцогством Пруссией на Востоке и Австрийскими Нидерландами на Западе, Кауниц надеялся не просто вернуть Силезию Габсбургам, но и установить в Германии положение, напоминавшее о временах торжества "имперской армии" Валленштейна. Гогенцоллерны должны были стать примером для всех имперских правителей. Не случайно, что накануне войны официальные лица в Вене пребывали в заманчивой убежденности в том, что момент "наивысшего торжества" Австрии уже близок и Священная Римская империя окажется под контролем Габсбургов: задача, на службу которой Кауниц пытался поставить и Санкт-Петербург, и Лондон, и даже Париж.

Тем более тщетными должны представляться все эти усилия - и даже не в ретроспективе. Сложись война в Европе иначе и удайся Габсбургам их замыслы разгрома Пруссии - это никоим образом не повлекло бы за собой установление австрийской гегемонии в Германии. Пример императора Карла VI, оказавшегося за столом победителей в Войне за Испанское наследство, но проигравшего "холодную войну", мог бы о многом сказать его наследникам. Любые попытки Вены политически монетизировать свою победу над Пруссией в нечто большее, нежели возвращение Силезии, немедленно сформировали бы коалиции, одним своим существованием обрекавшие бы австрийские надежды в прах - не говоря уже о неизменном французском противодействии любой германской монархии, способной возглавить империю, совершенно очевидно, что Россия и Великобритания немедленно выступили бы против Вены, опираясь при этом на Ганновер и ослабленную Пруссию. Поэтому блестящие по замыслу и исполнению планы Кауница все же следует отнести к тем политическим замкам из песка, неизбежное разрушение которых способен предсказать и ребенок.

В этом смысле, Фридрих II предстает в совершенно ином свете. Вместо самонадеянного "короля-полководца", будто бы взорвавшего Европу из желания добыть себе славы и новых земель для Пруссии, перед нами предстает настоящий государственный деятель, напряженно обдумывающий каждый свой шаг, но в нужный момент способный на решительные действия. Все это вовсе не означает, что прусский монарх может быть совершенно освобожденным от упреков и в самонадеянности, и в необдуманности, и даже в нерешительности - примеров подобного найдется не мало, - однако на фоне своих коронованных и некоронованных противников, Фридрих II отличался ясностью ума и той ответственностью перед собственным государством, обнаружить которую было редкое удачей всегда, а среди сегодняшних профессиональных политиков - и вовсе практически невозможно.

Примерной оценки заслуживают и попытки короля дипломатическими средствами избавить Пруссию от войны, и готовность вести ее вопреки неблагоприятно складывающимся обстоятельствам. Самоирония, неизменный признак любого великого человека, побудила Фридриха II пошутить насчет прусского государственного герба, орел которого следовало-де заменить обезьяной, поскольку Пруссия лишь подражает великим державам, в действительности же не имея за собой подобной силы. В этих словах имелась значительная доля правды, но в конечном счете "прусская обезьяна" оказалась превосходным имитатором, затмившим и лилии, и двуглавых орлов. Государство Гогенцоллернов выдержало испытание, которое не сумела пройти Франция, с ее несоизмеримо большей мощью и давней политической традицией - враги буквально затопили Пруссию, но армия продолжала сражаться, бюрократия функционировать, а подданные - сохранять лояльность. Более того, в век "кабинетных войн", с их профессиональными наемными армиями, прусская монархия неожиданно для самой себя нашла защитников в виде иррегулярных отрядов, стихийно возникавших подчас на территории Бранденбурга и Померании. Часто приводимый в обратном смысле пример Восточной Пруссии, будто бы без колебаний отдавшегося власть российской императрицы, является лишь свидетельством принятия неизбежного: там же где сопротивление могло быть оказано, оно оказывалось - как на личном, так и на уровне организации. Эта удивительная способность Пруссии выдерживать удары, характер которых в любой войне прошлого общепринято полагался смертельным, свидетельствовали о том, что восточное германское государство имеет отношение к великому не только в титуле своего монарха.

В этом ряду деятелей Семилетней войны британский политик Питт занимает особое место. Наименее примечательный как личность, он возвышается над своими соперниками и союзниками степенью влияния, оказанного на ее итоги. Как и Фридрих II, он безусловно уступал Кауницу в той рутинной политической ловкости, что обычно принято считать мудростью, но зато превосходил последнего ясным понимаем конечной цели и средств ее достижения. Чатамская стратегия Питта была проста и даже безыскусна, но он сумел добиться ее проведения в жизнь, тогда как сложные дипломатические маневры австрийского канцлера оказались в конечном счете бесплодными.

Именно Питт, в качестве неформального лидера правительства вигов принял несколько ключевых решений, определивших конечно победу Лондона и Берлина. Без финансовой поддержки Великобритании, королю Фридриху II вряд ли удалось бы продержаться до спасительного 1762 года, тогда как готовность Питта связать свою судьбу с прусской монархией обернулась стратегической победой британцев. В ретроспективе англо-прусский союз кажется почти что неизбежным, но в действительности только энергичная политика Питта придала вынужденному сближению двух стран значение подлинного военного союза. Очевидно, что только смерть монарха и приход к власти торийских друзей нового короля Георга III, помешали Питту победно закончить войну вместе с Пруссией, а не тем плохо состряпанным и дурно пахнущим сепаратным миром с французами и испанцами, что впоследствии оказало Англии очень плохую службу.

Несмотря на это, заслуги Питта невозможно переоценить - язвительный и грубоватый британский политик, смотревший на мир крайне просто, оказался именно тем человеком, который требовался в тот момент. Уже запутывавшаяся в хитросплетениях европейской дипломатии политика Великобритании получила цельность, которой ей частенько не доставало прежде.

Семилетняя война не повлекла за собой заметного исправления европейских границ, но политический баланс в мире 1763 года сильно изменился. Франция, в течение многих лет бывшая чуть большим, нежели "просто" великая держава, уступила свое место Великобритании, уже очевидно приобретшей значение наиболее могущественного государства эпохи.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив