Зарисовки 2.0

watermelon83 — 27.09.2021 - Прагматическая Европа, 1715 - 1740 г., ч 1. Продолжаем наш дипломатический цикл, закончившийся на Северной войне.

На первой, на холодной...

Окончание Войны за Испанское наследство поставило перед Мадридом вопрос о новом месте иберийской монархии в Европе, баланс сил которой определялся теперь взаимоотношениями четырех великих держав: Великобритании, Франции, Австрии и России. Для многих испанских государственных деятелей, привыкших, несмотря на сильные потрясения второй половины XVII века, рассматривать свое государство в качестве одной из ведущих держав на европейском континенте и в мире, подписанные в Утрехте соглашения казались "случайностью", дипломатической неудачей, исправить которую должно было стать для короны "делом чести".

"Старая кастильская гордость" подпитывалась новыми возможностями, казалось бы предоставляемыми Испании ее новой бурбонской династией. Катастрофа, постигшая французских Бурбонов в 1711-1712 гг., когда наследники Людовика XIV умирали один за другим, парадоксальным образом напоминала ситуацию, сложившуюся вокруг испанского трона осенью 1700 года. Тогда в Версале рассчитывали унаследовать испанскую корону, соединив под властью одной династии обе монархии, а теперь уже в Мадриде надеялись провозгласить короля Филиппа V регентом Франции. Добившись этого, предполагалось созвать Генеральные штаты и, вероятно, изменить порядок французского престолонаследия.

Авантюристический характер этих планов, конечной целью которых была отмена основных статей Утрехтского мирного договора, свидетельствовал о непонимании истинных причин испанских внешнеполитических неудач, однако набравшая при дворе силу "партия войны", сгруппировавшаяся вокруг честолюбивой королевы Изабеллы, не знала сомнений. Желание итальянки, второй супруги апатичного Филиппа V, вернуть себе наследственные владения в Италии, поддерживалось воинственными настроениями кастильской знати, которая, в отличие от французов, считала себя по крайней мере победившей в войне на иберийском полуострове и не испытывала боязни перед новым столкновением с Лондоном и Веной. Кардинал Хулио Альберони, с ловкостью итальянского политика сумевший заручиться доверием, как короля, так и королевы, был призван осуществить эти грандиозные планы на практике.

Вступив на исходе Северной войны в переговоры с царем Петром I, испанцы надеялись занять Лондон предстоявшей высадкой шведских войск, тогда как австрийцев должна была отвлечь начавшаяся в 1716 году война с Османской империей. Неловкая интрига, при помощи которой испанское посольство в Париже надеялось произвести во Франции политический переворот, должна была довершить дело дипломатической подготовки к предстоящей войне.

Тем временем, очевидное стремление Мадрида к пересмотру итогов Войны за испанское наследство лишь скрепило расстроившиеся было отношения между прежними союзниками по антифранцузской коалиции. Уже столкнувшиеся с необходимостью выработки общей политической линии в продолжавшейся Северной войне, Лондон и Вена пришли к решению совместно выступить против амбиций Мадрида. Одновременно с этим, англичанам удалось заручиться поддержкой Гааги и Турина, также обеспокоенных реваншистскими планами испанцев, а главное - Версаля. Правивший во Франции от имени несовершеннолетнего Людовика XV герцог Филипп Орлеанский ни в коей мере не собирался подчинять французскую внешнюю политику интересам Мадрида, и уж тем более расставаться со своим статусом регента в пользу Филиппа V. Отказавшись от династической солидарности, бурбонская Франция вступила в союз со своими недавними противниками – британцами, голландцами, пьемонтцами и австрийцами.

Политические расчеты испанского правительства оказались несостоятельными по всем направлениям: русско-испанский союз расстроился после гибели Карла XII и последовавшей за этим переориентацией Стокгольма на Лондон, а действия испанского посла в Париже закончились громким скандалом, за которым последовали разрыв дипломатических отношений и война с Францией. Таким образом, кардиналу Альберони удалось практически невозможное - против Испании выступила коалиция из пяти государств, одно из которых еще недавно являлось противником остальных четырех и ближайшим союзником Мадрида.

Между тем, начав в 1717 году войну с Веной успешным вторжением на незащищенную Сардинию, испанцы без особых проблем перебросили свои войска на Сицилию, а после завоевания последней готовились к высадке в континентальной Италии. Войска герцога Савойи не могли противостоять испанским ветеранам Иберийской кампании, но все изменилось после того, как на Средиземном море появился британский флот. Уничтожив множество испанских судов в битве у мыса Пассаро, английский адмирал высадил на Сицилии австрийские войска, покончившие с отправленным Альберони корпусом вторжения.

Пока кардинал пытался переиграть неудачно складывавшуюся кампанию попыткой высадить десант в Шотландии, вступившие в войну французы пересекли Пиренеи, перенеся боевые действия на территорию Испании. Испанский флот был практически уничтожен, армия не могла противостоять наступлению союзников, а в столице назревал бунт. Несмотря на это, королева Изабелла и ее первый министр готовы были продолжать войну, но Филипп V был настроен совершенно иначе. Монарх, уже страдавший от нервных расстройств, впоследствии понуждавших его отказываться от трона, и без того не слишком охотно позволил втянуть себя в борьбу за французский престол и прежние итальянские владения Мадрида, а теперь, когда экономика Испании лежала в руинах, был и вовсе настроен закончить войну любой ценой.

Отправив честолюбивого кардинала в отставку, король принял и остальные требования союзников: Гаагский мир, заключенный в начале 1720 года, стал финальной точкой безуспешной попытки восстановить прежнее положение Испании в Европе. Несмотря на то, что испанцы продолжали претендовать на ряд итальянских владений, теперь в Мадриде уже намного лучше представляли себе новую политическую реальность и место, отведенное в ней иберийской монархии. Военно-дипломатическая стратегия Альберони, с ее грандиозными общеевропейскими замыслами и смелыми десантными операциями, оказалось лебединой песней той величавой внешней политики, которую Испания вела с начала XVI века.
Гибралтар остался британским, позиции регента во Франции упрочились, а англо-австрийский союз вновь продемонстрировал свою эффективность. Обменяв после своей победы Сардинию на Сицилию, Вена укрепила позиции в Южной Италии, тогда как савойский герцог Виктор Амадей II приобрел не только новый остров, но и монарший сан. Король Сардинии еще не мог считаться ровней остальных монархам Европы, но уже вполне мог считать себя первым среди итальянских правителей.

Другое итальянское государство, много веков претендовавшее на статус сильнейшего на Апеннинском полуострове, в это время вело войну с Османской империей. "Венецианская реконкиста" в Восточном Средиземноморье, начавшаяся после разгрома турок под Веной в 1683 году, принесла Республике Святого Марка ряд успехов, наибольшим среди которых было завоевание Пелопоннеса. Однако, даже находясь в глубоком кризисе, Османская империя представляла из себя опасного противника, тем более, что государство дожей уже давно пребывало в упадке. Так и не оправившись после потерь, понесенных в войнах с османами в XV-XVI веках, теперь, без союза с великой европейской державой, некогда грозная венецианская республика не имела никаких шансов в противостоянии Константинополю.

В 1714 году эта угрожающая возможность стала реальностью. Османское правительство, преисполнившееся самоуверенностью после победы у Прута, все более склонялось к тому, чтобы попытаться разгромить победителей в войне 1683 - 1699 гг. одного за другим. Поражение Петра I открывало теперь для Высокой Порты возможность выступить против Венеции, тем более, что в принадлежащей итальянской республике Далмации укрылось немало черногорцев, поднявшихся после начала русско-турецкой войны на восстание против османcкой администрации. Использовав это в качестве предлога, Константинополь объявил Венеции войну, к которой османское правительство готовилось в течение многих месяцев.
Использовав немалые военно-морские силы и большой десант, турки за несколько месяцев отвоевали у венецианцев и Пелопоннес, и ряд остров, потерянных ими после Карловицкого мира. Только в Далмации османская армия встретила настоящее сопротивление, однако изменить хода войны эти оборонительные успехи христианского оружия не могли. При султанском дворе уже заговорили о предстоящем штурме самой Венеции, что, разумеется, свидетельствовало лишь о победном настроении в Константинополе,а не о действительном положении дел. Тем не менее, для венецианцев военная ситуация и в самом деле представлялась безнадежной.

Ход боевых действий изменило вступление в войну Австрии, в течение нескольких лет с опасением следившей за военными успехами турок. Несмотря на то, что на тот момент в Вене совершенно не желали воевать с Константинополем, агрессивная османская стратегия не оставляла австрийцам иного выбора и в 1716 году война была объявлена. Габсбурги были готовы принять возвращение Пелопоннеса туркам, но не могли допустить полного краха венецианских позиций на Балканах и в Восточном Средиземноморье - это очевидным образом создавало бы угрозу австрийским владениям, в том числе и в Италии. Османское правительство без особого труда могло бы избежать участия Вены в войне, просто указав Вене на ограниченный характер своих военных целей, однако в Константинополе не сочли нужным даже хоть сколько-нибудь скрывать истинный характер своих дальнейших планов. Убедившись в том, что война с Венецией является лишь частью масштабной программы османского реванша, австрийцы заключили с венецианцами союз.

Самонадеянность советников султана сыграла с ними дурную шутку - вместо наступления в Далмации, османская армия двинулась навстречу войскам Евгения Савойского. Петроварадинское сражение стало переломным моментом в войне - габсбургский полководец одержал одну из самых впечатляющих побед в своей военной карьере. Силахдар Али-паша, возглавивший при дворе "партию войны", заплатил за свои ошибки куда серьезнее, чем кардинал Альберони - тяжело раненый в бою великий визирь умер вскоре после разгрома турецких войск. Теперь уже османскому военному командованию пришлось вести тяжелую оборонительную борьбу. Между тем, австрийская осада Белграда, ставшая наиболее известным военном эпизодом этой войны, привела в 1717 году к падению ключевой османской крепости: деблокирующая армия турок была разбита Евгением Савойским, а вслед за этим капитулировал и двадцатитысячный османский гарнизон.

К счастью для Константинополя, военные усилия венецианцев совершенно не соответствовали успехам их габсбургских союзников: вооруженные силы Республики Святого Марка оказались неспособными использовать отвлечение турецких войск на австрийский фронт. Блестящая оборона острова Корфу, организованная под руководством венецианского фельдмаршала фон Шуленбурга, вписала славную страницу в историю Греции, но не могла исправить для Венеции общего хода боевых действий. К тому моменту, когда османское правительство признало поражение в войне и попросило английскую дипломатию выступить посредником в заключении мира с Веной и Венецией, итальянцам оказалось совершенно нечем подкрепить на предстоящих переговорах свои претензии на победу.

Неудивительно, что подписанный летом 1718 года Пассаровицкий мир оказался выгодным лишь Габсбургам: помимо завоеванного Белграда, австрийцы расширили свои границы в Венгрии и Хорватии, восстановив положение, существовавшее до начала завоевательных походов Сулеймана I. Венеции пришлось признать потерю Пелопоннеса и удовольствоваться приобретением нескольких пограничных крепостей в Албании и Греции.
Османская стратегия, направленная на пересмотр итогов проигранной ранее войны, была начата в куда более благоприятных условиях, нежели аналогичная по замыслу политика испанского правительства Альберони, но в обоих случаях исход был одинаков. Однако, если у Испании изначально не было шансов изменить сложившуюся в Утрехте европейскую систему в свою пользу, то для Константинополя все же существовала возможность добиться ряда внешнеполитических успехов. Победа в войне с Россией вполне могла дополниться разгромом венецианцев и завоеванием Пелопоннеса - ограничься великий визирь реально достижимыми целями, вместо того, чтобы мечтать о новом походе на Австрию.

И Константинополь, и Мадрид переоценили свои силы, но была ли свободна Вена от упреков в этом отношении? Уже с конца десятых годов XVIII века правительство и парламент Великобритании были настроены в отношении Австрии крайне подозрительно: если потерпевшая поражение Франция представлялась в Лондоне надолго выведенной из числа главных соперников островного королевства, то в оценке потенциальных возможностей императора Карла VI англичане были куда менее скептичны. Неудачи Испании и Швеции, разгром турок, упадок польско-литовского государства и смерть Петра I, резко ослабившая внешнеполитические усилия Российской империи, казалось бы, предоставляли Вене полную свободу действий в Европе. В Лондоне общим местом стали рассуждения о том, что отныне главную угрозу европейской безопасности представляет не бурбонская, а габсбургская монархия

Масла в огонь подливала и французская дипломатия, почувствовавшая возможность внести разлад в победившую Францию коалицию. Что случится с Европой, если, установив контроль над Германией, император получит в свое распоряжение десятки тысяч немецких солдат, разделенных сегодня границами имперских земель? Эта французская риторика, напоминающая о временах Тридцатилетней войны, вполне отвечала современным английским настроениям.
В качестве курфюрста протестантского Ганновера, король Великобритании Георг I был настроен не допустить установление «габсбургской тирании» в империи. Германский рейхстаг оказался парализованным - представитель Ганновера успешно руководил оппозицией императору, заблокировав решение о поддержке Вены в войне с турками.

Однако, обеспокоенность Лондона в отношении Австрии не ограничивалась лишь опасениями насчет предполагаемого усиления сухопутного военного потенциала Карла VI - куда в большей степени англичан тревожили военно-морские и династические намерения германского императора. Окруживший себя испанскими советниками, покинувшими родину после эвакуации союзных войск из Иберийского полуострова, Карл VI не особенно скрывал того, что всерьез рассматривает перспективу вернуться в Мадрид в качестве короля. Практическая реализация этого намерения казалось делом отдаленного будущего, но стремление императора создать собственные военно-морские силы и основание австрийской Остендской торговой компании, развернувшей при помощи голландских капиталов активную торговую деятельность в Индокитае и Африке, заставляло государственных деятелей в Лондоне занять еще более враждебную Вене позицию. И хотя такие действия императора, как создание образцовой военно-морской базы в Триесте или крупных торговых форпостов на китайском побережье, не могли быть использованы в качестве непосредственного повода к войне, к 1725 году английская внешняя политика приобрела открыто антигабсбургский характер.

Столкнувшись с ганноверской обструкцией в рейхстаге, пробурбонскими настроениями баварских Виттельсбахов и англо-французским сближением, Карл VI отказался от претензий на испанский престол, начав дипломатический торг с Мадридом. Заключенный в апреле 1725 года Венский договор разрешал большинство противоречий между двумя державами: официально отказавшись от испанского трона, император добился от Мадрида признания австрийских границ и Прагматической санкции - самого уязвимого места во внешнеполитических позициях Карла VI.

Начиная с 1713 года не имевший наследников мужского пола император надеялся обеспечить беспрепятственный переход габсбургского наследства в руки своей старшей дочери Марии-Терезии, предстоящее супружество которой, как рассчитывал Карл VI, сохранило бы за династией еще и императорскую корону. Поэтому, несмотря на то, что правовые нормы Священной Римской империи, базировавшиеся еще на франкских законах, были однозначны и крупные родовые владения могли быть унаследованы исключительно по мужской линии, германский монарх издал закон, получивший название Прагматической санкции. Опубликованный еще за несколько лет до рождения Марии-Терезии новый акт о престолонаследии позволял династии сохранить нераздельность своих владений - в случае отсутствия наследника мужского пола его место занимала ближайшая наследница по женской линии.

История вокруг завещания испанского короля Карла II была хорошо известна императору, а потому в Вене предпринимали колоссальные усилия ради того, чтобы заручиться признанием Прагматической санкции со стороны германских дворов и европейских держав. Испания стала первой крупной страной, официально заявившей о согласии с решением императора. Мадриду также требовалась поддержка австрийцев, поскольку отношения с французами со времен неудачной интриги испанского посла в Париже оставались неизменно холодными, а надежда вернуть Испании Гибралтар отравляла отношения с Лондоном.

В то же время, в Великобритании переоценивали степень австро-испанского сближения. Неожиданный для англичан отказ Карла VI от претензий на испанский трон рассматривался не как вынужденная, фактически оборонительная мера императора, а как часть масштабных габсбургских планов по расширению своего влияния в Новом Свете. Соглашение о предполагаемом браке Марии-Терезии и испанского принца, а также экономические привилегии, предоставленные Мадридом императорской торговой компании, довершали картину "сговора" между испанскими Бурбонами и австрийскими Габсбургами.

Ситуация приобретала характер самосбывающегося пророчества: боязнь установления "императорской тирании" в Германии, вследствие чего Вена приобретала бы, по мнению англичан и французов, слишком большое могущество, заставляла Лондон и Париж выступать против императора, который, в свою очередь, вынужден был прибегнуть к союзу с Испанией. И вновь казалось, что повторяется ситуация 1618 года, только теперь в основе формирующихся коалиций лежали не габсбургские планы "католической унификации" Германии, а опасения Лондона лишиться испанского колониального рынка и приобрести мощного экономического соперника из Центральной Европы.

Используя в противостоянии с Веной Ганновер в качестве своей опоры в империи, англичане решили прибегнуть и к помощи Франции, впервые в своей истории выступившей в качестве "лучшей континентальной шпаги" Великобритании. В Париже еще не были готовы воевать с Австрией самостоятельно, но с радостью ухватились за возможность выйти из внешнеполитической изоляции прежних лет: сближение с англичанами и ожидавшееся восстановление протестантской коалиции в Германии в значительной степени должно было обесценить последствия Раштаттского мирного договора. В качестве же одной из ведущих морских и колониальных держав Европы, во Франции без удовольствия наблюдали за попытками Карла VI создать крупный торговый флот и поучаствовать в экономической эксплуатации испанских колоний.

Оформив общие политические мотивы официальным союзом, заключенным в Ганновере осенью 1725 года, англичане и французы постарались привлечь к новому альянсу как можно больше новых участников. Помимо ганноверского курфюршества, естественно выступившего на стороне Лондона, позднее к заключенному в Херренхаузене соглашению присоединились Нидерланды, Дания, Швеция и Пруссия. Последнее для Вены было особенно опасным, поскольку Берлин, по общему мнению, располагал одной из лучших армий в Европе, а кроме того мог оказать немалое влияние на позицию остальных германских государств. Поэтому, несмотря на то, что сотрудничество с Пруссией стоило Лондону и Парижу поддержки Баварии, курфюрст которой оказался крайне недовольным гарантиями, выданными союзниками прусскому королю в давнем юлих-бергском территориальном конфликте, Карл VI предпринял немалые усилия для того, чтобы убедить Фридриха Вильгельма I выйти из антиавстрийского альянса.

Это оказалось не таким уж простым делом: напряжение в отношениях между Веной и Берлином возрастало медленно, но неуклонно. Австро-прусский дуализм в империи, фактически сложившийся уже к моменту окончания Войны за Испанское наследство, разительно отличался от ситуации 1618 года, когда против императора выступила большая, но плохо организованная коалиция германских государств, в известной степени зависящая от поддержки со стороны других европейских держав. Теперь Берлин и сам выступал в качестве кандидата на роль одной из великих держав Европы и это требовало от австрийцев куда большего дипломатического мастерства, нежели в прежние годы.

Между тем, новых союзников искали не только англичане и французы. Россия, оказавшаяся еще в последние годы жизни Петра I в несколько затруднительном дипломатическом положении, с готовностью пошла на союз с Австрией, который не только обеспечивал ей безопасность на западных границах, но и официально скреплял общие русско-австрийские политические интересы, выражающиеся в необходимости противостоять и Константинополю, и французскому влиянию в Варшаве и Стокгольме.

Европейская стратегия Петра I, требовавшая от России держать руку на пульсе Священной Римской империи, понуждала его наследников обращать самое пристальное внимание на положение в "германских землях". Всегда крайне подозрительные в отношении соседей, русские опасались сближения Берлина и Дрездена, что по мнению государственных деятелей России, могло привести и к "чрезмерному усилению" Польши, и к появлению профранцузской коалиции государств на западных границах империи. Помимо прочего, Санкт-Петербург беспокоила возможная активность Пруссии в Прибалтике. Разумеется, за этими страхами скрывались не только оборонительные мотивы - ослабление польско-литовского государства было и оставалось одним из ведущих мотивов российской внешней политики.

Угрожающая активность русских на Балтике стала одним из факторов, побудивших Берлин заключить союз с англичанами. В действительности же, Фридрих Вильгельм I совершенно не желал участвовать в какой-либо войне против императора и рассматривал соглашение в Ганновере лишь как вынужденную необходимость. После того, как Вена и Санкт-Петербург скрепили свои дружественные отношения официальным союзом, дипломаты Карла VI предприняли на прусского короля хорошо подготовленное наступление: заверив, что действия русских продиктованы беспокойством о возможной активности Швеции и никоим образом не направлены против Берлина, императорский посол с успехом сыграл на "немецких чувствах" Фридриха Вильгельма I. В 1726 году Пруссия вышла из Ганноверского союза и, признав Прагматическую санкцию, открыто выступила на стороне императора.

Английское правительство, уже считавшее создание антиавстрийского блока в Северной Европе и Скандинавии законченным, оказалось в трудной ситуации: несмотря на немалые усилия, предпринятые при помощи прусской королевы Софии Доротеи, дочери короля Великобритании и курфюрста Ганновера, теперь прусский король решительно отказывался участвовать в любой дипломатической комбинации с участием французов, тем более направленной против Вены. Не удались и попытки склонить Константинополь к какой-нибудь "диверсии" на русской границе, тогда как прямо атаковать империю, даже при поддержке французов, англичане все еще не решались, в чем немалую роль играло и беспокойство за безопасность Ганновера.

Столкнувшись с "изменой" Пруссии и явственным отсутствием энтузиазма среди своих союзников, соглашавшихся напасть на австрийцев лишь в "хорошей компании", в Лондоне решили действовать против слабейшего из своих противников. В 1726 британская эскадра заблокировала испанский "серебряный флот" в одном из портов Панамы - не объявляя Мадриду войны, англичане нанесли удар по жизненно важной для иберийской монархии статье дохода. Блокада стоила британцам чудовищных, даже по меркам тех лет, потерь среди моряков эскадры - более четырех тысяч умерших от болезней, включая руководившего операцией адмирала, - но поддерживалась с неумолимой решительностью. Испанцы, ответившие на этот недружественный акт осадой Гибралтара, не могли похвастаться тем же. Не слишком хорошо подготовленные атаки стоили им многочисленных жертв, но не могли сколько-нибудь серьезно угрожать британской крепости.

Тем не менее, даже будучи не слишком активными, боевые действия между испанцами и англичанами все же обладали всеми признаками casus belli и вполне могли стать поводом для развязывания войны между двумя коалициями, однако поскольку ни в одной из европейских столиц по-настоящему не хотели ввязываться в опасное противостояние, то никто не спешил выступать на помощь Мадриду или Лондону. Если в Париже опасались воевать с большей частью империи, то и в Вене были далеки от желания ввязываться в новую большую войну с Францией, а без участия двух крупнейших сухопутных держав Европы противостояние неизбежно принимало форму ограниченных конфликтов на периферии континента или за его пределами.

Таким образом, дипломатическая борьба коалиций так и не переросла в большой военный конфликт, породив прецедент мирного сосуществования нескольких военно-политических блоков. Это было состояние "холодной войны" - определения из терминологии XX века, аналогия с которым дополнялась распространявшейся в европейском обществе концепцией противопоставления "деспотий" и "свобод", появившейся еще в годы Голландской войны и с тех пор завоевывавшей себе все новые позиции.

Так, многочисленная германская пресса, занимавшая место лидера европейских печати, на своих страницах вела в те годы настоящую полемическую войну с английскими и голландскими газетами, которые писали не столько о поддержке "собратьев по вере", сколько о борьбе между политическими системами, противопоставляя "абсолютистские" государства "свободным". Но несмотря на это, необходимость все же понуждала Лондон выступать против Вены и Мадрида не только в союзе с голландцами или шведами, но и с французской монархией. Как и в годы "религиозных войн”, риторика скрывала за собой куда более серьезные причины для конфликтов.

Тем временем, английская стратегия начинала приносить свои плоды: в отличие от Священной Римской империи, нанести по-настоящему сильный удар которой можно было лишь при помощи могущественного континентального государства, Испания оказалась куда более уязвимой для навязанной Лондоном "ограниченной войны". Не сумев снять блокаду с Панамы, испанское правительство предпочло уступить и в 1729 году заключило в Севилье соглашение, не только признающее Гибралтар британским, но и отменявшее все привилегии для габсбургской Остендской компании. Напротив, теперь они предоставлялись для английской и особенно французской торговли, со времен Людовика XIV старавшейся освоить испанский колониальный рынок. Взамен испанцы надеялись получить поддержку в своих итальянских территориальных претензиях к Габсбургам.
Карл VI оказался в положении участников Ганноверского союза, поставленных перед фактом выхода из нее Пруссии. Однако для Вены потеря Испании была куда более существенным фактором, нежели переход Берлина из одного англо-французского лагеря в имперский. Теперь австрийской дипломатии необходимо было действовать достаточно быстро, поскольку изменившееся положение угрожало Вене опасной комбинацией из большинства западноевропейских государств.

К несчастью для Вены, усилия австрийской дипломатии были крайне отягощены династическими проблемами Габсбургов, а главное - тем фактом, что среди множества внешнеполитических вызовов, поставленных перед Карлом VI, император неизменно руководствовался задачей обеспечить своей наследнице международное признание Прагматической санкции. С этой точки зрения, потеря уже признавших санкции испанцев могла рассматриваться и как избавление от дипломатического балласта, мешавшего заручиться поддержкой Лондона и Парижа. Еще во время начала англо-испанской войны когда император решил, что не станет прямо вмешиваться в этот конфликт, в Вене посчитали необходимым пойти навстречу англичанам и французам, искусственно ограничив развитие Остендской компании - теперь же Карл VI был готов разменять свою морскую и колониальную политику на поддержку Лондона и Парижа в грядущем династическом испытании для Габсбургов. Решимость императора в этом вопросе преодолела даже возражения Евгения Савойского, в качестве руководителя австрийской политики выступавшего за куда более жесткую линию в отношениях с Ганноверским союзом.

Принц Евгений утверждал, что опасность англо-франко-испанского сближение преувеличена и без крайней необходимости Лондон не станет выступать против Вены в союзе с бурбонскими монархиями, а политика уступок, в надежде обеспечить беспрепятственный переход габсбургских владений дочери Карла VI Марии Терезии, лишь разжигает аппетит у противников императора. Однако, ставшее крылатым выражение принца о том, что двухсоттысячная армия будет лучшей гарантией Прагматической санкции, не убедило монарха в правоте генералиссимуса. Будущее его дома, земли которого должны были беспрепятственно унаследованы Марией Терезией, волновало Карла VI куда больше чем самые заманчивые перспективы развития имперской морской торговли - ставить ради этого на кон положение Габсбургов в империи и Европе император не собирался.

Дипломатический демарш испанцев развеял последние сомнения - от Остендской компании следовало избавляться, пока она еще чего-то стоила. В 1731 году компания официально прекратила свое существование - в том же году Лондон официально признал права старшей дочери Карла VI на наследственные габсбургские владения. За англичанами последовали Ганновер и другие имперские государства, кроме Баварии и Саксонии.
Для французов, все еще надеявшихся взять Габсбургов в англо-испанские тиски, поворот в отношениях между Лондоном и Веной стал неприятной, но достаточно ожидаемой новостью, хотя рассуждения о "коварном Альбионе", с легкостью оставляющим своих союзников после того, как английские интересы оказываются обеспеченными, получили новый импульс.

Между тем, наметившееся потепление в англо-австрийских отношениях отражало обеспокоенность Лондона в отношении Парижа. Убедившись в том, что его опасения в отношении габсбургской политики были по большей части необоснованными, английская дипломатия вновь обратила свое внимание на французов. К этому моменту Франция, находившаяся после поражения в Войне за испанское наследство в весьма плачевном состоянии, уже в значительной степени оправилась от последствий войны и постепенно, но настойчиво стремилась вернуть себе положение ведущей европейской державы. Это возрождение связывали не столько с личностью короля Людовика XV, сколько с фактическим руководителем французского правительства кардиналом Флери, получившим свое назначение благодаря роли воспитателя малолетнего монарха в годы регенства герцога Орлеанского.

Возглавив в 1726 году французскую дипломатию, кардинал мог действовать в куда более благоприятных условиях, нежели его предшественник регент: герцогу приходилось не только соизмерять свои внешнеполитические возможности с тяжелым внутренним положением, но и столкнуться с расколом в бурбонском династии, испанская ветвь которой претендовала на французское наследство. К середине двадцатых годов "французские" амбиции Мадрида уже оставались достоянием прошлого, а появлявшиеся с 1729 года в королевской семье дети мужского пола на обозримое будущее разрешали проблему престолонаследия для Франции. В то же время, антигабсбургский курс Великобритании, проводившийся англичанами в двадцатых годах, позволял французам выйти из послевоенной внешнеполитической изоляции, тем более, что в Версале опасались "имперской централизации" ничуть не меньше чем в Лондоне.

Глава французского правительства знал, как использовать страхи англичан, но наиболее сильной стороной его политики был знаменитый оппортунизм, который противники Флери относили за счет почтенного семидесятилетнего возраста кардинала. В этом обвинении была значительная доля справедливости: со свойственной пожилым людям тягой к спокойствию, Флери и в самом деле сторонился и запутанных политических маневров, вообще свойственных дипломатии XVIII века, в котором политические интриги подчас напоминали авантюрные романы, и заманчиво быстрых решений. Однако, именно такая политика и нужна была Франции в тот период: пусть не блестяще, но правительство кардинала сумело добиться главного - обеспечить стране возможность для развития ее производительных сил. И это очень быстро оправдало себя - несмотря на увеличение расходов, Флери удалось добиться результата, повторить который после него не сумело ни одно бурбонское правительство - в 1738 год Франция вошла с бездефицитным бюджетом. Восстановление флота и усиление армии также свидетельствовали о восстановлении экономического потенциала страны.

"Медлительная" дипломатия кардинала тоже оказалась достаточно эффективной. Отдавая дань всегдашним французским страхам перед потенциалом германской мощи, Флери все же не позволил себе обманываться в той же степени, что и британские правительства, переоценившие намерения Вены и в течении длительного времени полагавшие Францию чуть большим, нежели инструмент собственной политики в Европе. Отказывавшийся от громких деклараций кардинал, не спешивший грозить оружием по каждому поводу, как это было свойственно французам при Людовике XIV, в течении длительного времени позволяя англичанам оценивать намерения Версаля исключительно по своей скромной персоне. И в самом деле, на фоне своего британского коллеги Роберта Уолпола, придавшего коррупции в островной олигархии практически респектабельный вид, скромный в желаниях Андре-Эркюль де Флери выглядел не слишком внушительно.

Тем сильнее было удивление Лондона, когда к началу тридцатых годов англичане столкнулись с наглядным усилением французских позиций в Европе и мире. Прежде всего, английская дипломатия не сумела предотвратить сближение испанских и французских Бурбонов - полагая антагонизм между Мадридом и Парижем вполне обеспеченным ролью Версаля в подписании Севильского договора, в Великобритании были неприятно удивлены "семейным пактом", заключенным между Испанией и Францией в 1733 году. Это соглашение, определившее характер франко-испанских отношений почти на сотню лет, увязывало антигабсбургскую стратегию Бурбонов в Германии и Италии, а также позволяло обеим державам, в особенности Испании, без опасений увеличивать свои военно-морские силы, что небезосновательно рассматривалось в Лондоне в качестве потенциальной угрозы. Английская торговля в испанских колониях в значительной степени утратила все преимущества, достигнутые в 1729 году в Севилье - привилегии же французов оставались нетронутыми. Британцы ощутили себя в дурацком положении: развязав войну с испанцами в 1726 году, они никак не ожидали, что ее итогом станет сближение бурбонских держав - за счет англичан.

Таким образом, Флери мог поздравить себя сразу с несколькими достижениями: не развязав ни одной войны, он вывел Францию из дипломатической изоляции, восстановил ее силы и превратил из младшего партнера Лондона в лидера собственного военно-политичес

Сохранено