Карта

watermelon83 — 21.09.2021 - и германо-русофобия от французского историка Жюля Мишле.


Европа 1882 г.



О карте этой - что говорить? Восемь - восемь! - лет назад я выкладывал ее в блоге, но с тех пор утекло много воды и немало крови, а потому, думаю, что не случится ничего страшного, если я выложу ее еще раз. Тем более, что к карте у нас идет статья господина Мишле - одного из тех людей, восторженная наивность которых украшает этот ужасно грубый мир.

Статья Мишле о России, напечатанная в его книге-сборнике, вышедшей в начале Восточной войны, интересна и как пример того, что и в XIX веке приемы российского правительства не были особенным секретом для сколько-нибудь наблюдательных людей: Мишле, добавляя в свои размышления изрядную толику извечной французской германофобии и собственного народничества, все же указывает на них с известной долей презрительности - каковую они, с этической точки зрения, и заслуживают.

Однако, этика и практика не всегда совпадают друг с другом, хотя я уже не раз писал о том, как после 1848 года апокалиптические ожидания российских государственных деятелей оказывали влияние не только на внутреннюю, но и на внешнюю политику. Исследователь, взявший себе за цель ознакомиться со российской пропагандой времен Николая I и особенно Александа III, найдет в тогдашних материалах очень много созвучного сегодняшнему дню - некоторые статьи из российских газет можно прямо пустить в ход и сегодня, заменив, например, европейских мигрантов на социал-демократов. И т.д., и т.п.

Текст Мишле тоже читается достаточно современно. Он очевидно предвзят, по крайней мере в области "германскости" русского правительства - даже во времена Остермана и Миниха эта особенность не определяла политики России, точно так же, как и широко представленные при московских князьях и царях татары не составляли из себя отдельной партии. Говоря прямо, на жизнь огромного северного государства куда большее влияние имели особенности его социального и политического устройства, изменить которое немецкие "специалисты" были попросту не в силах - они, однако, придали ему некоторую упорядоченность и блеск, чем невольно создали для потомков крепостных прекрасную легенду, к которой те с удовольствием обращаются вновь и вновь.

Тем не менее, даже оставаясь пристрастным, Мишле пишет и интересно, и наблюдательно (иронично и характерно то, что основой для его вывода стали непосредственные исследования немца) - многое из того, что он написал о России в 1851-58 гг. остается справедливым и сегодня.

Итак, прошу под кат.


То, что я скажу, может показаться странным, и тем не менее это факт: до 1847 г. Россия, настоящая, народная Россия, была известна в Европе ничуть не больше, чем Америка до Христофора Колумба. Я прочел все более или менее значительные сочинения о России, опубликованные в Европе. Они мало чем меня обогатили. Я смутно предчувствовал, что сочинения эти, внешне серьезные, но внутренне легковесные, описывают платье, но не человека.

Наблюдатель проницательный и тонкий, наделенный женским чутьем, г-н де Кюстин изобразил русское высшее общество, а мимоходом набросал и нескольких удачных портретов людей из народа. Мицкевич начертал общий очерк жизни славян, а затем, перейдя к деталям, с восхитительной ясностью осветил нам истинный характер русского правительства. Он пошел бы и дальше, но ему не позволили. Кафедру у него отняли.

Впрочем, возвышенное стремление оправдать Россию, примирить братьев-соперников, русских и поляков, напомнив им об их общем происхождении, мешало Мицкевичу выделить черты собственно русские, которые отличают эту нацию от других славянских народов и ставят ниже их, показать жалкое и подлое состояние, до которого низведен славянский дух в Российской империи.

В 1843 г. ученый-агроном г-н Гакстгаузен посетил Россию с тем, чтобы изучить тамошние способы земледелия. Он желал видеть только землю и плоды земли; увидел же человека. Он открыл Россию. Из его скрупулезного исследования мы узнали больше, чем из всех прежних книг, вместе взятых. Свидетельство этого замечательного наблюдателя тем более заслуживает доверия, что его можно считать исходящим от самой России; это — ее показание против самой себя. Заручившись рекомендацией императора, Гакстгаузен имел дело с местными чиновниками и крупными помещиками, которые наверняка постарались бы скрыть от него правду, пожелай он изучить российские формы управления, но не мешали ему исследовать во всех подробностях российскую жизнь на местах, нравы крепостных крестьян и устройство деревень, способы обработки земли и положение земледельцев.

Довольный оказанным ему приемом, немец медленно осматривает одну общину за другой, приглядывается, наблюдает, расспрашивает по мере сил, и, как бы велико ни было его подобострастие, его нижайшее почтение к российскому правительству и к помещикам, чьи владения он посещает, сохраняет, однако же, замечательную свободу суждения.

К какому же выводу привело немецкого ученого это исследование, проведенное под покровительством заинтересованных лиц? К самому неожиданному и делающему г-ну Гакстгаузену большую честь. Вывод этот нигде не сформулирован прямо, но каждая страница книги г-на Гакстгаузена убеждает читателя, что в России и земледелие и земледельцы пребывают в плачевном состоянии, что производят они очень мало, что крестьяне, легкомысленные и непредусмотрительные, едва ли способны измениться в лучшую сторону.

Нас уверяют, что население в России растет очень быстро. Но зато не растет производство; никто ничего не делает. Удивительный контраст: людей становится больше, но сама жизнь, кажется, заражена немощью и смертью. Для объяснения такого чуда довольно одного слова, и слово это вбирает в себя всю Россию.

Русская жизнь — это коммунизм.

...

Русский коммунизм — вовсе не общественное установление, это естественное условие существования, объясняемое особенностями расы и климата, человека и природы. Русских нельзя отнести к числу людей северных. В них нет ни северной яростной мощи, ни северной неколебимой серьезности. Русские — люди южные; это понимает всякий, кому знакомы их бойкость и проворство, их бесконечная подвижность. Лишь нашествие татарских орд заставило их покинуть юг и обосноваться посреди той громадной топи, которая именуется Северной Россией. Эта мрачная часть России населена очень густо. Напротив, богатая и плодородная южная часть остается безлюдной.

Восемь месяцев в году страна тонет в грязи, делающей невозможными какие бы то ни было перемещения; в остальное время земля покрыта снегом и льдом, так что путешествия возможны, но — если ехать не в санях — трудны и опасны. Унылое однообразие подобного климата, невольное одиночество, проистекающее из невозможности двинуться с места, — все это сообщает русскому человеку чрезвычайную потребность в движении.

Если бы железная рука власти не приковывала русских к земле, все они, и дворяне и крестьяне, разбежались бы куда глаза глядят; они принялись бы ходить, ездить, путешествовать. Все русские только об этом и думают. Они пашут землю и служат в армии помимо воли; рождены они для того, чтобы странствовать, быть разносчиками, старьевщиками, бродячими плотниками, а главное — кучерами; вот ремесло, которым они владеют блистательно.

Не имея возможности покориться голосу этого инстинкта, зовущего его вдаль, земледелец находит утешение в суетливых передвижениях, ограниченных пределами родной деревни. Постоянный передел земли, передача участков из одних рук в другие дают возможность всей общине совершать своего рода путешествия на месте. Благодаря этим частым обменам скучная недвижная земля начинает казаться разнообразной, пришедшей в движение. К русским в точности применимо то, что говорят, — возможно, с меньшими основаниями — о славянах в целом: «Для них нет ни прошлого, ни будущего; они знают только настоящее».

...

Глядя на русских, ясно понимаешь, что это племя пока не развилось до конца. Русские — еще не вполне люди. Им недостает главного свойства человека — нравственного чутья, умения отличать добро от зла. На этом чутье и этом умении стоит мир. Человек, их лишенный, плывет по воле волн и пребывает во власти нравственного хаоса, который еще только ожидает появления Творца.

Мы не отрицаем, что у русских есть множество превосходных качеств. Они кротки и уступчивы, из них выходят верные друзья, нежные родители, они человеколюбивы и милосердны. Беда лишь в том, что они напрочь лишены прямодушия и нравственных принципов. Они лгут без злого умысла, они воруют без злого умысла, лгут и воруют везде и всегда.

Странное дело! У них в высшей степени развита способность восхищаться, и это сообщает им восприимчивость ко всему поэтическому, великому, быть может, даже возвышенному. Однако истина и справедливость для них — пустой звук. Заговорите с ними на эти темы, они будут слушать с улыбкой, но не ответят ни слова и не поймут, чего вы от них хотите.

Справедливость — не просто залог существования всякого общества, она — его реальность, его основа и сущность. Общество, не ведающее справедливости, есть общество мнимое, существующее на словах, а не на деле, лживое и пустое. В России все, от мала до велика, обманывают и лгут: эта страна — фантасмагория, мираж, империя иллюзий.

...

В России и семья — не семья. Разве жена здесь принадлежит мужу? Нет, прежде всего она принадлежит помещику. Она рожает ребенка — как знать, от кого?
В России и община — не община. С первого взгляда может показаться, будто это маленькая патриархальная республика, в которой царит свобода. Но присмотритесь внимательнее, и вы поймете, что перед вами всего-навсего жалкие рабы, которые вольны лишь делить между собой тяготы рабского труда. Стоит помещику продать этих крестьян или купить новых — и республике придет конец. Ни община в целом, ни отдельные ее члены не знают, какая судьба постигнет их завтра.

Поднимемся повыше, рассмотрим существование помещиков. Здесь контраст идеального и реального делается еще разительнее, ложь еще заметнее. По видимости, помещик в России — отец своим крестьянам: вместе со старостой, деревенским старейшиной, он по-отечески разбирает, кто прав, кто виноват.

На деле же этот отец — жестокий владыка, царек, управляющий своей деревней более деспотично, чем император из Петербурга — всей страной. Он волен избить крестьянина, волен забрать у него дочь или отдать его самого в солдаты, сослать в сибирские рудники, продать владельцам новых фабрик — работа на них ничем не отличается от каторги, и крестьяне, разлученные с семьей, гибнут там один за другим.

Свободным крестьянам жить еще тяжелее, так что никто не стремится к свободе. Один мой русский приятель тщетно пытался убедить своих крепостных в преимуществах свободы. Они предпочитают оставаться рабами и положиться на случай: это ведь все равно что лотерея; бывает, что барин оказывается добрым. Однако так называемые свободные крестьяне, принадлежащие государству, на такой случай рассчитывать не могут.

Правительство хуже любого барина. Правительство это состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остается немецким; из каждых шестерых чиновников пять — немцы, уроженцы Курляндии и Ливонии, наглецы и педанты, составляющие разительный контраст с русскими людьми, вовсе не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, делающие все наперекор здравому смыслу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные
свойства.

Невозможно без омерзения думать о том, что в этой стране чиновников и церковь только называется церковью, по сути же составляет часть государственной машины. Народ не получает от священников ни духовного назидания, ни утешения. Религиозная проповедь запрещена категорически. Те, кто попытался проповедовать, были сосланы в Сибирь. Священник — не кто иной, как чиновник, а значит, имеет военные звания. Митрополит Московский дослужился до генерал-аншефа, митрополит Казанский — до генерал-лейтенанта. Вот церковь, в которой все от материи и ничего — от духа.

...

Два вполне естественных обстоятельства породили правление совершенно неестественное, истинного монстра. Тягостная неуверенность в завтрашнем дне, на которую обрекали русских набеги татарской конницы, заставила их искать покоя и постоянства под властью единого правителя. Однако подвижность, искони присущая русской нации, ее бесконечная переменчивость делали покой недостижимым. Текучая, как вода, нация эта могла быть остановлена в своем движении только тем средством, какое использует природа для удержания на месте водного потока, —
резким, жестким, насильственным сжатием, подобным тому, которое в первые зимние ночи превращает воду в лед, жидкость — в кристаллы, твердостью не уступающие железу.

С помощью сходной насильственной операции было создано Российское государство. Таков его идеал, таким оно желает быть — источником сурового покоя, могучей неподвижности, достигнутой в ущерб лучшим проявлениям жизни.
Однако же таким ему стать не удается. Если продолжить сравнение, то государство это придется уподобить тонкому льду, таящему под собой не вполне замерзшую воду: здесь всякую минуту рискуешь провалиться в полынью. Прочность этого льда очень сомнительна, на его твердость нельзя полагаться.

Как мы уже сказали, в русской душе, даже если это душа раба, нет ничего, на чем можно было бы основать твердый порядок. Душа русского — стихия более природная, нежели человеческая. Добиться, чтобы она застыла, практически невозможно; она текуча, увертлива. Да и кому под силу с нею совладать?

Чиновникам? — но чиновники эти ничуть не более нравственны, чем люди, которыми они намерены управлять. У них ничуть не больше последовательности, серьезности, верности, чувства чести, а без всего этого действия правительства не могут иметь успеха. Чиновники, подобно всем прочим жителям империи, легкомысленны, жуликоваты, алчны. Там, где все подданные воры, судей легко купить. Там, где дворянин и крепостной крестьянин продажны, чиновник продажен никак не меньше.

Император прекрасно знает, что о нем забывают ради барышей, что его обворовывают, что самый верный из его придворных продаст его за сотню рублей. Император наделен огромной, устрашающей властью, но его приказы могут быть исполнены только руками подчиненных; что же происходит при этом с абсолютной властью? Ею торгуют на каждой ступени чиновной лестницы, так что результат любого начинания совершенно непредсказуем.

Если бы императора обманывали всегда, если бы пренебрегали всеми его приказами, он взял бы свои меры и попытался изменить подобное положение вещей. Однако постоянства нет даже в обмане. Величайший изъян этого механизма заключается в его неопределенности, в его прихотливости. Порой самые непререкаемые приказания самодержца остаются невыполненными. Порой же случайно вырвавшаяся у него фраза имеет следствия громадные и притом самые гибельные.

Так живет эта непостоянная держава. Порой императора слушают чересчур внимательно и спешат повиноваться ему против его воли; порой его мнение вообще не берут в расчет. Например, у него на глазах, под самым его носом разворовывают и распродают по кусочкам всю оснастку линейного корабля, вплоть до медных пушек. Он это видит, об этом знает, угрожает, порой карает. Но изменить течение событий ему не под силу. Каждый день император убеждается, что его громадная власть — не более чем иллюзия, что его могущество — не что иное, как бессилие; жизнь напоминает ему об этом безжалостно и едва ли не насмешливо. Каждый день он возмущается все сильнее, гневается, суетится, предпринимает новые попытки — и вновь терпит поражение... Унизительный контраст! Земного бога обманывают, обворовывают, осмеивают и оскорбляют!

Есть от чего сойти с ума!

Подведем итоги. Россия — царство лжи. Ложь — в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь — в помещике, священнике и царе. Крещендо обманов, мнимостей, иллюзий!

Что же такое русский народ? Сообщество людей или еще не организованная природная стихия? Может быть, это песок, летучая пыль, подобная той, какая, взметнувшись в воздух, три месяца в году носится над русской землей? Или все-таки вода, подобная той, что во все остальные месяцы превращает этот безрадостный край в обширное грязное болото либо ледяную равнину?

Нет. Песок куда надежнее, чем русский народ, а вода далеко не так обманчива.

...

Поскольку Россия по своей природе и по своему образу жизни есть само воплощение обмана, ложь неизбежно становится основой ее внешней политики и оружием против Европы. Однако здесь есть одна примечательная особенность: насколько Россия представляет собой народ изменчивый, непостоянный и неуверенный, настолько же она тверда и настойчива на дипломатической арене. Ее правительство по большей части состоит из иностранцев, зачастую полностью из немцев или же следует традициям немецкого макиавеллизма с примесью греческого и византийского коварства: оно мало меняется по своему составу, пополняясь более или менее одинаковыми людьми.

Послы, дипломаты, наблюдатели и шпионы разного звания и обоего пола — все они составляют единое сообщество, исповедующее нечто вроде политического иезуитства. Единственные две силы в истории, которые постигли механизм лжи и широко практиковали обман, — это собственно иезуиты и русская дипломатия.

...непрерывные интриги, с помощью которых русскому иезуитству (так я называю эту коварную русскую дипломатию) удалось разрушить Польшу изнутри и опутать ее сетью лжи снаружи, восстановив против нее всю Европу; лестью или деньгами оно завладело ключевыми рычагами общественного мнения, внушив ему тем самым ложное представление, создав видимость открытости, благодаря чему истинный порядок вещей был скрыт; наконец, оно становилось все смелее, и к всевозможным хитростям стало постепенно прибавлять и слепой террор.

Все это длилось крайне долго, и необходимо потратить немало времени, чтобы изучить этот вопрос. Однако дело и правда того стоят. Те, у кого хватит терпения изучить труды Рюльера, Огинского, Ходьзко, Лелевеля и других авторов, смогут стать свидетелями жестокого, но чрезвычайно интересного политического и физиологического опыта. Он позволит наблюдать за тем, как хладнокровное существо, впившись неподвижным тусклым взором в теплокровное животное, обвивало его, словно ужас ный удав благородного коня, обездвижив своим гипнотическим взглядом, до тех пор, пока не смогло заглотить его, ослабленного и поваленного на землю.

Этот процесс был начат с осторожностью. Сначала Россия смотрела на Польшу лишь заинтересованным взглядом, проявляла добрососедское внимание, братское беспокойство, которое вызывали междоусобицы в Польше. И настолько она любила эту Польшу, что не могла допустить, чтобы один поляк угнетал другого. Будучи философом, проповедником веротерпимости в лице императрицы Екатерины, русское правительство особенно интересовалось польскими диссидентами, а также спешило на помощь религиозной свободе (которая не притеснялась).

Таковым было первое средство уничтожения, первое действие России против Польши. Сама Екатерина в то время только что конфисковала земли русских монастырей и не испытывала беспокойства по этому поводу. Она задумала втянуть Россию в религиозную войну, заставить русских крестьян думать, что речь идет о защите их братьев по греческой вере, которых в Польше преследуют люди веры латинской.

Эта война обратилась в ужасающее варварство. Можно было наблюдать, как под игом этой атеистки, которая проповедовала крестовый поход, население целыми деревнями подвергалось пыткам или заживо сжигалось во имя веротерпимости. Все это совершалось исключительно из дружбы к Польше и для защиты польских диссидентов. Но это еще не все: императрица не меньше защищала и поляков, преданных своим древним варварским законам, этому своему исконному хаосу.

И это было вторым средством уничтожения Польши.

Будучи почитательницей древней польской конституции, императрица не потерпела бы никаких преобразований в этом государстве, ни того, чтобы его правительство было наделено хотя бы малейшей властью. Работая на этом поприще, Россия более всего стремилась создать новую Польшу и обратить ее против существующей, словно коварный врач, который, дерзнув лечить больного против его воли, ловко умеет заставить его живой организм извергать других живых существ, исторгать паразитических червей…

Такова суть второй кампании России против Польши. Третья же, более дерзкая, была не столько политической, сколько социальной. Начиная с 1794 г., во время восстания Костюшко, Россия вторгается в Польшу ни под каким иным предлогом, кроме как обеспечить благополучие невинных сельских жителей. Она издает клич Спартака, призыв к восстанию рабов: это была первая проба той политики, которую Австрия применит в 1846 г. во время резни в Галиции.

Таково было третье средство уничтожения Польши. Не мечом победила Россия Польшу, она сделала это словами, с помощью которых и происходило ее уничтожение: русские победили через три обмана.

А что стало бы, если бы мы имели возможность описать здесь все средства, которые Россия в то время использовала для того, чтобы восстановить весь мир против Польши: она нарочно воспользовалась страстью восемнадцатого столетия к религиозной свободе, посеяв сомнение в европейскую мысль, бросив первые семена разрушения на ниве Запада!

Восхитительно точное определение было дано России, этой разрушительной силе, этому ледяному яду, который она медленно разносила и который ослабляет жизненные силы, парализует будущие жертвы, лишая их всякой защиты: «Россия — это холера».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив