Зарисовки 2.0

watermelon83 — 02.02.2021 - настало, братцы, время поднатужиться и, распрощавшись с Мазарини, двигаться дальше. Предыдущая часть лежит тут, а эта унесет нас в первые годы правления "короля-солнце" и пр. Сегодня мы поговорим о личности "гранд монарха", его влиянии на международную политику и первых шагах на королевском поприще. Слово такое гадкое - поприще.


Московия - це Европа! Карта из самого Парижа, 1714 г.




Собрав на следующий день после смерти Мазарини Государственный совет, молодой король Людовик XIV холодно поблагодарил чиновников за проделанную работу, завершив свою речь примечательными словами: "Положение меняется, в управлении моим государством, моими финансами и во внешней политике я буду придерживаться иных принципов, чем покойный кардинал. Вы знаете, чего я хочу: теперь от вас зависит исполнять мои желания". Эта речь получила куда меньшую известность нежели знаменитая реплика "L’état c’est moi!" ("Государство - это я!"), брошенная Людовиком президенту парижского парламента шестью годами ранее, когда память о Фронде еще не успела раствориться в тени величественного здания французской абсолютной монархии, однако она куда лучше передавала и характер нового короля, и принципы его правления.

Интеллектуально ограниченный и не слишком образованный, Людовик не стремился стать "первым слугой государства", зачастую подвергая ненужному риску французскую монархию, поставленную на службу его грандиозным планам. Требуя от королевства все новых и новых усилий, сам он не собирался жертвовать ничем: ни личными амбициями, ни тщеславным желанием вновь и вновь представать в роли "гранд монарха" Европы, - неофициального титула, тяжелой гирей повисшего на ногах у французской внешней политики.


Застав бурные события Тридцатилетней войны в совсем еще юном возрасте, Людовик принял бразды правления совсем другой Францией: ему не приходилось, как это бывало с Ришелье и Мазарини, опасаться вступления баварской кавалерии или испанской пехоты в Париж, а габсбургские тиски, сжимавшие некогда королевство с севера, востока и юга, лежали теперь разбитыми. Поражение дворянства и нарождавшейся буржуазии в борьбе с монархией во время Фронды делало власть короны практически абсолютной и на этом пути Людовику оставалось пройти всего лишь несколько шагов.

Начав с политического процесса над сюринтендантом Фуке, возглавившим при Мазарини управление французскими финансами, король наглядно показал, что отныне угадывание его "желаний" будет являться единственным источником всех благ в королевстве. Тем же целям служил и знаменитый Версальский двор, созданный ради того, чтобы оторвать высшую аристократию от своих провинциальных корней и облегчить для абсолютной монархии процесс централизации власти. Остатки феодальной системы замещались многочисленным чиновничеством, сильным своей фактической несменяемостью и ориентировавшимся исключительно на столицу. Со временем недостатки этих структур, не уравновешенных в достаточной степени представительскими органами и местным самоуправлением, станут очевидными, но в первые десятилетия правления Людовика XIV казалось, что французская монархия получила неиссякаемый и куда более постоянный источник ресурсов, нежели тот поток серебра, что устремился в свое время из Нового Света в Испанию.

Экономический рост, вызванный, конечно, не столько финансовыми или тем более фискальными мероприятиями правительства, сколько складывавшимся внутренним национальным рынком и безопасностью, обеспеченной дипломатическими и военными победами предыдущих лет, та легкость, с которой новый король принялся управлять Францией, в конце концов привели Людовика к опасному заблуждению о том, что подчинить себе европейских правителей будет не намного сложнее, чем столь строптивую прежде французскую аристократию. Стоит лишь применять силу в достаточном объеме и Людовик XIV превратится в европейского императора - нового Карла Великого. В погоне за этим средневековым миражем король и провел большую часть своего многолетнего правления.

Бесспорно, Людовик осознавал, что достижение столь далеко идущих замыслов невозможно в ходе одной или даже нескольких войн, а потому французский монарх разработал собственную концепцию создания французской гегемонии в Европе. Вместо австро-испанских планов, принятых накануне Тридцатилетней войны и подразумевавших потенциально продолжительный и географически масштабный, но все же связанный между собой общими политическими целями конфликт, французам предстояло нечто вроде серии малых войн с ограниченным риском, кумулятивный эффект от которых должен был привести к конечному результату. Иначе говоря, Людовик собирался действовать в духе дипломатии Ришелье, но с совершенно иным размахом.

Однако, вопреки наружной безопасности подобной стратегии, у нее имелись существенные изъяны, связанные как с особенностями личности самого французского монарха, так и с изменившимся военно-политическим раскладом сил в Европе.
В отличие от Ришелье и Мазарини, хладнокровно взвешивавших риски и умевших при необходимости отступать, Людовик был слишком высокого мнения о себе и своем титуле "наихристианнейшего короля Франции", чтобы стать умелым игроком в хитроумных дипломатических баталиях второй половины XVII века. Негибкий ум монарха, с годами становившийся все более косным, оказал разрушительное влияние на французскую внешнюю политику, постепенно выродившуюся в «дипломатическое обслуживание» серии многолетних кровопролитных конфликтов, заканчивавшихся без какого-либо значимого результата.

Время показало, что Людовику XIV не удалось на практике реализовать основной принцип своей стратегии, заключавшийся в дипломатической изоляции и поочередном разгроме каждой из намеченных им жертв. Как бы ни были разобщены между собой европейские державы, как бы не ослабли габсбургские противники Франции после Тридцатилетней войны, но они все же умели определять главную угрозу и примиряться между собой для противостояния амбициозным планам "короля-солнце". Можно сказать, что в качестве политика, Людовику не хватало определенной доли "изящества" или тонкости - его методы были по-своему эффективны, но слишком предсказуемы. Наконец, утопической была захватившая короля идея возрождения каролингской империи.

Ключевым звеном своей новой стратегии Людовик сразу определил "германский вопрос" - на протяжении многих лет французский король стремился добиться императорского титула для себя или своего наследника. Наглядная демонстрация военного бессилия габсбургского дома, его неспособности защитить территорию империи должны были подтолкнуть немецких лидеров и к союзу с французской монархией, и к принятию Бурбона на императорском престоле. И если в начале правления Людовика французы еще протягивали в сторону Священной Римской империи "пряник", стараясь убедить курфюрстов в неизбежности объединения двух государств в личной унии, то позднее Париж обратился исключительно к "кнуту", неизменно поддерживая османские военные усилия и прямо провоцируя войну между Веной и Константинополем. Падение австрийской столицы должно было стать кульминационным пунктом в германской политике Франции.

Дожидаясь этого момента, Людовик не собирался сидеть сложа руки: продвижение французских границ к Рейну и за него должно было, по мнению короля, стать таким же эффективным средством давления на империю, что и османская военная угроза. Помимо имперских территорий, главным объектами французской агрессии стали испанские владения на севере Европы и Нидерланды, завоевание или полное подчинение которых также входило во внешнеполитическую программу французского монарха. Самой Испании, как и Речи Посполитой, король в своей европейской системе отводил место зависимых союзников, связанных с Францией династическими браками или непосредственно представителями Бурбонов на испанском и польском престолах.

Стюартовскую Англию король находил не слишком опасной для себя. Ее король Карл II был пенсионером французского правительства, а его брат и наследник Яков являлся убежденным католиком и контрреформистом, полагавшим своей главной обязанностью возвращение "заблудшего английского народа" в лоно римской церкви. По разным причинам, но и тот, и другой одинаково нуждались в поддержке французского королевства - впрочем, с характерным для него отсутствием эмпатии, Людовик неизменно преувеличивал степень своего влияния на английскую корону и недооценивал зависимость последней от парламента. Ошибочные представления о потенциальных возможностях островного королевства дорого обошлись Франции.

Швеция, ослабленная катастрофической для нее Северной войной, все еще продолжала оставаться главным французским союзником, связанным с Парижем Вестфальским миром и враждебным окружением, делавший для Стокгольма поддержку Парижа жизненной необходимостью. В течении многих лет Людовик надеялся восстановить протестантский союз на севере Германии, рассчитывая вновь привлечь к нему усилившийся Бранденбург - в этом случае, императору Леопольду грозили бы не только османские нашествия с юга или французские армии на западе, но и шведско-бранденбургские войска на севере.

Напрасные надежды! Попытки пристегнуть врагов Швеции к предполагаемому антигабсбургскому альянсу на Балтике фактически лишь усиливали позиции императора, сближая противников Стокгольма с Веной. И в этом случае Людовик демонстрировал неспособность учитывать позиции остальных европейских держав, разделяя их на противников и союзников, будто бы не имевших ни собственных интересов, ни возможности их отстаивать. В конечном счете, поддержка Швеции тоже дорого обошлась французской внешней политике, не принеся ей особых дивидендов.
Угасающая испанская монархия, изолированная в империи габсбургская династия, презираемые Людовиком Нидерланды и слабая "реставрационная" монархия в Англии - такой была политическая карта Людовика XIV в начале шестидесятых годов. Оставался лишь конгломерат слабых итальянских государств, которые после падения австрийских и вымирания испанских Габсбургов, сами бы упали в руки французского короля. Таким образом, рано или поздно, но весь европейский континент должен был так или иначе оказаться под властью "гранд монарха". И не только континент - французы уже основали форпосты в Индии, колонии в Канаде и Латинской Америке, рассчитывая расширить их в ближайшем будущем за счет испанских владений. Новая империя, во главе с Людовиком XIV, французским королем и "римским императором", затмила бы и государство Карла Великого, и державу Карла V.

Оценивая внешнюю политику Людовика XIV в ретроспективе, некоторые исследователи и по сей день объясняют его войны исключительно оборонительными мотивами: король-де стремился лишь обезопасить границы собственного королевства, вступив на путь расширения исключительно из желания предупредить нашествие испанских или немецких войск на Париж. Надо заметить, что в современную эпоху такая концепция пользуется куда большим сочувствием, нежели в годы правления "короля-солнце", агрессивные планы которого оценивалась тогда куда более объективно.

Говоря об "оборонительных войнах" или масштабном строительстве крепостей, часто приводящемся в качестве аргумента в спорах о характере внешней политики Людовика XIV, не трудно заметить, что подобными же мотивами, основными на проблемах безопасности, руководствовались и создатели наиболее протяженных мировых империй, от ассирийской до римской, славящейся к тому же своей продуманной системой фортификации, ничуть не помешавшей ей пройти путь от небольшого полуварварского городка на окраине цивилизованного мира до столицы огромной империи. В конечном счете, нет принципиальной разницы между заявленным желанием обеспечить Париж от возможного вторжения из Фландрии и стремлением советского руководства "отодвинуть финскую границу подальше от Ленинграда" - и Бурбон, и Сталин могли бы с одинаковой убедительности апеллировать к проблемам безопасности.

И в обоих случаях безопасность была лишь поводом.

Любопытно, что прославленный маршал Вобан, спроектировавший для защиты Франции так много крепостей, был отправлен в отставку после неосторожной критики королевской фискальной политики, буквально выжимавшей из страны все соки для финансирования очередного похода к Рейну и создания гигантского военного флота. Книга маршала, изданная в начале войне за Испанское наследство, в действительности била в самое уязвимое место французской монархии - ее дипломатию, приведшую к обнищанию королевства и необходимости вести неудачную войну с большей частью Европы.

Полутора столетиями позднее Бисмарк даст очень емкое определение политическим ошибкам, сравнив их с туберкулезом, который трудно диагностировать и легко вылечить - в начале болезни, и можно без проблем определить, но крайне тяжело излечить - на поздних. В первые десятилетия правления "короля-солнце" овации, приветствующие очередную победу королевского оружия и стремительный рост производительных сил страны были слишком убедительны для того, чтобы голос критики был замечен: "Стоит королю победить в сражении, взять город или подавить мятеж в провинции, и французы тотчас устраивают фейерверки, самый ничтожный подданный чувствует себя причастным к славе короля, это чувство примиряет его с собственными неудачами и утешает в горе". И такого мнения придерживались не только "обыватели": сам Вобан в те годы призывал короля обеспечить Франции "лучшие границы" - заманчивая, но крайне расплывчатая цель! Ключевым вопросом ее всегда и везде является определение того рубежа, за которым цена, уплачиваемая для достижения поставленной цели, становится невыносимо высокой.

Людовик не смог разрешить этого уравнения - и, по всей видимости, не особенно стремился к этому. После более чем сорока лет внешнеполитической линии, определяемой монархом лично, Франция оказалась втянутой в грандиозный конфликт - с ослабленными вооруженными силами, подорванной экономикой и без надежных союзников. Новые границы, установленные в первой половине долгого правления "короля-солнце", сыграли свою положительную роль в обороне Франции во время Испанской войны, но ведь именно желание распространить эти границы еще дальше и привело к австрийские войска к Парижу - вобановские укрепления оказались куда более надежной защитой, нежели такая величественная по виду, но пустая по содержанию внешняя политика Людовика XIV.

Не следует, однако, бросаться в другую крайность и представлять себе портрет французского короля исключительно в черных красках. Расширение пределов державы, как основное мерило успеха любого правителя, все еще оставалось господствующим представлением той эпохи и в этом смысле Людовик был настоящим сыном своего времени, но обладавшим куда более значительными возможностями, нежели остальные европейские лидеры. Концепции "насытившегося государства" или "естественных границ" были глубоко чужды ему в той же мере, что и основные постулаты уже существовавшей теории естественного права, столь блестяще развитой Пуфендорфом, нашедшим себе место в столице бранденбургского курфюрста. Строгий двор последнего, столь отличавшийся от царящего в Версале культа "короля-солнца", уже обозначившееся в Бранденбурге, пока что в рамках протестантской ветви христианства, стремление к религиозной терпимости, рачительную экономическую политику и служение общественному благу, выражавшееся в характерных примерах (так, введя в стране нечто вроде предшественника современного прогрессивного налогообложения, "великий курфюрст" собственной волей превратился в самого крупного налогоплательщика Бранденбурга-Пруссии) можно противопоставлять внутренней политике Людовика XIV, но не предвзято настроенному исследователю будет нелегко провести линию, разделявшую бы внешнеполитические принципы французского монарха и германского князя.

Масштабность намерений сама по себе не может служить межой, поскольку определяется не намерениями, а материальным фактором, позволявшим королю Людовику десятилетиями ввергать Европу в разорительные войны, не опасаясь крушения собственной монархии, в то время как бранденбургский курфюрст предпринимал отчаянные попытки приобрести союзников, способных предоставить ему субсидии для содержания регулярной армии. В равной мере, осторожная дипломатия императора Леопольда базировалась не только на личных характеристиках этого замкнутого и несколько меланхоличного монарха, но и уязвимом внешнеполитическом положении Вены, вынужденной лавировать между французской, шведской и османской угрозами.

Таким образом, сам по себе экспансионистский курс, активно проводимый Францией Людовика XIV, не может быть представлен в качестве проявления единоличной воли абсолютного монарха - фактически, между французскими претензиями на военно-политическое господство в Европе и английскими притязаниями на торговую монополию в Северном море не было особенных различий с этической точки зрения. И в первом, и во втором случае речь шла исключительно о "праве сильного" - но практика и последствия этих притязаний были весьма отличны друг от друга.
Политика Лондона или Вены все же формировались с учетом баланса сил и интересов остальных держав, поэтому в мире "английской гегемонии" утратившие морское и торговое первенство Нидерланды могли все же сохранять себя в качестве европейской державы второго плана, тогда как каролингские замыслы Людовика не оставляли им на это никакой надежды. В той же мере и "имперская концепция" австрийцев куда больше отвечала современному положению дел в Европе, нежели романтизированные французские представления об империи Карла Великого.

Внешняя политика Людовика XIV имела куда большее общего с безуспешными походами Карла Густава, нежели с политическими традициями Ришелье и Мазарини - хотя и не обладавший военными талантами король редко появлялся в собственных войсках (как правило - лишь накануне заранее предрешенного падения какой-нибудь крепости, что позволяло придворным живописцам украсить французские галереи очередным портретом победоносного монарха на фоне разрушенных бастионов) и, в сравнении со шведом, обладал несравненно большим арсеналом возможностей, включавших в себя не только армию.

Поэтому, говоря о сходстве между воинственным авантюризмом шведского короля-полководца и гегемонистскими устремлениями французского "короля-солнца", необходимо в первую очередь указать на объединявшее этих столь разных в личном отношении деятелей ощущение военно-политического превосходства над соседями и определенной обеспеченности метрополии от прямого вторжения неприятеля. Иначе говоря, Людовик расширял французское королевство вовсе не из-за беспокойства за собственную столицу (хотя подобные соображения безусловно оказывали на него свое влияние), а потому что находил это необходимым для своей славы монарха и практически осуществимым.

К персональным же, т.е. зависящим исключительно от личной воли, ошибкам короля в первую очередь следует отнести мегаломанскую по сути идею воссоздания империи Карла Великого в реалиях XVII века, и только лишь после этого переходить к рассмотрению непосредственной реализации каролингских планов французской монархии.

Практические изъяны внешнеполитической стратегии Людовика, достаточно обозначившей себя со второй половины шестидесятых годов XVII века, были вполне очевидными: подобно мифическому циклопу Полифему, французский король заранее наметил очередность своих жертв, совершенно не предполагая обнаружить у них такое же стремление уцелеть и способность к совместным усилиям, что и у Одиссея с его спутниками. И хотя слабые государства во все времена действительно рассчитывают оказаться съеденными в последнюю очередь, предпочитая уступать без борьбы, Франция вовсе не являлась единственным полюсом власти в Европе.

В этом смысле, можно указать на то, что общая задача, поставленная королем перед собственной дипломатией, так или иначе должна была объединить европейские государства против Франции. Являлись ли "тактические" ошибки Людовика неизбежным следствием несбыточности его стратегических целей или же упрямое тщеславие не желавшего ни в чем уступать монарха, равно как и прямое и безыскусное давление на соседей, оказываемое преимущественно военной силой, рано или поздно должно было привести к формированию большого антифранцузского альянса - вопрос открытый, но второстепенный.

Тем не менее, будет несложным провести параллель между отрицанием самой возможности на сопротивление королевской воле среди собственных подданных (т.е. неприятием той самой теории естественного права, определявшей государство не в качестве оружия в руках правителя, а механизма, чья работа зависит от согласных усилий и служит обществу в целом) и столь же однозначной внешней политикой, органически неспособной учитывать ни интересов союзников, ни степени недовольства противников. Указав на то, что в отдельных случаях французский монарх не без успеха прибегал к более тонким методам, нежели прямая военная агрессия, приходиться признать, что он всегда тяготел к наиболее безыскусным и прямолинейным действиям. Ощущение превосходства над остальными державами сыграло с ним дурную шутку - достаточно хорошо знавший историю, Людовик XIV не извлек должных выводов из биографий византийского императора Юстиниана I, французского короля Франциска I или хотя бы своего тестя Филиппа IV.

...

Людовик начал самостоятельное плавание в водах европейской политики достаточно неплохо. Финансовая поддержка Португалии, оказываемая французским правительством и после заключения Пиренейского мира, к середине шестидесятых годов позволила небольшому иберийскому государству окончательно отстоять свою независимость от Мадрида. Немалую роль в этом успехе сыграли и английские войска, также отправленные на полуостров при помощи субсидий из Франции. Возвращение Дюнкерка, выкупленного королем у Карла II за сравнительно незначительную сумму в 1662 году, стало еще одним успехом французской дипломатии.

В следующем году, разворачивая новую пропагандистскую кампанию в империи, Людовик отправляет на помощь Вене небольшой экспедиционный корпус, сыгравший эффектную роль в победе немецких войск при Сентготхарде. Популярность французского короля в Германии от этого немало выиграла – никто и не подозревал, что его посол в Константинополе сделалал все, чтобы подтолкнуть османский двор к объявлению войны империи.

Смерть в 1665 году испанского короля Филиппа, напрасно надеявшегося обезопасить собственные границы династическим браком с Бурбонами, принесла Людовику еще один, уже последний, дар из дипломатического наследия Мазарини: право притязания на часть испанских владений в Европе. Как уже упоминалось, Мадрид так и не сумел вовремя выплатить приданное - важное условие, заложенное Мазарини в брачной договор между французским королем и испанской инфантой, а потому король мог с достаточным основанием сослаться на т.н. деволюционное право, позволяющее его супруге получить свою долю в "наследстве" Филиппа.

Французские дипломаты, подкрепленные лучшими правоведами королевства, вступили в ожесточенную полемику с испанцами, утверждавшими, что понятия гражданского права неприменимы в международной политике. Заранее уверенный в провале начатых с Мадридом переговоров, Людовик с самого начала расценивал их как широкомасштабное дипломатическое прикрытие неустанно ведущейся подготовки к войне - Испания, совершенно обессиленная "величавой внешней политикой" предшествующих лет, все равно не могла предупредить французского вторжения или хоть сколько-нибудь подготовиться к обороне своих владений на Западе, протянувшихся от побережья Фландрии до северных районов Франции.

В том же году началась Вторая англо-голландская война, которая рассматривалась Людовиком как один из наиболее благоприятных факторов, значительно облегчающих реализацию его планов в отношении Испании. Французский король, оказывавший немалое влияние на политику обеих держав, фактически подталкивал Англию и Нидерланды к войне - тайно гарантируя англичанам дружественный нейтралитет, он в то же время давал туманные обещания военной поддержки голландцам. Однако, несмотря на то что господствующая в Соединенных провинциях республиканская партия рассчитывала на союз с Парижем, в действительности Людовик с самого начала рассматривал это живущее морской торговлей государство как будущего противника. Поэтому заключение оборонительного союза с Гаагой и щедрые выделяемые Нидерландами субсидии не оказали на его политику ни малейшего влияния - полагая, что обеспечивают себе безопасность в Европе, голландцы на деле вооружали самого грозного своего неприятеля со времен правления испанского короля Филиппа II и походов герцога Альбы.

Французские претензии на "Нижние земли" и непосредственно Нидерланды имели довольно давнюю историю, принявшую во времена "короля-солнце" пропагандистский окрас восстановления "империи франков" - с тех пор и вплоть до падения Первой империи французы будут стремиться взять это государство под свой контроль, и лишь накануне Франко-немецкой войны 1870-71 гг. Наполеон III откажется от этих надежд, предложив Бисмарку "разменять" Голландию на Бельгию.

Помимо сомнительных исторических притязаний, Людовик XIV опирался и на рекомендации своего министра финансов Кольбера, осуществлявшего практическое руководство французским правительством. По мнению министра, именно Нидерланды представляли главную опасность для французского королевства - росту их торговли, морского и экономического могущества необходимо было положить конец. Кольбер последовательно выступал в качестве сторонника агрессивной политики в отношении Гааги и это была именно та аргументация, к которой «король-солнце» был особенно восприимчив.

В качестве абсолютного монарха, детство которого было омрачено событиями Фронды, Людовик воспринимал республиканское устройство Нидерландов в виде прецедента тем более опасного, что он находился неподалеку от Франции. Окостеневшая венецианская республика не вызывала у него сильных чувств, но процветающая Голландия, внутреннее устройство которой все еще рассматривалось многими французами в качестве примера для подражания - весьма.

Но в 1655 году Людовик еще не собирался нападать на Нидерланды - англо-голландская война должна была ослабить и отвлечь оба государства, предоставив Франции свободу рук для действий против испанских владений, выхода к голландским границам и наконец, но не в последнюю очередь - продолжения пропагандистского и политического наступления на Габсбургов в империи. Изданная в то время книга французского юриста Обери без обиняков предъявляла права Людовика на императорский трон - в качестве наследника франкских королей, он должен быть владеть большей частью современной Священной Римской империи, тем более, что стройная абсолютистская система королевской Франции во всем превосходила "варварские", по мнению почтенного парижского правоведа, "свободы" имперских князей, сословий или городов: "Нынешние императоры, - писал Обери, - являются суверенами лишь в собственном воображении... власть в Римской империи должна принадлежать королям франков, т.е. французам".

Между тем, Вторая англо-голландская война уже началась - обещанная Людовиком поддержка голландцев выразилась лишь в демонстративном переходе французских эскадр из средиземноморского Тулона в Ла-Манш, за чем, однако, никаких действий не последовало. Флот Людовика оставался безучастным наблюдателем ожесточенных сражений на море. Вопреки всем ожиданиям, на этот раз голландцы оказались подготовлены к боевым действиям куда лучше, нежели в первой войне с кромвелевской Англией: несколько поражений и грандиозный пожар Лондона в 1666 году, заставили не слишком эффективное правительство Карла II задуматься о мире.

Встревожившийся Людовик, рассчитывавший атаковать Нидерланды еще до окончания их борьбы с островным королевством, сумел было убедить своего английского собрата продолжить столь неудачно складывавшуюся войну, однако начавшееся вторжение французов во Фландрию заставило обе стороны завершить трудно ведущиеся переговоры компромиссным Бредским миром, заключенным летом 1667 года. Англичане уступили в важнейшем для голландцев пункте, допустив исключение в "Навигационном акте" для товаров из Священной Римской империи, а Гаага смирилась с потерей североамериканских Новых Нидерландов, крупнейший город которых стал отныне вместо прежнего Нового Амстердама называться Нью-Йорком. Голландцы достаточно легко отказались от невыгодной, с их точки зрения, колонии еще и потому, что в ходе боевых действий на Тихом океане смогли захватить и удержать английские сахарные фактории на побережье Суринама, куда более ценные для неспособных вести широкую колонизаторскую политику Нидерландов.

Переговоры в Бреде еще тянулись, когда в мае 1667 года армии Людовика XIV открыли боевые действия против испанских войск во Фландрии, Франш-Конте и Люксембурге – Деволюционная война началась. Малочисленные гарнизоны крепостей и городов не могли выдерживать массированного наступления французов и сдавали одну крепость за другой, а единственное полевое сражение, данное испанцами вторгшемуся неприятелю неподалеку от Брюгге, закончилось полным поражением обороняющихся. Как и русским войскам в Речи Посполитой десятью годами ранее, куда больше проблем французам доставляли не регулярные войска испанской монархии, а местное ополчение, благодаря которому Мадрид мог хотя бы отчасти компенсировать хронические проблемы с финансированием вооруженных сил, делавшие задачу обороны этого региона практически неразрешимой.

Помимо восстаний в оккупированном Франш-Конте, другой проблемой для Людовика стала дипломатическая реакция остальных европейских держав, в первую очередь Нидерландов и империи. Хотя, как уже говорилось выше, французскому королю и удалось затянуть заключение мира между Лондоном и Гаагой, он все же не сумел рассчитать продолжительности Второй англо-голландской войны и французское вторжение началось, когда сражения между англичанами и голландцами уже подошли к концу. Более того, Людовик невольно сыграл против себя - собравшиеся в Нидерландах еще до начала Деволюционной войны английские и голландские дипломаты быстро заключили компромиссный мир, и вчерашние противники тут же принялись за формирование антифранцузского альянса. Позиция Гааги и Лондона была вполне понятной: и первых, и вторых вполне устраивала полоса испанских владений, отделявшая французское королевство от их собственных границ и портов Фландрии на Северном море.

Реакция Людовика была очень характерной - он демонстративно оскорбился поведением Нидерландов, сыгравших первую скрипку в создании Тройственного союза, в который голландцы помимо Англии сумели привлечь и Швецию. Правительство последней, полновластно распоряжавшееся делами страны при малолетнем Карле XI, было разочаровано исходом Северной войны и не слишком обдуманно присоединилось к новому альянсу в качестве гаранта Вестфальского мира.

Подлинным же разочарованием для Людовика конечно же стало не пресловутое "предательство" голландцев, о котором в то время охотно распространялись французские памфлетисты, красноречиво напоминавшие о Восьмидесятилетней войне, а реакция Англии. Полагая себя вполне обеспеченным с этой стороны, французский монарх не учел важного фактора, совершенно отсутствующего в его королевстве, но оказывавшего немалое влияние в соседнем - власти парламента. Охотно берущий французские деньги король Карл II не сумел обеспечить лояльности Англии, вместе с новыми союзниками потребовавшей от Людовика остановить наступление его войск. Одновременно с этим, неготовые к полномасштабной войне союзники постарались убедить испанцев пойти на частичные уступки и отказаться от уже потерянных земель во Фландрии или Франш-Конте.

---

Конец неразборчиво первой части.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив