Вспомнилось, как однажды посерди каникул у меня вдруг взяли
christa_eselin — 08.04.2012 Вспомнилось, как однажды посерди каникул у меня вдруг взяли и закончились книги, а вместо них остались только лето, тишь и деревенская глушь, в которой, как на грех, не водилось ни одной библиотеки. От тоски я ходила в сарай, обклеенный изнутри ржавыми газетами тридцатилетней свежести, но это, в принципе, был не выход, - во-первых, потому что писали там, как водится, про всякую ерунду, а во-вторых, потому что читать эту ерунду приходилось стоя на коленях и уткнувшись головой в старые матрасы, ибо все до единой газеты были наклеены вверх ногами. К исходу июля страдания мои достигли такой степени, что я добровольно отдала злейшему из своих троюродных врагов чудесный японский переливной календарик с попугайчиками в обмен на возможность почитать его учебник истории за шестой класс. Этого удовольствия мне хватило почти на неделю, но и оно в один прекрасный день закончилось, и тогда я плюнула на все сакральные приличия и полезла в прабабушкин сундук. Мне казалось, что где-то там, под вышитыми кроватными подзорами и чёрными, в мелкий цветочек платками, лежат не то альбомы с фотографиями, не то всё-таки книги.Я не ошиблась. Книга там была. Одна. Маленькое такое, очень карманное Евангелие, напечатанное старинным убористым шрифтом. Страницы у него были жёлтые и ломкие, как кленовые листья в самодельном гербарии, и от них сильно пахло сундучной затхлостью и сухими ягодами шиповника. Очень хорошо помню, что я обрадовалась этому неожиданному подарку судьбы как поводу посмеяться. Я знала, что там написаны всякие суеверные глупости, услада диких и упрямых старух, не желающих смотреть в лицо прогрессивной реальности. А просвещённому человеку читать это наверняка должно было быть до ужаса забавно. И я рискнула предаться этой забаве втихомолку от всех, заранее предусмотрительно забираясь с книжкой вглубь сада или за огород, на прошлогодние брёвна, удобно и безопасно лежащие посреди густейших крапивных зарослей.
Помню, как на склоне дня комары золотились на солнце, как пахло остывающей пылью, дымом и сухой травой, как в гулком, объёмном, неторопливом воздухе слышался стук резинового мячика, и как я, сидя на этих самых брёвнах, отмахивалась от комаров, шмыгала носом и трогала время от времени языком солёные губы и щёки. До сих пор не знаю, отчего я так плакала, читая эту книгу. Я ведь почти ничего в ней не понимала. И чтение моё больше всего напоминало блуждание по бесконечным коридорам, где вместо стен - какие-то узорные золотые решётки, смутно поблёскивающие в полутьме. А потом вдруг коридоры заканчивались, и я выходила из них в яркий утренний сад, весь забрызганный, как кровью, солёной росой, и стояла в этом саду возле пещеры, в которой прятались мои пока ещё не случившиеся утраты, и рыдала над ними в голос до тех пор, пока кто-то не подходил сзади и тихонько не окликал меня по имени…. И сердце обрывалось в пятки, и роса становилась сладкой, как мёд, а пещера – пустой и нестрашной, как скорлупа пасхального яйца, но не было в душе ни сил, ни дерзости, чтобы обернуться и посмотреть на того, кто стоит за спиной…. А переливчатые японские попугаи звенели и хохотали, кувыркаясь в ветвях, и где-то впереди, в дальней глубине сада гулял белый, как сахар, верблюд, всё-таки пролезший в рай через игольное ушко.