Всесоюзная книжная палата в моей жизни. Окончание
tareeva — 06.02.2020Однажды, идя по коридору в Палате, я встретила Сусанну, с которой вместе училась в МГУ. Оказалось, что она работает в отделе периодики на третьем этаже. Каждый день она проходит по этому коридору и утром, идя на работу, и вечером, возвращаясь с работы, а встретились мы только сегодня, хотя уже год работаем в одном учреждении. Я училась на одном курсе не с Сусанной, а с ее сестрой Надей, она была на два года, и соответственно, на два курса старше Сусанны. Надя ужасно важничала, была прямо надута важностью, как индюк. И мы с моей главной подругой студенческих лет Ритой называли ее индюшка, за глаза иначе не называли. А Сусанна была милая и скромная девушка и нравилась нам. Я была рада встретить в Палате знакомого человека. Сусанна иногда подходила ко мне поболтать. Это заметила Лика и сказала мне, что с Сусанной дружить нельзя и разговаривать с ней нужно осторожно, потому что она стукачка. Я не поверила и рассказала Сусанне, что слышала, что она стукачка. Сусанна спросила, кто мне сказал. Я сказала, что неважно кто, потому что я не поверила. Если бы поверила, то ей бы не рассказала. Сусанна сказала, что она думает, что мне это сказала Лика. Я спросила, почему. Она объяснила, что мне это сказал человек, который ко мне хорошо относится, сказал, чтобы меня предостеречь, поэтому она думает, что это была Лика. Я сказала, что Лика не единственный человек в Палате, который ко мне хорошо относится. Сусанна продолжала меня допрашивать, хотела, чтобы я непременно назвала того, кто мне это сказал. Она была так настойчива, что я подумала, может, Лика сказала правду. Сусанна не была похожа на стукачку, я человек сталинской школы, и у меня нюх на стукачей.
В МГУ у меня был свой стукач, и за мной наружка ходила. И мой стукач, и наружка работали очень грубо. Их трудно было не заметить. Я об этом рассказывала, когда описывала свои студенческие годы. Мой стукач в читальном зале садился напротив меня, но знакомиться не пытался. Когда я сдавала книги и уходила, он тоже сдавал книги и уходил за мной. Когда на балюстраде собиралась наша компания, он становился за колонной и слушал наши разговоры. Чтобы ему было нескучно и было о чем доложить начальству, я затевала соответствующий разговор. Говорила что-нибудь вроде того, что вот, до революции большевики в отличие от эсеров были противниками индивидуального террора, они считали, что порочна вся система и надо менять систему, а от устранения отдельных личностей ничего не изменится, и тогда большевики были правы. А теперь у нас система прекрасная, правильная, и только деятельность отдельных личностей все портит. Сейчас индивидуальный террор имеет смысл. И у меня есть список из семи человек, которых нужно устранить в первую очередь. Ребята меня спрашивали, почему из семи. Я отвечала, что мечтаю раздобыть кольт, а он семизарядный. Спрашивали, кто же эти семеро. Я называла. Конечно, я называла не наших вождей, они мне были безразличны, а профессоров-литературоведов: Благова, Самарина и еще пятерых.
Но вернемся к Сусанне. Я знала, что стукачи, когда узнают, что их разоблачили, обязаны сообщить об этом начальству. Начальство, узнав об этом, переводит их на работу в другую организацию, но провал ставится им в вину. Сусанна поверила, что я не считаю ее стукачкой, так оно поначалу и было. И когда я стала увольняться из Книжной палаты, чтобы перейти на работу в ЦНТБ по строительству и архитектуре, Сусанна попросила меня, чтобы я и ее туда устроила. Но я ей сказала, что я там никого не знаю и сейчас устроить ее туда не могу, а когда обживусь там, то попробую. Но ЦНТБ – это не Книжная палата, где сотни сотрудников, там работает всего несколько десятков человек, так что вряд ли у меня получится ее туда устроить.
А вторую стукачку в Книжной палате я сразу распознала, как только она ко мне подошла. Это была красивая молодая девушка. Ее звали Таня, а фамилия была то ли Черная, то ли Чернова, что-то в этом роде. Она подошла ко мне во время обеденного перерыва, вместе со мной пошла прогуляться к бассейну и сразу стала задавать вопросы. Спрашивала, что я думаю о том и об этом, что я читаю. Она заметила, что я подписываюсь на польские журналы, я их с собой приносила на работу, и спрашивала, что я думаю о польских делах. И почему-то ее особенно интересовало мое отношение к философу Маху и махизму, не знаю почему. Я ей говорила, что знаю о Махе только из работы Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», она входила в программу по основам марксизма, и никакого своего отношения к Маху у меня нет. Тогда у нас боролись с ревизионизмом в марксизме и самым вредным проявлением ревизионизма почему-то считался махизм.
Я не скрывала от Тани, что мне понятна причина ее интереса ко мне. Говорила: «Ну что ты цедишь в день по одному вопросу, задавай сразу все вопросы по списку, я тебе откровенно отвечу. Я при Сталине говорила все, что думаю, а теперь-то и подавно. Чем выспрашивать у меня, есть ли у меня та или иная книга, приезжай ко мне в гости. Пороешься в моих книгах, сама все увидишь. Все-таки грубо вы, стукачи, работаете». Я смеялась над Таней, но она от меня не отставала. Я почему-то сомневаюсь, что Таня сообщила своему руководству о том, что я подозреваю ее в стукачестве. Это поставили бы ей в вину.
Я упомянула Лику. Скажу о ней несколько слов. Лика была яркая личность, ее знала вся Палата, она была популярна. Она жила напротив Палаты, на другом берегу реки, в доме, который Юрий Трифонов назвал «дом на набережной». Его называли еще «Дом Правительства». Этот дом был обвешан мемориальными досками. Верно, дедушки-бабушки Лики были какими-то крупными партийными деятелями. Соседями Лики по лестничной клетке были Аллилуевы. Лика дружила с этой семьей.
В Книжной палате в каждый праздник устраивали вечера художественной самодеятельности. Элла, двоюродная сестра моего станиславского друга Алика, которая привела меня в Палату, по образованию была актрисой. Закончила то ли Щукинское училище, то ли какое-то другое высшее театральное учебное заведение. Но так сложилось, что актрисой она не стала, а стала библиографом. Однако актерской профессией она овладела и к тому же хорошо умела гримировать. Загримирует молодого человека под старика так, что никто о его истинном возрасте не догадается. Могла с помощью капронового чулка пышноволосого человека превратить в лысого очень достоверно. И у нее были связи в театральном мире – ее бывшие сокурсники. Один из них, режиссер, и организовывал нам эти вечера самодеятельности по типу Голубого огонька. Сочинялись тексты на острозлободневные палатские темы, сатирические частушки. Вечера были очень интересные, никто не уходил домой, все готовы были сидеть хоть до двенадцати ночи.
Потом, не знаю, как и почему, Элла вдруг ушла из Палаты, оплакиваемая всеми сослуживцами, и поступила работать в ЦНТБ по строительству и архитектуре. А оказавшись в ЦНТБ, она поняла, что там не хватает меня, что как раз там мое место. ЦНТБ получала журналы по архитектурной, градостроительной и строительной тематике из всех стран мира, на всех европейских языках. Сотрудники научно-библиографического отдела ЦНТБ, который издавал Реферативный журнал по строительству и архитектуре, были полиглоты. Все знали французский язык, многие знали английский, два человека знали немецкий, заведующий отделом был венгр, так что и с венгерскими журналами проблем не было, а вот слависта не было ни одного. Со славянскими журналами были проблемы, просто мучение. Элла рассказала в ЦНТБ обо мне, и меня, конечно же, пригласили на работу.
Я не хотела уходить из Книжной палаты, очень не хотела, но понимала, что нужно. Я здесь сижу и забываю языки, зачем же я их изучала? Я здесь не использую свое образование, а теряю его. Уходила я мучительно. Написала заявление об уходе, как полагается, за две недели, и за эти две недели похудела, побледнела, подурнела и состарилась. На работе сидела очень грустная, а дома вообще плакала. Так расстаются с любимым человеком. Игорь, глядя на меня, напевал:
О Боже мой что делает привычка,
Без двух вещей прожить я не смогла.
Без милого я таю словно свечка,
А без любви я вяну как трава.
Моя заведующая в Палате видела это и говорила: «Энгелина Борисовна, если у вас там не срослось, то заберите заявление. Приказа об увольнении еще нет, и мы будем только рады». Но я уже приняла решение. Мама и мой брат Феликс спрашивали меня, почему я так горюю. Я объясняла, что Палата – это дом родной, что в каком бы состоянии я туда не пришла, что бы у меня не случилось, меня там поймут, утешат, накормят и денег дадут. Уходить было очень тяжело, но я понимала, что нужно. Человек должен развиваться, узнавать что-то новое, в Палате у меня уже не было такой возможности. Я ушла. Но связи с Палатой не порвала. Я из ЦНТБ приезжала в Книжную палату как в методический центр, и я сохранила дружбу с некоторыми палатянами. С Мусей я дружу до сегодняшнего дня, а остальные мои друзья-палатяне ушли на пенсию, а многие вообще уехали из страны.
Когда мы переехали на Ордынку, я оказалась близко к Палате и могла добежать до нее пешком – и добегала. Однажды мне позвонила Муся и сказала, что Валя Тюричева, наш профорг и завотделом, договорилась с птицефабрикой, и в Палату сегодня вечером привезут яйца, и если мне нужно, то Муся меня включит в список. Я сказала, что мне, конечно же, нужно. Муся спросила, на сколько яиц меня записать. Я спросила, а на сколько можно. Муся сказала, что запишет меня на два десятка. Я в конце рабочего дня пришла в Палату и увидела, что в большом зале, где размещалась редакция Печатной карточки, все столы заставлены картонками с яйцами, и их очень много. Выдавала яйца Ирка Лисицына. Когда я рассказывала о палатянах, я о ней не рассказала, а она заслуживает отдельного поста, но обо всех не расскажешь. Я сказала Ире, что записана на два десятка, но, если можно, я взяла бы полсотни. Ира спросила: «Почему же ты записалась на два десятка?» Я сказала: «Муся посоветовала». Ира сказала: «Ну что же ты Муську слушаешь? Она одну конфету неделю сосет», - и спросила у Тюричевой: «Валя, если человек записался на два десятка, можно ему дать полсотни?» Тюричева строго спросила: «Какой человек?» - увидела меня и сказала: «Ах Лина! Ну, конечно, дай ей – и не 50, а 60. Две картонки. И тебе удобно будет их запаковать». А я, когда заходила в гастроном возле «Ударника», всегда говорила тем, кто становился за мной в очереди, что впереди меня стоит один человек. На случай, если кто-то из палатян зайдет в гастроном, они в обеденный перерыв и после работы ходили за покупками именно в этот магазин. Как-то пришел Эдик, заведующий отделом «Предметного каталога», встал в длинный хвост, я его увидела и поставила впереди себя. Давали селедку, очень хорошую, и хорошо, что я Эдика поставила впереди себя, потому что селедка как раз кончилась на нас. Когда подошла наша очередь, оставалось пять селедок. Мы поделили: мне две, а Эдику три. Я уже ушла на пенсию, и у меня было больше возможностей ходить по магазинам.
Я хочу сказать, что Книжная палата – это светлая страница в моей жизни, вспоминать ее мне приятно.
|
</> |