Всесоюзная книжная палата в моей жизни. Продолжение-4
![топ 100 блогов](/media/images/default.jpg)
«Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь.»
Вот и мне все кажется, что я хочу написать правду, а пишу ложь, а комментарии меня иногда успокаивают.
Так получилось, что в прошлом посте я писала все больше про обеденный перерыв. Но нужно написать что-то и о работе. Я вроде бы уже говорила, что мы – наша маленькая редакция «Списка издания ограниченного распространения» - описывали книги ограниченного распространения, и из этих библиографических описаний составляли номер «Списка…», который выходил раз в месяц. День сдачи номера был очень напряженным днем. В девять утра мы начинали работать. А в три часа приходил курьер из типографии и говорил, что, если в ближайшие полчаса мы не сдадим ему номер, он уйдет, ждать не будет. Работы с номером было так много, что сделать ее за шесть часов было просто невозможно, немыслимо, это было выше человеческих сил. И мы работали на пределе сил и за пределом, практически в состоянии стресса. Работали, стиснув зубы, не ели, не пили, и, если кто-нибудь подходил к нам, чтобы что-нибудь сообщить, рявкали на него. Время от времени кричали: «Потише, пожалуйста, мы сегодня номер сдаем». И все замолкали, входили в наше положение. Работа требовала неослабного пристального внимания. Допущенную ошибку потом не было возможности исправить. Конечно, можно было бы начинать собирать номер накануне и работать спокойно, но почему-то так делать не полагалось. Мы до последнего описывали книги, чтобы они вошли в номер. Сдав номер, мы выходили из комнаты совершенно без сил, в коридоре прислонялись к стенке. Те, кто проходил мимо нас, спрашивали, что с нами. Мы отвечали, еле ворочая языком: «Мы номер сдали». Нам говорили: «Ну, вы вроде бы каждый месяц это делаете?» Вот каждый месяц делали и каждый месяц не верили, что получится. После трех часов мы, конечно же, больше ничего не делали, отходили от стресса и еще назавтра работали кое-как, приходили в себя.
В Палате было принято на день рождения дарить имениннику подарок. Деньги на подарок собирали, все вносили одинаковую сумму. Чтобы не выбрасывать деньги на ветер, у именинника спрашивали, что он хотел бы получить в подарок. Если собранных денег на заказанный подарок не хватало, то именинник сам вносил недостающую сумму. А в магазин за подарком шел тот, кто был в наиболее близких отношениях с именинником, понимал его, знал его вкус.
Вплотную к столам нашей маленькой редакции «Списка издания ограниченного распространения» стоял стол, за которым сидела Тамара Клавдиевна. Она работала в Большой редакции «Книжной летописи», но в комнате, где сидел этот отдел, для ее стола места не нашлось, и она сидела рядом с нами. Тамару Клавдиевну не любили все без исключения. Никогда никто не подходил к ней перекинуться словечком, сообщить какую-нибудь палатскую новость. Я не знала, за что ее не любили, что дурного она сделала. Я полагала, что она ничего дурного не сделала, если бы сделала, то мне бы об этом рассказали. Просто она была необщительным, некомпанейским человеком. Не интересовалась палатскими сплетнями, не принимала участия в мероприятиях. Какова бы ни была причина, но ее положение изгоя вызывало у меня сочувствие. Еще мне нравилось, что ее отца звали Клавдий, это единственный Клавдий, которого я встретила за всю свою жизнь. Я не очень проявляла свое сочувствие, но тем не менее оно было замечено, и подарок на день рождения Тамаре Клавдиевне поручили купить мне. Я спросила Тамару Клавдиевну, какой подарок она хочет, и она сказала, что ей нужны хрустальные рюмки, только настоящие хрустальные. Я, конечно, не уложусь в собранную сумму, но разницу она доплатит. Я обошла все магазины, два выходных дня потратила, и в магазине на Мясницкой, тогда она была улица Кирова, нашла очень красивые хрустальные рюмки, необычные, оригинальной формы. Рюмки были чешские, наверное, поэтому стоили недорого. Тамаре Клавдиевне они очень понравились. Я сказала, что она может смело их ставить на стол для самых взыскательных гостей, это настоящий богемский хрусталь. Тамара Клавдиевна достала кошелек и очень удивилась, что доплачивать ничего не нужно. Все были в восторге от этих рюмок, спрашивали, где я их купила, но ясно было, что там их уже нет, мне просто случайно повезло.
Напишу еще о ком-нибудь из палатян, о тех, с кем подружилась, кто мне нравился. В редакции «Книжной летописи» работала Алла. Молодая женщина, которая была мне очень симпатична, и эта симпатия была взаимной. Отец Аллы генерал был начальником охраны Хрущева почти все время, что тот был генсеком. Это было очень высокое положение. Алла хорошо относилась к Хрущеву, отзывалась о нем очень тепло. Она говорила, что Хрущев был прост в обращении, общался со всеми совершенно на равных и просто был добрым человеком. Он был внимателен к окружающим, ко всем. Замечал, если кто-нибудь был в плохом настроении, расспрашивал, принимал участие, помогал. В доме Аллы чуть не круглые сутки звонил телефон, ее папа-генерал был всем нужен. А когда Хрущева сняли, телефон резко замолчал. Ни одного звонка, как будто телефон отключили. Тогда это Аллу потрясло – этот эффект замолкнувшего телефона. Она заботилась обо мне. Считала меня человеком несколько «неотмирным», который сам о себе позаботиться не может. Как-то днем вдруг внезапно похолодало, похоже было, что дождь собирается, а я была в легком платье. Алла ходила по Палате, нашла для меня вязаную теплую шерстяную кофту, красную, надела ее на меня и увидела, что кофта в одном месте немножко порвалась. Я сказала, что ничего страшного, что в давке метро этого никто не заметит. Но Алла не могла этого допустить, нашла красную нитку и стала зашивать кофту прямо на мне. Все говорили, что это очень смешно выглядело: я стояла и что-то Алле говорила, читала стихи, а Алла молча сосредоточенно шила.
Однажды я увидела Аллу во сне, она мне снилась всю ночь. Обычно мои друзья снились мне тогда, когда у них что-то случалось, когда они были в тревоге. Эта тревога передавалась мне, как правило ночью, потому что ночью телепатические особенности обостряются. Я знаю объяснение этому явлению. Но не стану здесь объяснять, слишком долго. Придя на работу, я сказала Алле, что видела ее во сне. Она сказала, что я третий человек, который сегодня ей об этом говорит. Я спросила, не случилось ли у нее что-нибудь, были ли у нее поводы для тревоги. Она сказала: «Были. Сегодня на заседании райкома меня принимают в партию». Это вас не должно удивлять, многие шестидесятники относились к этому серьезно. Если помните, когда я описывала свою свадьбу, я рассказала про Нелли, большого друга Игоря Тареева. Нелли опоздала на нашу свадьбу часа на два и, когда вошла, сказала: «Извините за опоздание, у меня уважительная причина: меня сегодня принимали в партию. Я пришла прямо из райкома». Она сказала это очень серьезно и как-то торжественно, особым тоном, очень значительным. Нелли была прелестная девушка, красотка, и сидевший за столом Герман Плисецкий, который увидел ее в первый раз и который был большой ходок, тут же подсел к ней и стал, очень точно попав в ее интонацию, расспрашивать ее о том, как все происходило в райкоме, какие вопросы ей задавали и как теперь изменится ее жизнь. Герман был очень серьезен, а мы с Игорем с трудом удерживались от смеха.
Продолжение следует.