Все цвета врут
may_bee_letter — 21.07.2025
Меня зовут Эстер. Я умерла в прошлый вторник. Нет, это не метафора — я действительно умерла, но, как это часто бывает в плохо прописанных историях, продолжаю существовать. Теперь я — призрак, застрявший между главами, и у меня есть уйма времени, чтобы размышлять о цвете.
При жизни я работала корректором в издательстве, которое выпускало книги по искусству. Читала труды Пастуро, Гёте, Кандинского — всех этих мужчин, которые с важным видом рассуждали о том, как алый цвет страсти или голубой цвет меланхолии влияют на души простых смертных. Смешно. Они писали целые трактаты, но ни один из них не упомянул, что розовый — это цвет нервного срыва в замедленной съемке.
Позвольте объяснить.
В день моей смерти я сидела в кафе за углом и пила латте с корицей. Стены были выкрашены в тот самый розовый — теплый, приторный, как зефир, который вот-вот прилипнет к нёбу и задушит. Официантка в фартуке того же оттенка улыбалась так широко, что я видела её коренные зубы. На экране над баром показывали рекламу детского шампуня: розовые пузыри, розовые щёчки младенца, розовый смех за кадром.
И вдруг мне захотелось перевернуть страницу.
Вы ведь понимаете, о чём я? Нет, не о метафорическом «перевернуть страницу» — а о буквальном. О том, как иногда в книге встречаешь описание, скажем, «жизнерадостного жёлтого платья», а внутри что-то сжимается, и пальцы сами листают дальше, потому что этот цвет лжёт. Потому что за ним стоит что-то липкое и нехорошее.
Так вот.
Пока я пила латте, в кафе вошёл мужчина в розовой рубашке. Не нежно-розовой, не лососевой — а именно той ядовитой фуксии, которая кричит: «Со мной всё в порядке!» — и тут же дёргается глаз. Он сел за соседний столик, достал блокнот и начал что-то записывать. Я случайно увидела строчку: «Сегодня она снова надела голубое».
А потом — бац! — и я мертва.
(Не спрашивайте, как именно. Это неважно. Смерти редко бывают важны.)
Теперь я ношусь по белому коридору между мирами и замечаю, что даже здесь стены покрашены в тот самый розовый. И знаете что? Мне до сих пор хочется перевернуть страницу.
Но страниц больше нет.
Официантка из кафе тут, кстати, тоже. Улыбается всё так же широко, но теперь у неё нет коренных зубов — только чёрная пустота за губами. Она протягивает мне меню, и я вижу:
Латте с корицей — розовый;
Смерть от инфаркта — розовый;
Вечность в компании мужчины в рубашке цвета фуксии…
Я отказываюсь.
Мужчина в ядовитой рубашке сидит в углу и пишет в блокноте: «Сегодня она снова не надела голубое».
Я подхожу и говорю: «Знаете, Гёте считал, что розовый — это разбавленный красный, то есть страсть, которую испортили».
Он поднимает на меня глаза.
«А Пастуро, — добавляю я, — писал, что в Средние века розовый был цветом…»
Но он перебивает:
«В Средние века все уже умерли. Как и вы».
Я вздыхаю.
«Цвет — это место, где встречаются наша мозг и вселенная», — говорил Поль Клее. Жаль, он не уточнил, что в этой точке пересечения иногда возникает короткое замыкание — когда розовый, вместо того чтобы быть просто розовым, вдруг начинает звенеть, как сигнализация в три часа ночи.
Возможно, проблема не в цвете, а в том, что вселенная — плохой корректор. Она забывает вычитать из текста бытия абзацы, где радость и ужас напечатаны одним и тем же шрифтом. И теперь нам остаётся только щуриться, глядя на этот диссонанс, и делать вид, что так и задумано.
Все цвета врут. Особенно розовый.
Как выбрать погружной насос для перекачки дизельного топлива и бензина
А потом про этот случай раструбят по BBC. Главное
Страхи Запада.
Очень в тему про этих, про парасоциальны х, яркая
Борьба с облысением
С праздником , мамы!
Осень. Покупка номер девять
5 декабря-День воинской славы России.
Про Вифлеемскую звезду

