Война с другой стороны
petrus_paulus — 30.04.2021
«Мы, юные фашисты, во имя бога и Италии, торжественно обещаем исполнять все приказы дуче и отдать все без остатка силы и, если понадобится, всю без остатка кровь делу великой фашистской революции». Я намеренно решил сегодня начать с клятвы, которую приносили в итальянских школах 30-х годов прошлого века дети, вступая в фашистские ячейки по всей стране. Говоря о войне и её образах, у нас в основном звучит одна-единственная точка зрения на события – отечественная. Мы привыкли рассматривать войну со своей колокольни – это объясняется и правом победителя, и самым большим количеством жертв (хотя, по последним данным, Китай мог потерять в той войне гораздо больше людей, чем СССР), да и просто близостью события, ведь живо ещё поколение ветеранов, и живы их воспоминания, и всё это родное, рядом.
Кинематограф, литература, публицистика, возведение памятников (или скандалы с их осквернением и уничтожением) – это инструменты для поддержания исторической памяти, в хорошем или дурном смысле. Все они способствуют поддержанию актуальности темы и её обсуждению. В этом смысле в лучшем случае можно услышать альтернативные версии событий по американскому или британскому сценариям, но это, опять же – версии победителей. А как будет, если посмотреть с противоположной стороны? Вот именно поэтому сегодня мои #образывойны будут посвящены Италии и взгляду на ту войну изнутри неё. Я позволю себе говорить сегодня мало – 90% моего текста составят цитаты из одной книги, поскольку они станут гораздо лучшими ораторами, чем я. Они принадлежат перу одного из величайших мастеров слова второй половины XX века, историку и культурологу, знаменитому писателю Умберто Эко. Его детство прошло в эпоху Муссолини, он, как и все его одноклассники, приносил клятву фашистской революции, вступая в ячейку, толком не понимая, что это, наблюдал, как на глазах меняется Италия, разъедаемая ненавистью к тем, кто не такие, как надо, видел, как страну оккупирует Германия, когда дуче утратил доверие своей партии и пытался спастись, впустив в страну немцев, и как постепенно, вытесняя и фашистов, и нацистов, Италию занимают американцы. Юному Эко даже выпала участь содействовать спасению пробиравшихся к партизанам русских военных, однако – обо всём по порядку. Воспоминания Эко о детстве – из его иллюстрированного романа «Таинственное пламя царицы Лоаны».
«Из окна нашей Солары, когда в городе были бомбёжки, было видно далёкие молнии и слышно бормотание громов. Мы глядели не отрываясь, понимая, что совершенно не исключается — вот сейчас на нашего папу падает здание… И мы не знали в сущности ничего определённого о папе до самой субботы, до папиного возвращения. Бывало, что бомбили во вторник. Приходилось ждать после вторника четыре дня. Эта война превратила нас в фаталистов, бомбардировки воспринимались как божий гром. Младшее поколение (то есть мы) в ожидании вестей от папы играло себе спокойно и во вторник вечером, и в среду, и в четверг, и в пятницу. Спокойно ли? Не ощущали ли мы ту же тревогу, то же возбуждение пополам с подавленностью, которые чувствует кто угодно на поле, усеянном ранеными и убитыми?»
Оказавшись невольно в рядах юных фашистов и толком не разобравшись, к чему всё это, Эко наблюдает, как из жизни начинают исчезать евреи.
«Передай привет родителям,… от господина Ладзаро. Ладзаро, шляпная мастерская». Я передал привет. — Евреи, — говорит мама, — евреев послали на принудительные работы. Папа возводит глаза к небу и говорит: — Ну-ну. Позднее я иду в киоск, где продаёт свои книжки дедушка. Я спрашиваю деда, отчего евреев послали на принудительные работы. Он отвечает, что если я их опять увижу, чтоб обращался с ними очень почтительно, что они достойны всякого уважения. Однако в этот день, я уверен, дед мне ничего не объяснил. Я был слишком мал тогда. «Ты молчи и не рассказывай об этом, в особенности учителю». Дед явно откладывал серьёзный разговор на потом. S'as gira. «Когда повернётся». Тогда я задался совершенно иным вопросом — как это евреи могут производить шляпы. Шляпы на плакатах и рекламах до того аристократичны, до того элегантны! Я тогда слишком мало знал, чтобы сокрушаться из-за евреев. Сильно позже, уже в Соларе, дед показал мне газеты 1938 года с постановлениями о чистоте расы. Но в тридцать восьмом году мне было шесть лет, в шестилетнем возрасте я газет не читал. Потом как-то раз ни господин Ладзаро, ни другие на прополку сорняков почему-то вдруг не вышли. Тогда я подумал, что им позволили разойтись по домам после совсем небольшого наказания. После войны, однакоже, я слышал, как кто-то сообщил моей матери, что господин Ладзаро погиб в Германии. После войны я вообще получил возможность узнать множество всего. Не только откуда берутся дети (и как они туда попадают на девять месяцев ранее). Но даже и — куда деваются евреи и как они умирают.»
После отстранения Муссолини от власти и разделении Италии на две части начались новые времена. Сталинградская и североафриканская катастрофы почти полностью лишили Италию армии. Муссолини был отстранён от власти фашистской партией и, окопавшись на севере страны, впустил в неё Гитлера, основав там Итальянскую социальную республику, которая стала полем битвы между множеством группировок.
«После восьмого сентября, капитуляции Италии, именно в молельне я впервые услышал о партизанах. Имелись в виду парни, которые укрывались от очередного призыва, объявленного Социальной республикой, или от немецких облав, — молодых ведь отлавливали на работы в Германии. Сначала их называли повстанцами. Их звали повстанцами и в официальных коммюнике. И лишь через несколько месяцев, когда мы узнали, что десять из них были схвачены и расстреляны, — а один из расстрелянных был из Солары, — и когда по Би-би-си начали передавать для них специальные шифрованные сообщения, мы приучились именовать их партизанами, или, как они предпочитали, патриотами. В деревнях все за них переживали, мальчишки были из местных семей. Когда они показывались, то, невзирая на выдуманные ими прозвища — Дикобраз, Стрела, Синяя Борода, Ферруччо, — окликали их по тем именам, под которыми их давно знали. Среди них было много тех парней, с которыми мы не раз встречались во дворе молельни, куда они приходили играть в подкидного в обтёрханных пиджачишках. Теперь у них завелись командирские картузы, патронташи, пулемёты, пояса с подвешенными лимонками, а некоторые щеголяли пистолетами в кобурах. Одетые в красные рубахи, в форменные английские кители, а кое-кто в гвардейские брюки и в гетры, они были неотразимы. Начиная с сорок четвёртого они заявлялись и к нам в Солару, как только Черные бригады убывали в другие городишки. Иногда приходили бадольянцы в голубых шейных платках, о них говорили — «сторонники короля», они, атакуя, кричали «Савойя!». А то появлялись гарибальдийцы в красных платках, распевавшие песни против короля и Бадольо: «Над полями ветер завывает, поплыли над лугом облака, в сапогах разбитых выступаем за свою свободу воевать…» Бадольянцы были вооружены гораздо лучше, было известно, что англичане посылают материальную помощь бадольянцам, а не кому попало, а всяким прочим не помогают, потому что прочие — коммунисты. У гарибальдийцев имелись автоматы, в точности как и у чернобригадовцев, они их у тех и отбирали при стычках или при налётах на оружейные склады. У бадольянцев же на вооружении были английские «стены» последней модификации. «Стен» был легче автомата, с пустым прикладом, типа полого проволочного контура, магазин крепился не внизу, а сбоку у ствола. Один партизан мне как-то раз разрешил выстрелить. Вообще они стреляли в основном для тренировки и чтобы покрасоваться перед девушками. Как-то зашли к нам и фашисты из бригады святого Марка. Они пели: «Сан-Марко! Сан-Марко! — не страшно умирать». Рассказывали, что туда набирали сплошь мальчиков из хороших семей, поддавшихся настроению, и надо отдать им должное — обращаются с населением вежливо и за девушками ухаживают с обхождением. Чернобригадовцы, напротив, вербовались или из тюрем, или из колоний для малолеток. Целью их было — запугать всех до потери сознания. Впрочем, времена стояли такие, когда имело смысл беречься любых пришельцев, даже и юношей из «Сан-Марко».»
Потом юный Эко знакомится с анархистом Граньолой, который растолковывает ему многое и о войне, и о политике. Он показывал ему и запрещённые листовки, за которые могли забить на улице палками, и рассказал о массовом расстреле в Риме в Ардеатинском рву.
«— Чушь, — объяснил мне впоследствии Граньола. — Ямбо, меня пускали работать только в среднюю школу, да и то внештатником, потому что из-за этой вонючей войны я даже не защитил диплом. В двадцать лет меня отправили перешибать хребет Греции, там мне размозжили ногу, ничего страшного, хромота в общем незаметна, то есть почти, однако в болотах ко мне прицепилась паскудная хвороба, и с тех самых пор я харкаю кровью. Попадись мне в руки это лысое чучело, я его бы не убил, потому что я слабак. Мне слабо людей убивать. Но надавал бы ему таких пинков в задницу, чтоб он помнил всю свою оставшуюся жизнь, подлый ублюдок, обманщик и иуда».
«Я в те годы не имел ещё понятия, что такое анархист. Граньола объяснил: это люди, стремящиеся к свободе и чтобы не было хозяев, королей, государства и попов. — И в особенности государства чтобы не было, а то вон коммунисты устроили в России такое государство, где начальство указывает, когда и кому по нужде ходить.»
Удивительным образом в тексте Эко переплетаются и исторические сведения, и личные впечатления и эмоции, и оценка социально-политических и духовных процессов, которыми жило общество эпохи большой войны.
«— В особенности в наши времена, когда мальчишек бог знает куда может занести, до прошлого года вам всем втемяшивали в головы, что главное в жизни — книга и ружье. В молельне вас хотя бы не бросают на произвол судьбы и вдобавок внушают, что надо быть порядочными, хотя, конечно, немножко слишком сильно пристают с допытываньями об онанизме, но поскольку вы все равно делаете ровно то, что вам хочется, не беда — ну ладно, покаетесь, как положено, на исповеди. Вот я и прихожу помогать дону Коньяссо управляться с оравой мальчишек. А во время мессы пережидаю себе тихонечко в заднем ряду. Тем более что Иисуса Христа я, должен сказать, уважаю, хотя господа бога — абсолютно нет.»
И вот уже юг Италии и Рим заняты американцами, север замер в тревожном ожидании. И тогда приключается самая захватывающая история, когда Эко участвует в спасении русских военных в Диком Яру – вечно туманном и сыром месте, полном острых камней, непролазном и опасном. В соседний городок нагрянули немецкие поисковые отряды с собаками – кого-то искали. Оказалось, что местный священник разрабатывает целую спасательную операцию.
«В немецких войсках были казачьи отряды. Многие наши не слышали о том, но Граньола, выяснилось, слышал. Их всех сперва захватывали в плен на русском фронте, и, так как казаки имели основания не любить Сталина, многие из них давали себя перевербовать (за деньги, или в силу ненависти к советской власти, или чтобы выйти из концлагеря, или в надежде наконец покинуть советский рай). Они вступали в вооружённые силы Рейха добровольцами. Потом их посылали на восточный фронт, скажем — в Карнию, где они изумляли всех грубостью и жестокостями. Одна «Туркестанская» дивизия воевала в окрестностях Павии. У нас в Италии этих солдат звали «монголами». Некоторое число красноармейцев, думаю, никаких не казаков, а просто русских, бежавших из плена, влилось у нас в Пьемонте в партизанские отряды. Война, что всем уже было очевидно, подходила к концу, и те восемь казаков, о которых толковал нам в тот памятный день священник, вдруг обнаружили у себя совесть и определённые моральные принципы. Перевидав множество спаленных деревень и перевешанного гражданского населения… и не только; увидав и как расстреливают их же собственных однополчан, если те отказывались казнить стариков и детей, казаки решили, что в рядах СС они оставаться больше не намерены. — Вдобавок, — вставил Граньола, — в случае, если немцы проиграют эту войну, а они уже её почитай проиграли, американцы с англичанами, арестуй они этих голубчиков на службе у немцев, как решат вопрос? Они их выдадут Советскому Союзу. Союзники же, понимаешь. И будет им полный капут. Конечно, казакам желательно устроить так, чтобы союзники отправили их куда угодно, лишь бы подальше от этого фашиста Сталина. Так вот, продолжал священник, эти восемь парней слышали про партизан, воюющих единым фронтом с англичанами и американцами, и взяли курс на эти отряды. Они знают, что партизаны бывают разные, и решили пробираться не к гарибальдийцам, а к бадольянцам. Сбежав из армии, они отправились в сторону Солары, потому что им кто-то говорил, что бадольянцы здесь недалеко. Пройдя бог знает сколько километров по бездорожью, передвигаясь по ночам, казаки наконец дошли; однако эсэсовцы двинулись по их следу, и удивительно, что казаков не взяли сразу по дороге.»
Рискуя быть казнёнными согласно манифесту фельдмаршала Кессельринга, молодые итальянские ребята пошли на риск и выручили русских, выведя их к партизанам. Правда, при схватке с нацистами друг Эко Граньола погиб. Эта часть книги – одна из самых захватывающих и животрепещущих, весь текст привести не могу – получится слишком длинно, поэтому советую прочесть весь роман. В нём ещё много интересных деталей, включая пришествие американской армии – и всё это рассказано изнутри, глазами мальчишки, наблюдавшего своё непростое время и переживавшего его вместе со сверстниками и соотечественниками.
Безусловно, историю пишут победители. Однако, побеждённые тоже имеют право голоса. А он, порой, бывает настолько пронзительным и волнующим, что затыкать его просто не поднимается рука – особенно, если исходит он от человека, которому эта война вообще никак не была нужна, искалечив всю его дальнейшую жизнь. И люди с такой вот искалеченной жизнью продолжают оставаться людьми даже в обстановке всеобщей ненависти («Кларетта Петаччи болтается вверх ногами, и чья-то милосердная рука заколола ей юбку в паху английской булавкой»), рождая великую надежду на лучшее. Ведь среди мирного населения нет ни победителей, ни побеждённых.
(c) petrus_paulus
Грузчики в Новосибирске: профессиональные услуги для ваших переездов 
Где дорога, там и путь. Часть восьмая 
Уничтожение ЗРК С-300 в Полтавской области 
Аскот день первый. 
Конспирологическая конспирология 
гламурный уикэнд - обувной 
Женщина, которая успела пожить отдельно. Почему она пугает мужчин? 
Остров с 1 женщиной и 100 мужчинами, или остров с 100 женщинами и 1 мужчиной? 
