Крымский референдум прошел. Можно по-разному к нему, к условиям его проведения и к мотивам голосовавших относиться, но очевидным образом большинство населения Крыма высказалось за присоединение к России. Все дискуссии Джона Керри и Сергея Лаврова, споры о легитимности или нелегитимности этого мероприятия, апелляции обеих сторон к международному праву — в практическом смысле одномоментно обесценились. Крым стал частью России. И мы имеем дело с новой реальностью, которая создает новые вызовы и риски. О них и имеет смысл говорить.

Российская власть изначально была готова к последствиям присоединения Крыма. Небывалый «патриотический» подъем, сопровождавшийся ростом рейтингов первого лица, оказался для истеблишмента важнее всех возможных международных и финансовых рисков. Вопрос только в масштабе бедствия — он немаловажен, и к последствиям власть готовится, особенно ее финансово-экономический блок. Потому что украинский кризис не закончился.

Крымский референдум создает вероятность эпидемии референдумов в восточных регионах Украины. Соответственно, сохраняется возможность «горячей войны», не говоря уже о холодной, которая уже становится частью той самой новой реальности.

Собственно, главная задача и украинской власти, и российской власти, и мирового сообщества — не допустить войны в восточных регионах Украины. Она станет настоящей катастрофой мирового масштаба — политической, геополитической, человеческой, бытовой, да какой угодно.

В этой связи еще один вопрос: закончится ли конфликт по линии Россия—новая власть Украины—мировое сообщество присоединением двух территориальных образований, Крыма и Севастополя, к Российской Федерации? Возможен ли мир в обмен на территории? Для чего российская власть оставляет переговорное окно: для дипломатической торговли с Западом или вторжения в восточные регионы Украины? Сценарий вторжения не выгоден никому, но сами публичные заявления МИД РФ по поводу «защиты прав» русских на востоке Украины чрезвычайно туманны и содержат в себе скрытую угрозу. Ведь вполне очевидно, что, как в любом «ближнем круге» любой власти, в российском политическом истеблишменте есть и ястребы, и голуби. И все равно решение принимает не МИД и не Минобороны, а одно-единственное лицо.

Скорее всего, «горячая война» не состоится: российское руководство, сжигая мосты, ведущие на Запад, не может не оставить хотя бы один мост в целости и сохранности. Но вот холодная война или какая-то ее версия-лайт неизбежна. Можно говорить о некорректности термина, о несхожести ситуации с противостоянием двух систем, но, во-первых, будут санкции, во-вторых, налицо даже идеологические противоречия. Вместо марксистской идеологии российская власть вооружена эклектичной, но уже популярной в массах имперско-националистической мировоззренческой системой с полным набором необходимых атрибутов, включая образы врагов (США, «бандеровцы» и проч.)

Нам предстоит долгая эпоха турбулентности с частичной политической и экономической изоляцией от мира (пока сохраняется свободный въезд-выезд граждан, эта изоляция именно частичная), с дальнейшим закручиванием гаек внутри страны под соусом сплочения вокруг власти, находящейся в состоянии противостояния с новой «осью зла», с балансированием на грани «горячей войны» и войны нервов. Девальвация национальной валюты, инфляция, снижение реальных доходов, сложности с балансированием государственного бюджета и исполнением социальных обязательств — тоже долгосрочная реальность.

Нам в этом и с этим жить. Пока же основная задача (или настроение), увы, описывается простым житейским высказыванием, столь знакомым по иным эпохам: «Лишь бы не было войны».

Андрей Колесников
обозреватель «Новой»