Виктория Ллойд-Барлоу: о птицах и людях

fem_books — 16.08.2023 «Маленькие птичьи сердца» [All the Little Bird-Hearts] озадачивают читательницу, уже начиная с биографической справки: Виктория Ллойд-Барлоу выросла в графстве Кент (Великобритания) в многодетной семье, где, помимо неё, было еще пятеро детей. Родители постоянно брали под опеку детей из неблагополучных семей – через дом их прошло столько, что, по ее словам «и не сосчитать».
Виктория закончила школу без аттестата: хотя и проявила выдающиеся способности к языкам и литературе, но с другими предметами справлялась с трудом. Однако позже, когда сама стала мамой и ее младшие дети пошли в школу, она начала учиться вместе с ними и в итоге получила степени бакалавра, магистра, а затем и докторскую степень в области философии и литературного творчества. Ее докторская работа в Гарварде была посвящена исследованию связи литературного творчества и аутизма...

С Санди, героиней первого романа Ллойд-Барлоу, писательницу роднит увлечение культурой благодатного юга Италии, особенно Сицилии. Разъярённую аудиторию прорывает в отзывах: всё бы ничего, но зачем же столько повторов! Эти сицилийские пословицы и былички ни к селу ни к городу, эта полуторасталетней давности книжка по этикету, эта нелепая белая еда каждый день! Бог мой, как читать тяжело... Вспоминается фонвизинская бригадирша: тебе читать тяжело, а людям жить каково. Близкие Санди выдерживают её особенности с трудом. А некоторые и вовсе не выдерживают.

Иногда я слышала, как члены одной семьи обсуждали странности друг друга тем же тоном, каким Ролло и Вита говорили о моих причудах. Я стала замечать, что, как и мои новые друзья, другие люди смеялись над странными привычками своих близких, но делали это, пожалуй, даже с умилением – мол, наш-то что учудил. Она даже летом из пальто не вылезает. Пока он не позавтракает, его лучше не трогать. Теперь я понимаю, что моя мать могла бы меня полюбить, если бы захотела. Чужие странности – не преграда для любви. Теперь я об этом знаю, но мне от этого не легче. Я всегда считала, что родители не любили меня из-за моих причуд. Но Вита и Ролло радовались им и беззаботно потакали, и я невольно задумалась, не было ли во мне еще чего-то, что могло не понравиться матери; возможно, её отталкивала не моя непохожесть на других, а что-то ещё, что казалось ей отвратительным.

Пожалуй, тяжелее всего воспринимать мучительные рассуждения аутичной Сандей о родственной любви, которой так и не привелось ей испытать. Родная мама третировала дочку даже на смертном одре. Отец вообще на периферии повествования, то ли существует, то ли нет. Бабушка вообще шарахалась, как от троллёнка:

– Моя мать знала. Она тебя называла «этот ребёнок». Этот ребёнок, говорила она, смотрит на нас как из-за стекла. Она никогда не соглашалась с тобой оставаться. Я умоляла ее, но она не соглашалась, – при слове «умоляла» она скорчила гримасу и обнажила оба ряда мелких зубов в жуткой улыбке. – А я умоляла. Много раз. Но ты… ты ее пугала.
По палате порхала молоденькая медсестра и подливала воду в пластиковые стаканы пациентов; мать засмотрелась на нее и замолчала. Невыносимо громко тикали часы над двустворчатыми дверями; их тиканье оглашало всю палату, и, пытаясь успокоиться, я провела рукой по гладкой обложке книги.
– Я знаю, – сказала я матери, которая лежала, окаменев от гнева.
Мне хотелось сказать что-то, что заставило бы ее смягчиться и наконец понять, что я пыталась. Отсутствие попыток нормально общаться всегда вызывало её самую беспощадную критику. Даже тогда я все еще верила, что, если мне удастся убедить ее, что я старалась стать нормальной, она простит, что у меня так ничего и не получилось. Ей казалось, что я нарочно хотела от всех отличаться и сознательно отгораживалась от неё. Что я владела секретами успешного общения, как моя сестра, но по доброй воле не хотела их использовать.

Как-то невольно задумываешься о множестве «этих детей» до внедрения концепции детского аутизма. Відмінчата, везелькиндер, подменыши, ченджлинги, абику, огбанье, отвергаемые, избитые, брошенные, моримые голодом и холодом. «Маленькие птичьи сердца», по большому счёту, книга не о невосполнимых дефицитах, а о том, как к этим дефицитам адаптируются. Из какого сора можно построить если не парадиз, то во всяком случае, вполне сносное уютное жилище. Нежное, тёплое чувство, с которым героиня говорит о своих ненаглядных растениях, о книгах, даже о любимых кушаньях, не несёт в себе ни тени искусственной экзальтации. Санди не нагнетает, не давит на жалость, не манипулирует. Для неё пресловутая треска в молочном соусе, размеренный труд в теплице (в теплице! попрошу внести в протокол!), зачитанный до дыр сборник сказок – залоги психического равновесия, а старый сельский дом – истинный Эдем, где можно наслаждаться счастьем взаимной любви. Но в каждый Эдем рано или поздно вползает змий. И нет ничего удивительного, что дитя человеческое искушается.



В маленькую умненькую Долли я камня не кину, она сделала свой выбор, пусть ошибочный, да свой. И не всякому родителю удастся так достойно принять выбор своей дочери, как удалось это Сандей. А Вита и Ролло... Не соглашусь с выводом героини. Их проблема не в том, что у них птичьи сердца. Их (и окружающих) проблема в том, что у них куриные мозги.

Прочу ли я «Маленьким птичьим сердцам» победу в букеровской гонке? Сложно сказать. Едва ли не каждый год в длинном списке возникают романы, созданные поперёк всех канонов так называемой большой литературы, наивные, чудаковатые, не вписывающиеся ни в какие рамки и характеристики. Можно привести такой пример, как «Изумительное буйство цвета» [Astonishing Splashes of Colour] Клэр Морралл, где, кстати, коллизия сходная, только изложено с точки зрения змия, и змия донельзя жалко. И пусть эти странные, неопытной рукой написанные истории не получают премий, с кем-то они остаются до самого конца и чуточку дальше. Как руководство для благовоспитанных дам миссис Огилви и сборничек сицилийских сказок. Как книжка про кошку.

– ...Сандей было лет шесть, и она зачитывалась книжкой про семью, которая жила в доме на колёсах. Она повсюду носила с собой эту книжку и читала всем, кто соглашался слушать. Она даже спала с ней. И вечно спрашивала мать: «А где наш дом на колёсах?» А мы твердили, что она жила в обычном доме, и в конце концов ей пришлось с этим смириться. В книге было двое детей, мальчик и девочка. И Сандей всё спрашивала, где её брат, а мы отвечали, что все семьи разные, и в этом нет ничего такого. А ещё в книге у семьи была кошка. Тут-то и возникли проблемы.
Она драматично подчеркнула эту последнюю фразу, как диктор, ведущий репортаж с места происшествия; за его спиной вспыхивает полицейская мигалка, и вот он говорит: причиной трагедии стало…
Вита коснулась её руки.
– Филлис, продолжайте.
– Она всё время спрашивала: а где наша кошка? Давно смирилась, что у неё нет дома на колёсах и нет братика, но всех и каждого на улице спрашивала, где кошка. Бегала с таким видом, будто только что её потеряла.
– Как мило! – беззаботно прощебетала Вита. – И ей купили кошку?
– О боже, конечно нет. Вы не знали маму Сандей. Она была очень строгая, – Филлис коротко взглянула на меня. – Но тогда детей воспитывали по-другому. Их не баловали, как сейчас. Видели бы вы дочек Фрейзеров и их папашу… Ох, они…
– Она выбросила книгу, – сказала я. – Потом долго смотрела, как я её везде искала, и наконец велела не искать, сообщив, что выбросила её, потому что я надоела ей своими расспросами.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив