Валерия Новодворская: "Сергей Есенин знал и воспевал только одно: Русь"

philologist — 24.12.2019 Валерия Ильинична Новодворская (1950-2014) — советский диссидент и правозащитник; российский либеральный политический деятель и публицист, основательница праволиберальных партий «Демократический союз» (председатель Центрального координационного совета) и «Западный выбор». Здесь текст приводится по изданию: Новодворская В.И. Избранное: в 3 т. Т. 3. - М.: Захаров, 2015.



ГОНИМЫЙ ЛИСТОПАДОМ

Бурелом и чернозем. «Ах, ручьи мои серебряные, золотые мои россыпи». (Это уж Высоцкий, умевший притвориться чистым, без примесей, полянином и древлянином.) А Есенину и притворяться не надо было. Русь, озаряемая заревом скифских костров и зарницами половецких привалов. Славянская нежность, печенежская злость, скифский азарт, хмельная тоска Дикого поля и стихия разрушения, присущая кочевникам. Бедна наша родина кроткая Но лесная избушка Есенина стояла над золотыми приисками Божьего дара. Талант пер из него, как медведь из берлоги: дикий, косматый, непричесанный. И не было чувства юмора, книжной образованности и самосознания (то есть рефлексии), которые одни только и могли дать поэту в руки вожжи, научить обуздывать и дозировать свой дар.

Белокурый красавец, сказочный Лель, равно востребованный и двором (Романовы были ужасными славянофилами), и интеллигентами Серебряного века (еще бы, сам народ-богоносец к ним явился), и советской властью (парень от сохи, крестьянин, подходящее социальное происхождение, и пишет только о народе, и революции рад), был обречен на муки (амортизируемые водкой) и раннюю скверную смерть. Есенин был беззащитен, в отличие от двужильных Пастернака и Ахматовой, чей могучий интеллект, чьи знания давали им опору всей человеческой истории и всего широкого мира. Сергей Есенин знал и воспевал только одно: Русь (которая не очень-то менялась со времен Ольги, Игоря и Олега до 1917 года). И именно она была обречена исчезнуть, быть «разрушенной до основанья, а затем».

На планете остались вечные города: Париж, Прага, Краков, Будапешт, Кельн, Берлин, Рим, Петербург. Они пережили Робеспьера, Марата, коммуну, коммунистов, гитлеровцев и Гитлера. Они нетронуты и нетленны. А славянской, одетой в «березовый ситец» и обутой в лапти Руси не суждено было уцелеть. У нее мало что было — была только скоротечная печальная тающая прелесть. Есенин один это понял и записал. «Бедна наша родина кроткая в древесную цветень и сочь, и лето такое короткое, как майская теплая ночь». Чахоточная природа, в самом расцвете которой таится ген умирания.

Любители конспирологии, сделавшие Маяковского (незнамо почему) жертвой Лубянки, оказали аналогичную услугу и Есенину. Конечно, это они, чекисты, повесили поэта в гостинице «Англетер», записав кровью его последнее стихотворение (а может, они его сами и сочинили?). Увы! На антисоветчика поэт не тянул, шел на сотрудничество, писал о комиссарах, коммунарах и Ленине скверные стихи, просил ссуды и авансы, получал деньги, иностранный паспорт и академические пайки. Но он был поэт и, значит, провидец. В одном из пьяных наваждений ему явилась Советская Русь: Русь лесоповалов, зон, колхозов и раскулачивания; Русь, по рельсам которой везут в телячьих вагонах его любимых честных и простых пахарей и богомолок; Русь, где кротких батюшек сажают на кол, а Снегурочек насилуют лагерные вертухаи; Русь, где у крестьян отобраны коровки, телята и всё остальное, до последнего куренка, не говоря уж о лошадках.

Есенин был не просто первым поэтом-деревенщиком нового времени, он был еще и первым экологом на Руси. Он увидел брошенную, заросшую сурепкой землю, отравленные озера и реки, рыб-мутантов, жуткие порождения Чернобыля и сибирско-уральских металлургических и химических катастроф. И не было слов в его языке, чтобы написать об этом, предупредить. Это Замятин и Платонов написали антиутопии. А кроткий и простой Есенин полез в петлю.

Пастушок Сережа

А начиналось всё, как пастораль. Родился Сергей в селе Константиново Рязанской губернии, в чисто крестьянской семье, без обмана, в 1895 году, 3 октября, в холодной, сверкающей красоте русской осени. Отец его, Александр Никитич, дожил до 1931 года, а мать, Татьяна Федоровна, — до 1955-го. Оба пережили знаменитого сына. Отец сделал хорошую для крестьянина карьеру: служил в Москве приказчиком в мясной лавке. Малыш несколько лет жил у деда с бабкой. Сестра Ольга родилась в 1898-м, но прожила только три года. В 1905 году родилась сестра Екатерина, а в 1911-м — Александра. Катя и Шура были настоящими русскими красавицами, обожали брата, а он до самой смерти опекал их и родителей, слал деньги, выбивал пайки, в 1918-м выхлопотал документ, охранявший крестьянское хозяйство в селе Константиново от налогов и реквизиций. Семья была богобоязненная, Сергея крестили, и он верил истово и буквально. Исповедовал веру дедов и отцов, веру Киевской Руси, веру Нестерова и Сурикова. Как отрок Варфоломей. Свирель, овечки, Богородица.

Но как же рано Сергей начал читать! В пять лет, в 1900 году. Ерунду читал, но читал все-таки. А в 1903-1904 годах он пытается уже сочинять свои частушки (в восемь-девять лет!). В ночном, кстати, у пастушеских костров. В 1904-м Сергей поступает в земское четырехгодичное училище у себя в селе (он закончит его в 1909-м с похвальным листом; правда, в третьем классе два года просидит, но это уж за проказы: мальчишка был хулиганом с детства). А дальше была двухклассная церковноприходская учительская школа в селе Спас-Клепики, которую он закончит в 1912 году со специальностью учителя школы грамоты. Грамоте его и впрямь обучили, недаром он потом в Москве у Сытина корректором работал. В 1910 году пятнадцатилетний Сережа начинает писать уже всерьез. Первое настоящее стихотворение, почка будущего цветка: «Там, где капустные грядки красной водой поливает восход, кленочек маленький матке зеленое вымя сосет». Уже и стиль, и образ, и сила.

В 1912 году Сережа едет делать фортуну в Москву. Сначала работает в конторе того купца, у которого служит отец. Но там нужна была приниженность, «чего изволите-с?», надо было вставать, когда входит хозяин. А поэты этого не терпят. И Сергей переходит в издательство «Культура». А в 1913-м он уже корректор в типографии Товарищества И.Д.Сытина. Но учиться всё же хочется, и Сергей становится вольнослушателем первого курса историко-философского отделения Московского городского народного университета имени А.Л. Шанявского. Но систематических занятий не получится. Как всякий талантливый, но ущемленный сословно разночинец, Есенин запоем читает Чернышевского, Белинского, Некрасова и прочие источники и составные части революционной идеологии. А эсдеки, «седые», легки на помине. В марте 1913-го Сергей подписывает «письмо пяти групп сознательных рабочих» члену Госдумы от социал-демократов Малиновскому и еще подписи под ним собирает.

У него полиция даже обыск устраивает, а потом московская охранка, пленившись участием поэта в организации нелегального собрания рабочих-сытинцев, «сочувствующих РСДРП(б)», заводит «персональное дело» на 19-летнего Есенина. За ним ходит «наружка», филеры пишут донесения (делать жандармам было нечего). Но уже написана красивая, гламурная «Береза» («И стоит береза в сонной тишине. И горят снежинки в золотом огне».) И вот в 1914-м, в январе, московский детский журнал «Мирок» (под псевдонимом Аристон) это стихотворение печатает. И здесь же является пылкая дева А.Р. Изряднова, которой ужасно понравился этот красивый самородок, и Сергей вступает с ней в гражданский брак. Девятнадцать лет, самое время влюбляться. Лелю это и по штату положено. А в 1914 году пойдут и серьезные стихи. Вот «Русь молящаяся»: «По дороге идут богомолки, под ногами полынь да комли. Раздвигая щипульные колки, на канавах звенят костыли... Лижут сумерки золото солнца, в дальних рощах аукает звон... По тени от ветлы-веретенца богомолки идут на канон».

Что ж, крестьянин и христианин — синонимы, и поэт Сергей Есенин это блестяще доказал. Забыв, кстати, благополучно про Белинского с Некрасовым. Вот она, вера, вот она, земля, вот оно, главное в крестьянском мире, в зеленом Евангелии рощ и лугов: «Заглушила засуха засевки, сохнет рожь, и не всходят овсы. На молебен с хоругвями девки потащились в комлях полосы. Собрались прихожане у чащи, лихоманную грусть затая. Загузынил дьячишко ледащий: “Спаси, Господи, люди твоя”. Открывались небесные двери, дьякон бавкнул из кряжистых сил: “Еще молимся, братья, о вере, чтобы Бог нам поля оросил”... На коне — черной тучице в санках — билось пламя-шлея... синь и дрожь. И кричали парнишки в еланках: “Дождик, дождик, полей нашу рожь!”». Это 1915 год, Сергею двадцать лет, но Дар Господень — понятие врожденное, его устами говорят века, от древлян и полян до села Константиново.

Пошли драгоценные строки, пошло золото в слитках. Поэма «Марфа Посадница», зарезанная цензурой за хулу на московских царей, погубивших Новгород (выйдет в 1917-м), баллада об атамане Усе (наш Робин Гуд), поэма «Русь». «Понакаркали черные вороны грозным бедам широкий простор. Крутит вихорь леса во все стороны, машет саваном пена с озер. Грянул гром, чашка неба расколота, тучи рваные кутают лес. На подвесках из легкого золота закачались лампадки небес». Это война. Это идут солдаты. «По селу до высокой околицы провожал их огулом народ... Вот где, Русь, твои добрые молодцы, вся опора в годину невзгод... Затомилась деревня невесточкой — как-то милые в дальнем краю? Отчего не уведомят весточкой, — не погибли ли в жарком бою?» И вот Сергей член Суриковского литературно-музыкального кружка. И его печатает даже газета «Новь». А еще он становится отцом. В декабре 1914 года дева Изряднова родила ему сына Юрия, за что он Анне Романовне был очень благодарен. Юру расстреляют в 1937-м, он доживет только до 23 лет.

Иван-царевич в столице

А в Петрограде Есенин, застенчивостью не страдавший, прямо с вокзала едет на квартиру к Блоку и читает ему свои стихи. Блок потрясен, дает рекомендательные письма в журналы, дарит свой сборник. Петербург носит юное дарование на руках, Есенин в моде и в фаворе. Вот он читает стихи в салоне Мережковского и Гиппиус. Они к нему благосклонны, а этой паре было трудно угодить. Начинаются чтения в кабаре, философских кафе и модных кабачках. Сергей приоделся: на нем атласная рубашка, вышитая серебром, и сафьяновые сапожки. Девы, жены и вдовицы сыплются в его лукошко, как спелые ягоды. Сергей никому не отказывает, он немного кокетничает своей «народностью». Светские львицы, графини и княгини, отбивают друг у друга нового кумира.

Он знакомится с Сологубом, Леонидом Каннегисером, Ремизовым. Выходит его сборник «Радуница» (1916). Его представляют лицам, близким ко двору: певице Н.В. Плевицкой, полковнику Д.НЛоману. Вот он покорил Анну Ахматову и Николая Гумилева. Он бывает у них в Царском Селе, они дарят ему свои стихи. В этом же 1915 году он знакомится с Мариной Цветаевой и гостит у Репина в его имении Пенаты. Начинается «придворная» жизнь: Сергей читает стихи в доме великой княгини Елизаветы Федоровны; близкий к царице и ее окружению полковник Ломан рекомендует поэта в санитары полевого Царскосельского военно-санитарного поезда (так надо, это хороший тон, царица и царевны работают сиделками в госпитале, а за ними и вся знать). Горький, конечно, не преминул оценить и воспеть «народного» поэта. А у поэта появились деньги, и к тому же в стране масса фондов, которые содержат меценаты и двор. Есенин не стесняется оттуда черпать. Плюс гонорары.

Он ездит с поездом к линии фронта, читает в салонах и госпиталях стихи, и даже в присутствии императрицы и великих княжон. Фаворит и любимец публики мог себе позволить и маленькое хулиганство: один раз он прогулял — не явился на дежурство в поезде. И ничего, схлопотал только двадцать суток ареста. Все равно императрица ему пожаловала золотые часы на цепочке со своим вензелем и государственным орлом. А так он паинька: принимает военную присягу, получает направление в школу прапорщиков. Об РСДРП(б) и помина нет, даром что его прежние приятели выступают против войны (по идиотским мотивам, но антивоенная их позиция — единственный здравый шаг за всю историю партии). Но человеческая, кроткая, молящая, смиренно-гуманистическая интонация еще им не утрачена. Как Антей, черпает он и этику, и эстетику в родном Константинове. Деревня была человечна, но и прагматична. Даром не пропадало ничего. Из любимого мальчиком умершего кота сделали шапку, и ее носил дедушка. Верная собака принесла семерых ненужных щенят — и их утопили.

«И глухо, как от подачки, когда бросят ей камень в смех, покатились глаза собачьи золотыми звездами в снег». А корова, крестьянская кормилица, вообще превращается в говядину. За теленка дорого дают — и бедного сосунка пускают под нож. «Не дали матери сына, первая радость не впрок. И на колу под осиной шкуру трепал ветерок». Да и сама корова своей смертью не умрет. «Скоро на гречневом свее, с той же сыновней судьбой, свяжут ей петлю на шее и поведут на убой. Жалобно, грустно и тоще в землю вопьются рога... Снится ей белая роща и травяные луга». Интеллигент в первом поколении Сергей Есенин не может с этим примириться. Он уже умеет чувствовать, как положено интеллигенту, но мыслить еще не научился. Что и доказал февральско-октябрьский шок. Наступает Февраль, и Сережину белокурую голову кружит революция. Амок. Ураган. Исступление. Бедняга просто не понимает, что случилось. Он в восторге. Но ведь мало кто понимал, и в восторге были почти все, включая великого князя Михаила.

Серфингист смуты

Март, весна, свобода. Его друг Каннегисер, которого расстреляют через год за убийство палача Урицкого из питерской ВЧК, пишет тогда: «Тогда у блаженного входа, в предсмертном и радостном сне, я вспомню — Россия. Свобода. Керенский на белом коне». Есенин в упоении, выступает на митингах, сходится с левыми эсерами, знакомится с прелестной Зиночкой Райх, машинисткой газеты «Дело народа». Его всюду ждут, ему аплодируют. Они с Зиночкой венчаются, и в июне 1918 году у них рождается дочь Татьяна. Октября поэт не заметил, резвится по-прежнему. Но он не голодает, Горький кормит его даже охотнее, чем других (брат по социальному происхождению). Правда, писать он начинает какую-то самонадеянную чепуху. Белую армию называет «белым стадом горилл». Производит себя в пророки. («Так говорит по Библии пророк Есенин Сергей».) Эйфория! У него оживают строители Петербурга: «Мы придем, придем! Мы возьмем свой труд! Мы сгребем дворян — да по плеши им, на фонарных столбах перевешаем!» Но массы жаждут именно этого, и Сергей получает академические пайки и гонорары.

Думает ли он об императрице, подарившей ему часы и расстрелянной вместе с милыми девочками, слушавшими его стихи? Нет! Он всё забыл. Уже и до Каннегисера дошло, уже и тот отдал жизнь, а наш Сергей упивается славой и заводит себе кроме Зиночки переводчицу Надежду Вольпин. Зиночка дарит ему сына Константина (1920 г.), а Надежда — Александра (1924 г.). Саша Есенин-Вольпин станет большим математиком и одним из первых диссидентов. В 1919 году Есенин объявляет себя имажинистом, создает целое движение (никто так и не понял, что это такое, и Есенин — меньше всех). Выбивает себе командировки в Баку и в Тифлис, даже просится в Латвию и Эстонию за казенный счет. А из поездок ничего не привозит, кроме пустых агиток в честь Ленина и комиссаров. «Там, в России, дворянский бич был наш строгий отец Ильич. А на Востоке здесь их было 26». Двадцать шесть бакинских комиссаров.

В 1921-м они с Зинаидой разводятся. Жить с Сергеем трудно. Этот ангел — махровый эгоист. К тому же пропадает в кабаках. В том же году он пишет свой шедевр: поэму «Пугачев» о стихии русского бунта, о душах, сгорающих в пламени мятежа, о скифах, просыпающихся в сознании славянина, о Руси, которая, как птица Феникс, сгорает на собственном костре. И тут в Россию приезжает дива — Айседора Дункан. Сергей, как каждый Иван-царевич, любит ловить таких жар-птиц. А Айседора Дункан относилась к нему вполне хладнокровно. Брак с Сергеем в 1922 году для нее — часть экскурсии. Экзотика. Всё включено. И такой белокурый трофей интересно продемонстрировать миру. А Зиночка брошена, брошена навсегда. И лучше бы ей остаться вдовой Есенина. Но она останется вдовой Мейерхольда, и в качестве таковой НКВД ее зарежет, чтобы не болтала.

Сергей хлопочет об иностранном паспорте, ему, конечно, дают. Хищная Айседора тащит Леля и в Париж, и в Берлин, и в Венецию. Деньги есть: за «Пугачева» заплатили 9 миллионов, в Берлине издатели дают еще 20 тысяч марок. Дункан тащит Есенина в США. Там она танцует, а он экспонат, ему нечего делать ни в Нью-Йорке, ни в Париже. («Мы с тобой в Париже нужны, как в бане пассатижи». Высоцкий.) Поэт ничего не понимает ни в Западе, ни на Западе, он цепенеет, пишет глупости (типа «Железного Миргорода»). Задирает официоз в «Стране негодяев», так и не напечатанной. До поэта с опозданием доходит, куда несется «птица-тройка». Куда ее несет. Он впадает в запой еще в Париже, вернувшись, рвет с Айседорой Дункан, пьет, скандалит, пытается кричать, предсказать, остановить, но слов нет, есть чутье, а это не расскажешь. Он не вылезает из милиции и товарищеских судов, и чем больше он пьет, тем больше трезвеет.

В последний год, в 1925-м, его женит на себе внучка Толстого, Софья, чтобы «спасти». Но спасения нет. Он успеет написать гениальную «Анну Снегину» — о времени и о себе. В стране листопад надежд, иллюзий, веры. Он поймет всё на пять лет раньше Маяковского — до процессов, до Сталина, до чисток. Последний листок Февраля, он повиснет в «Англетере» в конце декабря. «Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?» («Пугачев»).

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив