Валерий Попов. "Довлатов". Часть III.

_o_tets_ — 05.05.2011 Все читавшие Довлатова помнят эпизод из "Филиала", где описан Ковригин, ухитрявшийся обидеть сразу всех. Интересно, что эта эпиграмма на Наума Коржавина в полной мере применима и к самому Довлатову.

Виктория Беломлинская вспоминала его слова:

«Вот суди сама: я живу здесь семь лет. За эти годы я поссорился — он стал загибать пальцы на руке, перечисляя имена тех, с кем поссорился, но скоро прервал сам себя и сказал — нет, легче перечислить тех, с кем я не поссорился: вот с Гришей Поляком и еще... нет, вы его не знаете... ну с Бродским я не поссорился, с Лешей...»

Одних Довлатов вольно или невольно обидел своими книгами, других - лично. И даже после смерти он обидел многих, когда была опубликована его переписка с Игорем Ефимовым. Впрочем, последний грех не на его совести - письма опубликовал Ефимов.
Перефразируя Бродского, из обиженных Довлатовым можно составить город. И многие жители этого города уже опубликовали свои воспоминания, от которых отмахнуться не получится.

Все, что было неприятного в Довлатове, Валерий Попов свел к общему знаменателю. Главный грех Довлатова в том, что он цинично и безжалостно использовал людей для создания своих книг и продвижения на вершину литературного Олимпа. "> формулирует Попов.

С одной стороны, наверное, большая доля правды в этом есть. С другой - Попов, заранее оправдав Довлатова таким соображением, дал волю фантазии и любое его движение стал объяснять еще одним шагом к цели. Описывая своего малосимпатичного героя, Попов часто вменяет ему в вину даже несовершенные преступления. Например:

«Место кумира, законодателя литературной моды, талантливого молодого писателя, которым положено восхищаться, было уже занято его близким другом Веселовым. Не подсиживать же друга? Довлатов, впрочем, мог бы. Но вовремя почувствовал: Олимп мелковат».

Зачем это написано? Для того, чтобы убедить:  курганский период Довлатова - первая попытка найти место, где он сможет выделиться и развернуться. Однако, согласно мысли Попова, Довлатов там не остается не из-за соображений благородства, а потому что  "Олимп мелковат". Но Попов, корящий Довлатова за то, что тот "ради красного словца не пожалел и отца и всю родню", сам ради красного словца возводит напраслину. Довлатов ничего дурного не сделал, однако же мы знаем: мог подсидеть друга, был к этому морально готов. А что не подсидел - так потому что времени не захотел терять. И получается, как в анекдоте - ложечки нашлись, а осадочек остался. С той разницей, что в данном случае ложечки даже не терялись.

Или возьмем такую трактовку:

«Вслед за «благодарственным письмом» Люде Штерн он пишет ей другое письмо, тоже из Вены: «О твоей рукописи «Двенадцать калек» говорят много хорошего…» Повесть Людмилы «Двенадцать коллегий» переименована Довлатовым насмешливо и высокомерно. Он жесток, причем жесток намеренно – «всяк сверчок знай свой шесток». Пора «строить» своих людей как надо. И не за океаном, а уже здесь, в сказочной Вене».

А почему бы не предположить, что это просто злая ирония Довлатова, вызванная тем, что название романа ему показалось плохим? Мне, например, оно не нравится. Однако, Попов трактует это в том же русле - вот и еще одно доказательство циничного пути Довлатова к вершине! Доходит даже до такого:

«Поругивал он даже уважаемого им Солженицына – ведь тот навсегда, казалось, закрыл лагерную тему, в то время как именно здесь Довлатов планировал свой успех».

И опять - сложно представить себе какие могут быть доказательства именно такой мотивации довлатовской критики А.И.С. (как будто Солженицына мало за что можно поругать). Неужто сам признался? Да и запоздалая месть получается более чем глупая и странная. Рядом с этим же Попов пишет, что Довлатов посылал А.И.С. свои книги с дарственной надписью. Загадочный человек!

Таким образом, Попов истолковывает с позиции своеобразной "презумции виновности" все поступки Довлатова, которые могли ему пригодиться для лепки героя своей книги - циничного, болезненно расчетливого, хитрого, но всей душой преданного литературе. Но Довлатов ли это? Если почитать других мемуаристов, видно, что эта "формула" личности Довлатова , выведенная Поповым, возможно и не лишена некоторой правдивости, но как минимум слишком надуманна, литературна и потому искусственна. Герой получился куда более цельным и понятным чем человек.

Генис в своей книге «Довлатов и окрестности» цитирует самого С.Д.: «Обидеть Довлатова легко, понять трудно», прибавляя «как ни странно, в отношении него этот незатейливый трюизм - святая правда: его действительно труднее понять, чем большинство известных мне писателей». Конечно, это относится не только к Довлатову-писателю, но и к Довлатову-человеку.

Противоречивость Довлатова подчеркивают почти все. Вот пишет Людмила Штерн:

«Он гармонично сочетал в себе несочетаемые черты характера. Он был вспыльчив и терпелив, добр и несправедлив, раним и бесчувствен, деликатен и груб, щедр и подозрителен, коварен, злопамятен и сентиментален, закомплексован, неуверен в себе и высокомерен, жесток и великодушен. Он мог быть надежным товарищем и преданным другом, но ради укола словесной рапирой не стеснялся унизить и причинить боль. Потом казнился и просил прощения.

А вот, что говорит Александр Генис: Довлатов упивался хитросплетением чувств, их противоречиями и оттенками. Чтобы быть автором, Довлатову нужно было раствориться среди других. Чтобы чувствовать себя живым, Сергею необходимо было жить в гуще спровоцированных им эмоций. Самое удивительное, что не только жертвы Довлатова, но и сам он довольно тяжело переживал им же нанесенные обиды.

и далее:

«Он вывел Поповского в "Иностранке" как Зарецкого, автора книги "Секс при тоталитаризме".

Через пять лет после смерти Сергея Поповский <...> приводит написанное ему Довлатовым письмо: "Ощущение низости по отношению к вам не дает мне покоя уже довольно давно. Я считаю, что Вы имели все основания съездить мне по физиономии… Короче говоря, я не прошу Вас простить меня и не жду ответа на это посланье, я только хочу сообщить Вам, что ощущаю себя по отношению к Вам изрядной свиньей".

Нет оснований сомневаться в искренности письма - Сергей каялся с тем же размахом, что и грешил.

Что касается книги Попова, то если сторона «грешащего» Довлатова у него выведена весьма выпукло, то сторона «кающегося» – практически не представлена. От противоречивости почти ничего не осталось. И после этого сложно поверить, например, в такого Довлатова (вспоминает Тамара Зибунова):

Вечером состоялся обстоятельный разговор о судьбе Валеры.

«Томушка, ты должна меня понять! Валера мой лучший друг, он пропадает в Питере, спивается. Я же сам был в таком состоянии. И посмотри, как меня изменил Таллин!»

Грубин был представлен Довлатовым во все русские редакции таллинских газет (а их было три), как талантливый журналист. В «Молодежи Эстонии» сказали – пусть покажет себя, и мы возьмем его в штат. Чтобы это произошло скорее, Довлатка взялся за Грубина сделать несколько материалов. Грубина взяли на работу, но с испытательным сроком.

Довлатов, помогающий другу бескорыстно, без тонкого расчета на последующие бонусы? (а какие уж бонусы с совершенно неорганизованным раздолбаем Грубиным). После книги Попова в это верится с трудом, но, как видим, случалось и такое.

Интересно, что при повторном чтении книги начинаешь находить смягчающие впечатление эпизоды и свидетельства вроде воспоминаний Эры Коробовой. Но при первом чтении они ускользают, не запоминаются, не учитываются. Даже не потому, что их мало, а потому что они лежат на обочине авторской линии, выпадают из мотивации героя. Все эти покаяния, противоречия, не способствующий легкому характеру алкоголизм, источенность комплексами и усталость от невозможности быть писателем на Родине... Все это есть, но на третьем плане. И в результате Довлатов-Хайд не просто побеждает Довлатова-Джекила, но полностью его вытесняет.

Особенно невыгодно смотрится Довлатов на фоне других персонажей книги, которые практически все, согласно Попову,  прекраснейшие и благороднейшие люди, которых Довлатов обижал и корыстно использовал (исключений, пожалуй, два – Ася Пекуровская и Бродский, которые тоже смотрятся не лучшим образом). Закрадывается даже мысль, не связано ли это с тем, что все эти люди, к счастью, живы и Попов с ними дружит, а Довлатову уже все равно.

Впрочем, легко поверить в то, что злонамеренности во всем этом никакой нет - ведь сделать о Довлатове книгу действительно злую, с источниками и примерами, было очень просто. Кроме того, Попов щедро и, видимо, искренне восхищается Довлатовым. Пусть и немного в духе небезызвестного персонажа Стругацких – «Ай-да Серега! А я-то думал, что ты у нас дурак!»

Описывая состояние Довлатова перед смертью, Попов сгущает краски, описывая полный крах, безысходность, неизбежность смерти. Новые книги не пишутся, в семье нелады, с Ефимовым рассорился, собственные книги давят на совесть...

«Но при зрелом размышлении оказывается, что его книги уже не книги, а «перечень улик». И каждая его новая книга – ступенька к славе. А для души его – ступеньки в ад».

Стоп. Не слишком ли?

Полный разрыв с Ефимовым, которым Попов предваряет рассказ о предсмертных запоях Довлатова, и называет одной из главных причин его беспросветной депрессии, произошел за полтора года до смерти С.Д. Но в книге об этом не говорится - создается впечатление, что это непосредственно предшествовало смерти.

Да, кризис, конечно был, но вся жизнь Довлатова - сплошной кризис. Главный итог жизни: признание на родине, триумфальное возвращение в статусе писателя - маячил впереди, совсем близко, ради этого стоило жить. В письмах Довлатова Тамаре Зибуновой можно прочитать, как он этого ждал. Тем более трагично и нелепо выглядит его смерть, вызванная стечением крайне неудачных обстоятельств.

Генис пишет "Умрут лишь те, кто готов", - однажды написал Сергей. В августе 90-го года он не был готов. В свое последнее лето Довлатов казался счастливым, и если им не был, то отнюдь не потому, что этому мешало что-либо, кроме обычной жизни. Сергей очень не хотел умирать.

...

В целом создается впечатление, что Валерий Попов написал не биографическое исследование, а художественное произведение на документальной основе. Об этом говорят и со вкусом придуманные названия глав и многочисленные натяжки, позволяющие сформулировать суть героя.  Используя сравнение Попова, его книга написана о Командоре, который прикидывается Шурой Балагановым, но стремится не к деньгам, а к покорению писательского Олимпа и в конце побеждает ценой жизни. Получилось эффектно, а местами просто блестяще. Но от ЖЗЛ все же ждешь не романа, а максимально беспристрастной биографии с предоставлением читателю самостоятельных выводов.

Кто бы мог ее написать? Скорее всего ученый. Достаточно критичный и дотошный исследователь не связанный с Довлатовым и его окружением. Может быть должно пройти время. Подождем. И еще. Несмотря на критику, все же можно сказать, что книга Попова интересна и написана не зря. Выйди она в другом формате – было бы вообще прекрасно.

Часть I - здесь
Часть II - здесь

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив