Успокой мою встревоженную душу

vykhochetepesen — 11.12.2022

Саранск. Март 1942 г.

В конце 1941 года из Ленинграда в Мордовию эвакуировался со своим заводом Дорофей Дорофеевич Ярушевич. На исходе первой блокадной зимы он пишет письмо жене в осаждённый город.

№30. Саранск. 7 марта 1942 г.

Дорогой мой, горячо любимый Лелюнючек.  Я писал уже тебе, что меня, после смерти моего товарища, выселили из нашей комнаты, и я сейчас живу в подвале этого же дома, в общежитии охраны нашего же завода. Поэтому впредь ты пиши мне снова до востребования, на главный почтамт. Этот адрес оказался более прочным, чем квартирный.

На днях я разговаривал с одним из своих сослуживцев, к которому приехал шурин из Ленинграда. Уехал он оттуда 12 февраля, каким-то кружным путём, через Ладожское озеро (я хорошо не понял). Этот шурин рассказывал такие ужасы про ленинградскую жизнь, что прямо волосы дыбом становятся. Правда, он тут же оговорился, что всё это относится к ноябрю-декабрю месяцам, и что теперь обстановка значительно улучшилась в лучшую сторону.  Улучшилось дело и с продовольствием, в частности, с хлебным пайком. Но всё-таки его рассказы меня сильно разволновали, тем более, что последнее письмо я имею от тебя от 1 декабря, а после этого только две телеграммы, в которых много не напишешь.

Теряюсь в догадках, пытаясь объяснить твоё столь продолжительное и упорное молчание. В голову приходят самые ужасные и мрачные мысли.

Сейчас Николай переехал в Москву. Пока он там, я надеюсь, что через него буду иметь о вас более регулярные и точные сведения.

Пишу тебе это письмо в своём подвале. Освещение настолько слабое, что я с трудом различаю свои строки на бумаге.

Со смертью моего товарища, в моей жизни здесь всё как-то перевернулось кверху дном, и я окончательно выбился из колеи. Появилась полнейшая апатия ко всему, равнодушное и безразличное отношение к жизни, к самому себе, и, даже, к возвращению в Ленинград, в которое я начинаю всё меньше и меньше верить. Я превратился в полном смысле в какого-то автомата, который машинально, изо-дня в день, проделывает всё по какому-то расписанию: ложится спать, встаёт утром, ходит на работу, ест, пьёт и т.д. Но всё это, повторяю, машинально, просто в силу многолетней, выработавшейся годами, привычки. Все духовные запросы и интересы куда-то улетучились, и ничто из окружающей меня обстановки не останавливает на себе моего внимания. Проще говоря, я перестал жить, потому что такое состояние никак нельзя назвать жизнью.

Я — здоров и, в то же время, болен. Здоров — потому, что не могу назвать конкретно ни одной своей болезни, нахожусь на ногах, исправно посещаю работу и т.д. Болен — потому, что чувствую. что организм мой весь рассыпался в конец, и продолжает расшатываться дальше (не знаю, до какого предела).

 Врач, наверное, нашёл бы у меня тысячу всевозможных болезней во всех закоулках моего организма. Это всё, так сказать, в физическом отношении. В душевном состоянии я, как уже сказал, — умер, или совсем близок к тому.

На днях получил письмо от тёти Шеры в ответ на моё заказное, в котором я переслал ей письмо от Елены Александровны. Дядя Батя поправляется, но старичкам живётся, повидимому, очень и очень несладко. Тётя Шера пишет, что думала — дядя Батя не встанет, и просила сообщить ей об условиях жизни в Саранске, чтобы в случае его смерти переехать сюда и жить вместе со мной. К сожалению, я не могу в этом отношении её чем-нибудь порадовать. Квартирный вопрос здесь очень обострён. С продовольствием дело обстоит ещё хуже, и это «хуже» чем дальше, всё обостряется. Так что советовать ей приехать сюда на жительство, это значит брать на себя большой риск.

Я очень рад, что к нам в комнату в Ленинграде перебралась Ант. Ив. Я писал тебе, что по новому закону отменена броня на жилплощадь за эвакуированными из Ленинграда. Поэтому ты ни в коем случае не освобождай нашей комнаты, т.к. её сейчас же отберут и обратно мы её уже не получим и лишимся, таким образом, площади. И мне невозможно будет вернуться в Ленинград, если я доживу до этого момента и вообще буду возвращаться.

...

У нас всё ещё тянется зима; кажется, и конца ей не будет. Ещё не было ни одной оттепели. Снегу — масса. Воображаю, что будет твориться, когда вся эта масса снегу и льда начнёт таять. Я застал здесь осеннюю слякоть. При здешней непомерной грязи, это что-то ужасное.

Кончаю  своё письмо призывом к тебе: откликнись, наконец, и напиши про себя подробнее, чем в коротких телеграммах... Успокой, хотя немного, мою, и без того встревоженную душу.

Крепко, крепко тебя обнимаю и целую. Береги себя. Будь здорова, и да сохранит тебя Г. Всем, всем — мой далёкий, сердечный и искренний привет.

Весь твой Док(нрзб)

Трудно, очень трудно сохранить волю и терпение в ситуации, когда от тебя  мало что зависит. Дорофей Дорофеевич уже на грани — не все бесконечно выносливы и стойки. Поэтому так важна любая живая связь, любая ниточка, дающая силы ждать и жить дальше. Пока пишется письмо - продолжается разговор, и ещё есть надежда. 

...

Елена Дмитриевна Ярушевич, 1904 г.р., которой адресовано письмо, в мирной жизни — лаборант химфака ЛГУ. В годы войны она, согласно сведениям университетских архивов,  — младший сержант полка аэростатов ПВО Ленинграда.

Среди старых конвертов обнаружился квадратик пожелтевшей бумаги, возможно, объясняющий «продолжительное и упорное молчание» Лелюнючка. Это  справка о том, что в начале апреля 1942 г. Елена Дмитриевна находилась в стационаре дистрофиков при университетской клинике. 

Оставить комментарий

Популярные посты:

titus

Эвакуатор по межгороду и Татарстану: как правильно вызвать службу

zamira14

Кто давит сегодня? )

a_nalgin

О похождениях девочек-дизайнерш в День ВДВ Трепещи, Америка?

iam_krasnoyarsk

«...вывел оставшуюся материальную часть из-под города Бреста»

enjjjoy

Свежая голова

nefer

Первый московский электрофестиваль и тихий парад электротранспорта по Садовому

ya_rinka

Заканчивается 1 августа

nordhuntertales

Ну как бы вот, впервые в мире

k-a-davydov1975

В городе Обнинске задержан руководитель отделения Русской Общины Р. Денисов

• Ранее
• Архив