Мы поговорили — и вот история Крис.

«Со мной случилась какая-то ошибка»

Я вспоминаю детство: мне пять или шесть лет, хочется носить одежду для девочек, меня интересуют мамины туфли — как женщины ходят с таким подъемом? Моя нога тонет в туфле, семья смеется надо мной. Я расту без отца, мама корит меня за то, что я плачу, за мои романтические мысли, за сострадание к животным. Я вижу на улице котенка и плачу. «Ему холодно, ему плохо, заберем?» — «Нельзя, некуда, хватит плакать, ты мужик, а ведешь себя не по-мужски». Я часто слышу эту мамину фразу: «Ты же мальчик! Мальчики не плачут». Мне тогда еще стало понятно: эмоции проявлять нельзя, за это могут наказать.

Когда мне было 11 или 12 лет, наша собака разродилась. Она была непородистой, мы ее подобрали на улице. Маленькая, комнатная, черной масти, весила не больше 10 килограммов, звали Люськой. К хозяевам была добрая, правда, от звонков в дверь визжала. Щенок у Люськи родился один, такой же непородистый, как и она. Сбагрить его было некуда, и оставлять дома не получалось — у нас было очень мало места. Мать говорит мне: «Его надо утопить, жить ему негде, выкидывать его негуманно. Ты мужчина, ты должен через себя переступить. Ты должен понять, что щенку лучше умереть легко и быстро, вместо того чтобы мучиться выкинутым». После нескольких часов разговоров я собираюсь с духом: «Я же мужчина, я же должен, я же сильный». Мама с бабушкой уходят в комнату, я забираю щенка. Ему всего лишь сутки были, но он, я помню, дышал, шевелился, маму сосал. Я помню это четко: как наливаю ведро воды — теплой, почему-то теплой — и опускаю туда этого щенка, держу его, пока он пытается всплыть, он пускает пузыри под водой и сопротивляется. Мне его жалко так, что сердце рвется наружу.

К 13 годам мне уже стало понятно, что со мной случилась какая-то ошибка. Со мной никто особо тогда не дружил. Парни все были как-то агрессивнее, злее, чем я, они меня презирали и били постоянно. А у меня как-то не получалось дать сдачи: я слабее всех, худощавей, таких, как я, удобно унижать. Не принимали меня и девочки, даже несмотря на мою эмоциональность, чувствительность и ранимость: все равно для них-то я парень. Меня сильно угнетала эта непохожесть на других детей.

В 15 у меня появились первые сексуальные фантазии. Во снах я вижу себя женщиной, девушкой — а днем меня воротит от этого. 91-й год, интернета еще нет, что со мной происходит — я даже представить не могу!

И вот я гуляю в одиночку — мне нравится гулять под дождем — я представляю, что я девушка и меня где-то любят и ждут. Иногда покупаю себе цветы, а потом прихожу домой, закрываюсь в комнате и рыдаю. В пубертате человеческое существо очень ранимо. Все подростки романтичные, наивные максималисты. Все внутри бурлит и разрывает душу.

Конечно, у меня была влюбленность в мальчика. Его звали Сергей, он жил в высотке рядом со школой. Мы учились в одном классе и подружились потому, что были примерно одного темперамента и со схожими интересами. Вообще, нас, тихонь, было несколько человек. Мы хоть и вписывались друг за друга в драке, но нас вечно лупили борзые ребята. Мне не было интересно в школе, Сергей же учился на пятерки. Нас объединяла неспособность к доминированию, нежелание оказывать давление, отсутствие резкости, повышенная эмоциональность, общий интерес к музыке. Мне нравилась симфоническая музыка. Хотя в то время все ребята были рокерами. Все крутые, резкие, в коже, цепях и лезвиях. Сказать, что ты не дай бог слушаешь скрипку, — значит упасть в глазах сверстников.

С Сергеем мы часто ходили друг к другу в гости, пили чай, рассматривали всякие штуки под его микроскопом — родители ему подарили. Все подряд: яблоки, кольца лука, овощи. Обсуждали фантастику, музыку, иностранные новости. Представляли, как люди живут в будущем. Считали, что люди откроют другие планеты, откроют новые материалы. Думали, что рано или поздно люди научатся строить электромобили, думали, какой аккумулятор будет у таких машин и сколько метров на них можно проехать. Вместе смотрели фильм по повести Кира Булычева «Лиловый шар». Часами сидели, болтали непонятно о чем, общение всегда было наполнено чем-то. Его родители были довольны, что мы приходили к нему, а не шлялись где-то по подворотням и не собирали бычки. Когда мы приходили, мама всегда ставила чайник, угощала плюшками, печенюшками. Светлые достаточно воспоминания остались. У меня были нежные чувства, но для всех и друг для друга мы были просто друзьями. Разумеется, все так и осталось на уровне слабо осознаваемых чувств, спрятанных глубоко внутри. В наших отношениях не было развития. Мы окончили школу, и каждый пошел своим путем. Только сейчас, спустя десятилетия, я понимаю, что для меня это была не просто дружба.

Вот как-то так прошло детство. А после окончания школы и профтехучилища была армия. У меня в голове тогда очень плотно сидела установка: если родился мужиком — будь мужиком.

Армия

Был 1994 год, меня отправили служить в противовоздушное прикрытие федеральной группировки войск в Ханкале — это большая военная база в Грозном.

Я помню холод. Мы приехали голые, босые, видим сложенные дорожки из поддонов, какие-то брезентовые палатки. В 90-е годы армия вообще была голодная и разобранная. В советское время в Ханкале было летное училище, там сохранилось несколько учебных самолетов ЯК-38. И нас туда поставили, потому что дудаевцы умудрялись как-то на эти учебные самолеты навешивать бомбы.

В боях мы не были задействованы — мы только прикрывали. Официально я, кстати, даже не участник боевых действий. Мне убивать не приходилось, хотя труп помню: грохнула растяжечка. Нас всех тогда срочно построили, вооружили, мы так постояли часок и разошлись. А труп был вдалеке, его уже чуть ли не по запчастям разобрали, даже ботики сняли.

Потом эту авиацию на аэродроме разбомбили. Мимо нас прошла майкопская бригада, которая полегла потом в том самом новогоднем штурме 95-го года, подарок Ельцина.

Сейчас я знаю, что мне было бы намного сложнее, если бы во время службы мне было понятно, что я женщина и моя трансгендерность бы мной не отрицалась.

Мужское тело-то мужскую нагрузку выдерживает. Зато с моральной стороны было сложнее намного — в мужской среде, в мужском коллективе. Вроде бы ты в толпе, постоянно общаешься с кем-то, но все равно чувствуешь себя одиноко. Никому же не расскажешь о своих чувствах, своих тяготах, потому что сразу же заклюют. А нужно повышать свой рейтинг, свое положение, и любые эмоции — это слабость. Можно только пореветь в подушку, когда никто не видит. А так там другие заботы: бери лопату, кидай, греби, задача — выжить. Мне тогда думалось: я в армии, я в сапогах, нужно все это преодолеть — просто для того, чтобы стать мужчиной. Я и теперь считаю, что мужчина — это грубое, жесткое накаченное существо, предназначенное для преодоления тяжелых жизненных ситуаций. Он не плачет там, где всем тяжело, стиснув зубы, все это преодолевает. У меня было много попыток именно так устроить свою жизнь, чтобы доказать всем — и себе в первую очередь, — что я не баба. Я и в армию, и на бокс, и в службу судебных приставов, и даже в брак… После каждой попытки спрашиваю себя: я мужик? Нет, я не мужик. Значит, надо еще. А что у мужиков еще? Я оглядываюсь вокруг, что у них такого, чего у меня нет? Они на крутых машинах, они на внедорожниках, искра из зубов выскакивает. Я каждый раз пытаюсь стать таким, стать мужчиной через брутальное поведение. И ни-че-го. Сайга до сих пор валяется в сейфе, в гараже — полноприводный ЛуАЗ и «жигули», два байка. Мужская вроде жизнь, мужские увлечения. Но внутреннюю женщину во мне это совершенно не убивает. Все равно каждый вечер я сажусь перед окном и понимаю, что у меня внутри и в какой жопе я нахожусь. Хоть ты Грозный штурмуй, хоть с парашютом прыгай: если внутри женщина, то это будет просто грубая, циничная, жесткая — но все равно женщина.

Брак

Мы с моей супругой в секте встретились. Это вскоре после армии случилось, у меня были поиски себя. Была такая секта проповедника Сон Мён Муна — «Церковь объединения» в Белгороде, там мы и познакомились. Она минчанка, сбежала туда в 17 лет от тоталитарной матери. Ей, в принципе, было плевать куда, лишь бы подальше от дома. В секте мы были «друзья веры» — это как лучшие друзья, которые даже могут друг другу исповедоваться. Мы очень друг другу доверяли. Мне удалось срулить оттуда только года через три.

А меня это перестало устраивать. Вот тогда — поступление на юридический, очередная попытка поиска в себе мужчины. Ну, думалось: если из меня в армии не сделали мужика — сделают в милиции.

Учеба была платная, чтобы оплатить ее, нужно было устроиться на работу. В моем случае это была охрана, служба судебных приставов в Белгороде. Стать мужчиной мне это не никак не помогло.

Мы с ней года два не общались, но понимание того, что Ириша — мой человек, оно как-то сохранилось. И вот мне удалось найти ее в Курске. Я туда. Пока мы общались, поступил звонок из московского отделения, и стало понятно, что после нашей встречи ее сразу же отзовут в Москву. Кто-то стукнул: «Развращают, сбивают с пути истинного». Мне только и осталось вручить ей конверт с денежкой и сказать: «Ириш, когда ты поймешь, что здесь тупик, у тебя в Белгороде будет муж, дом, семья. Садись в поезд и приезжай».

Где-то через пару месяцев она и приехала. Это был 2004 год, мне было 25. Мы съехались и жили вместе, а в 2008-м поженились. Без торжественных церемоний, просто расписались в загсе. Очередная попытка стать мужчиной. Через брак.

Когда бывали тяжелые времена, мне приходилось работать руками. И везде, на каждой работе, мужчины скабрезно отзывались о женщинах. Везде бывал заводила — такой маскулинно-быдляцкий тип, гордящийся тем, что похож на животное, а все остальные ему поддакивали. И это весьма заразно, кстати: даже парни, которые не считают себя быдлом и стараются быть заботливыми мужьями, в стаде смеются над оскорбительными шутками, пытаются быть «своим». Да и мне так приходилось.

Да и девочки тоже. Девочки никогда не обращали на меня внимания. Вот я смотрю на крутые тачки на дороге — за рулем либо «чикса», либо «альфа», рядом с которым сидит «чикса». Это такая сделка: женщина выбирает мужчину, который обеспечит ей желаемый образ жизни, решит ее материальные проблемы — одежда и обувь из бутиков, продукты, отпуск в Турции и уверенность в завтрашнем дне. На шпильках и в чулочках на остановку не побежишь, в троллейбусе не покатаешься. Чтобы женщина надела шпильки и красивое платье, ее должен кто-то на работу везти. За решение своих проблем женщина расплачивается доступом к телу. Да и в моем детстве девочки были только у мальчиков, у которых были деньги, которые в финансовом плане были самостоятельными людьми. Если у тебя нет самостоятельности, то, как бы ты красиво ни разговаривал, привлекательно ни выглядел, это не прокатывает. Если бы у задрота, ботаника были бы деньги — сделка бы состоялась. В любом случае все сводится к материальному. К сожалению, я с годами все больше утверждаюсь в этой своей теории. Такая озлобленность на мир — это, наверное, моя реакция из-за долгого воздержания. Мне и от девственности-то удалось избавиться только в 31 год, за год до свадьбы. С той девушкой, Юлей, мы и сейчас дружим, мы близки. А вот супруга только закрепила все мои выводы. Однажды мне захотелось ей рассказать вот про эту свою обиду на женщин, а она спросила: «Что ты мог дать девочке? Смазливую морду? Да она на хрен никому не нужна. Ты мог ее отвезти на машине в школу или институт? Нет. Ты мог ее привезти куда-то к себе домой? Купить какие-то красивые вещи? Что ты ожидаешь? С какой стати тебе будут давать?»

Если одна сторона не выполняет свои обязанности, если муж забухал или жена загуляла, то сделка распадается. Это также оформляется официальным документом — свидетельством о расторжении брака.

Мое поведение, кстати, и по сей день в точности соответствует этой моей теории, вот только ожиданий у меня никаких нет. Нет расчета, что на результат моих усилий может появиться некий «покупатель», человек, который возьмет меня в сделку. В моем случае я даже не знаю, кто мог бы быть таким покупателем. Наверно, я просто покупаю расположение общества к себе. И сейчас сделка с обществом, в принципе, уже совершена. То есть я иду по торговому центру, и меня воспринимают как женщину. Сделка уже случилась. И это хорошо. От меня прекратили требовать мужского поведения. Меня это успокаивает. А что приобретает от этого общество, я не могу сказать. Кому я такая буду нужна? Себе. Как мужчина я устраивала всех, кроме себя.

Я считаю, меня уродует влияние тестостерона. Тестостерон мешает мыслить, человека делает агрессивным и импульсивным. Мне не хочется возвращаться в то состояние. Мужчины — это животные, агрессивные и дикие, не видящие дальше собственного носа. Уродливые внутри, с постоянной потребностью кого-либо унизить или оскорбить, считающие это нормой. У меня не просто обида на мужчин, а обида множественная.

В принципе, мужчины могут быть человечными, ведь сила не означает грубость, а нежность не означает слабость. Я была мужчиной, я знаю, что все это мужчины могут. Немножко ума, немножко терпения, чуть-чуть интеллекта и выдержки… Но нет: быть быдлом намного легче. Удобная позиция: мужик должен быть мужиком.

В моей жизни было слишком много впустую потраченных лет. Мужская работа, мужские увлечения, сломанный нос… И все это время во мне жила женщина, которая хотела носить кружевное белье, чулки, корсеты. И когда получилось признаться себе, что я не мужчина, я перестала себя пилить за то, что не соответствую общепринятым стандартам. Прекратился внутренний конфликт, стало намного легче.

Каминг-аут

Первая попытка сказать вслух о своей трансгендерности получилась корявой. Это был март 2016 года, мне было 40, и первой обо всем узнала Юля — первая девушка. Мы доверяли друг другу, и потом, для супруги это было бы ударом.