Тринадцать лет

Собственно, в процессе вырастания есть, наверное, три таких сингулярности. Или даже четыре – если считать 0 лет и 0 дней – момент рождения.
В момент рождения всегда хочешь как лучше, а получается почему-то как всегда дурдом. Вроде, все подготовили, но чего-то очень нужного не оказалось. Вроде все в порядке, но что-то важное пошло не так. Это в лучшем случае. Это если действительно все в порядке. Где-то люди высыпаются, а тебе вдруг эта опция оказалось недоступна. Где-то ходят личности, а ты вдруг представляешь из себя молочный комбинат.
Но потом все как-то утрясается. Иногда за несколько дней, если повезет. И потом начинается сплошное ми-ми-ми. Все такое теплое и пушистое, такое няшное, и еще умеет улыбаться, и хочется это все каждую минуту фотографировать и тискать.
А потом наступают полтора года. Сингулярность.
И вдруг оказывается, что няш может добраться до всего. Вообще. До любого ящика. До верхней полки. До открытого окошка. Вот кто знает, какую скорость приобретает железная машинка, брошенная вниз с 12го этажа. А книжки для родителей предлагают просто взять няша и убрать из нетого места. Ага. Нынешние книжки для родителей говорят, что шлепать няша нельзя. Не знаю, зачем они такое говорят. Шлепки все же помогают обозначить какой-то небольшой набор табу. Где-то наверное, процентов 25 из того, что хотелось бы запретить. А все остальное приходится разрешить.
И вот когда родителю уже хочется самому спрыгнуть вниз с 12го этажа вслед за машинкой, в конце туннеля видится просвет. Няш начинает понимать слова. И с ним теперь можно договориться. Его можно уговорить. С ним можно заключить сделку. И ему можно заговорить зубы. Я представляю, как человечество радовалось, научившись говорить.
И можно дальше няша фотографировать. И даже тискать. Лет эдак до пяти.
Потому что тогда приходит следующая особая точка. В няше просыпается экспериментатор и первооткрыватель. А что будет, если с 12го этажа сбросить не машинку, а яйцо. Если насыпать этому мальчику на площадке песок на голову. А что там дальше за площадкой. И почему это туда не ходить. Ну мало ли, что сказали нельзя. Это всего лишь слова.
А потом... Потом, когда все уже выглядит абсолютно безнадежно, в няше просыпается совесть. До него доходит, что родители, вообще-то тоже люди. И что их имеет смысл жалеть и беречь.
Так что можно фотографировать дальше. В новых рубашечках, и с футбольным мячом, и с футбольной командой, и за пианино – ну, и какие там еще у няша достижения.
А вот потом приходит 13. И это уже не няш, а здоровенный такой лбина. Которому вдруг непонятно, а почему эти родители вообще все еще здесь. Почему они вечно чего-то хотят. С какой стати. И так до старших классов.
Надо сказать, мне нравится здешняя школьная система – она неплохо лечит подростковую дурь – ну, в тех пределах, в которых это вообще возможно. В 14 и далее все оказываются в high school – отдельно от малышей. И дурь выветривается. Младшие смотрят на старших. Старшие где-то уже подрабатывают, водят машину, платят за бензин. Готовятся в колледж. И до младших вдруг доходит, что следующая остановка – конечная. Это последние четыре года. За это время невредно бы подзаработать какие-то деньги, научиться водить, получить приличные оценки, и тогда... Опс – и тогда никаких родителей больше не будет. Они заплатят за колледж, погрузят в машину гитару, постельное белье, теннисную ракетку и сто кроссовок, утрут слезы – и займутся своими делами. Может даже сделают ремонт и поедут на круиз. Типа, их дело сделано. А тут надо начинать какую-то взрослую жизнь, учится, зарабатывать, ладить с профессурой на начальством, которые ни разу не мама... А младшие на все это смотрят, и до них доходит, что пожалуй еще пару-тройку лет родителей можно и потерпеть, раз уж такое дело...
|
</> |