ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ СИЦИЛИИ. РЕВОЛЮЦИЯ ГАРИБАЛЬДИ

roman_rostovcev — 06.05.2021

Ширина Мессинского пролива – всего три километра, но он представлял собой существенное препятствие. Армия Бурбонов насчитывала 80 000 человек, из которых 16 000 солдат размещались на побережье Калабрии; флот Бурбонов полностью контролировал окрестные воды. Пробная попытка переправы в ночь на 8 августа завершилась неудачей, и даже после прибытия несколько дней спустя еще двух пароходов и 2000 добровольцев из Генуи многим казалось, что экспедиция «Тысячи» подошла к концу. Однако Гарибальди составил хитроумный план, по которому предполагалось вообще забыть о проливе. Два судна, одно за другим, отправили в бухту Джардини‑Наксоса, примерно в пятидесяти километрах к югу от города Таормина, откуда был выход в открытое море. Когда сам Гарибальди прибыл туда во второй половине дня 18 августа, 4200 добровольцев уже находились на борту. Небольшую протечку на одном из судов спешно залатали (залепили коровьим навозом), и «Тысяча» отплыла тем же вечером. На рассвете они очутились в Калабрии.

Наверняка было бы лучше, начни они свой долгий путь сразу, но люди отчаянно нуждались в отдыхе. Те, кто прибыл из Генуи, не спали на протяжении трех суток, а нехватка места на борту вынудила их простоять не смыкая глаз и эту ночь. Повалившись без сил на песок у кромки воды, они потому оказались легкой добычей для двух вражеских кораблей, которые, получив предупреждение о высадке по телеграфу, подошли к побережью и немедленно открыли огонь. Многие инсургенты были убиты или ранены, и когда вечером 19 августа отряд все же выступил в путь, его численность уменьшилась до примерно 3600 человек. По счастью, это было последнее испытание. Инсургенты спокойно преодолели по суше тридцать километров до Реджо и заняли город после короткой, но яростной стычки. По мере их продвижения по Калабрии сопротивление Бурбонов ослабевало. Сохранились замечательные мемуары, где упоминается, что Гарибальди бродил среди сдавшихся в плен неаполитанских солдат, напоминал им, что они тоже итальянцы, и приглашал присоединиться к «Тысяче». Между тем неаполитанский флот покинул пролив, что позволило еще большему числу добровольцев переправиться на материк с Сицилии. Начались народные восстания в Потенце, Фодже и Бари. Разумеется, дорога не была легка; от Реджо до Неаполя около двухсот миль по пересеченной местности, и люди валились с ног от усталости, жары и дефицита воды.

Зато столкновений больше не случалось. Король Франциск впал в панику. Британский дипломат Одо Рассел, состоявший в миссии при неаполитанском дворе, сообщал, что, когда Гарибальди вошел в Палермо, король «по телеграфу пять раз за двадцать четыре часа испрашивал папского благословения». Франциск знал, что его армия неспособна к дальнейшему сопротивлению мнившимся непобедимыми краснорубашечникам, а он не в состоянии вдохнуть в своих солдат боевой дух; единственным спасением виделось бегство. 6 сентября король отплыл в Гаэту.

В тот же день Гарибальди достиг Салерно, расположенного приблизительно в пятидесяти милях от Неаполя. Там его пригласили войти в город, причем приглашение доставили лично градоначальник и командир гарнизона Национальной гвардии. Он охотно согласился, поскольку прекрасно понимал, что иначе ему предстоит сражаться с несколькими тысячами преданных Бурбонам солдат в крепости и в казармах; безусловно, он рисковал, но сознавал, на что идет, а к тому же не доверял Кавуру и опасался тайного удара в спину.

В Неаполь Гарибальди приехал, по иронии судьбы, по железной дороге «Короля Бомба». С момента открытия в 1839 году ветка протянулась далеко на юг и теперь достигла Вьетри, городка на побережье неподалеку от Амальфи. Гарибальди сразу же реквизировал весь подвижной состав, который отыскал, и погрузил свою армию в вагоны. Сам он, с шестью спутниками, взобрался в открытый экипаж и медленно покатил вдоль путей, продираясь сквозь плотную толпу местных жителей. Когда поезд пришел в Портичи, Гарибальди настоятельно отговаривали остановиться: мол, пушки из фортов уже наверняка нацелены на железнодорожный вокзал. Но Гарибальди не стал никого слушать; в половине второго днем 7 сентября поезд прибыл в Неаполь. Тем же вечером Гарибальди обратился к ликующим народным массам с балкона королевского дворца, поблагодарил неаполитанцев «от имени всей Италии, которая, благодаря их содействию, наконец‑то стала единой». Это была бесстыдная ложь – ведь неаполитанцы не пошевелили и пальцем, – но вожак инсургентов явно полагал, что от толики лести на данном этапе не будет никакого вреда. После благодарственной мессы в соборе – на которой отсутствовал кардинал, ревностный сторонник Бурбонов – Гарибальди отвезли в карете во дворец Палаццо д’Ангри, предоставленный бессрочно в его распоряжение. Ликование на улицах продолжалось до тех пор, пока один из офицеров генерала не вышел на балкон и не попросил толпу умерить пыл – дескать, великий человек хотел бы немного отдохнуть.

Он не пытался переселиться в королевский дворец, оставался в этом палаццо, где занимал небольшую комнату наверху с простой железной кроватью, и каждое утро с десяти до одиннадцати принимал всех, кто желал с ним поговорить. Среди посетителей было много иностранных журналистов, так как Гарибальди сделался героем всей Европы. В одном только Лондоне продали около полумиллиона оттисков его портрета, а в 1861 году компания «Пик Фрин» из Бермондси начала выпускать «гарибальдийское» печенье (более известное как «раздавленная муха»), которое популярно по сей день.

Следующие два месяца Гарибальди правил Неаполем и Сицилией как диктатор. Между тем он планировал свой следующий шаг, то есть немедленное выступление на Рим и Папскую область. Этот шаг, впрочем, так и не был предпринят. Кавур, не сумевший предотвратить вторжение инсургентов на материк и прекрасно понимавший, что, поскольку французская армия продолжает оккупировать Рим, позволить Гарибальди двигаться дальше значит спровоцировать войну с Францией, решил остановить своевольного авантюриста. Безусловно, он преследовал и собственные интересы: эти краснорубашечники быстро поймут, что великолепно обученные французские войска сильно отличаются от всех противников, какие им до сих пор встречались, и Италия вполне может утратить все, чего добилась за последние два года. Кроме того, Кавур по‑прежнему был озабочен вопросами личного авторитета. Гарибальди сделался намного популярнее Виктора‑Эммануила, а потому существовала реальная (для Кавура) опасность того, что он может изменить королю Сардинии и податься в республиканцы.

Гарибальди, конечно, был осведомлен о враждебности Кавура, но не сомневался в молчаливой поддержке короля; вскоре после прибытия в Неаполь он позволил себе публично потребовать отставки главного министра. Увы, он сильно переоценил свое положение. Виктор‑Эммануил понял, что далее невозможно терпеть взаимное недовольство этих двоих, счел наиболее разумным и безопасным для себя одобрить политику своего правительства. Впрочем, ничто – никакая лавина писем, инспирированных Кавуром, от знаменитых иностранцев, начиная от венгерского патриота Лайоша Кошута и заканчивая британским социальным реформатором лордом Шефтсбери – не могло поколебать решимость Гарибальди идти на Рим. Единственным фактором, который мог его переубедить (и в конечном счете переубедил), был форс‑мажор.

Вскоре после того, как Гарибальди покинул Неаполь и двинулся в сторону Рима, выяснилось, что против него выступили две огромные армии – пьемонтская и, как ни удивительно, неаполитанская. Несмотря на недавние неудачи на Сицилии и в Калабрии (ставшие следствием, скорее, некомпетентности генералов, чем слабости самих войск, которые доблестно сражались при Калатафими и Милаццо), армия короля Франциска оставалась, по сути, незадействованной. Лишь малая доля ее солдат перешла на сторону инсургентов, а король сумел пополнить армейские ряды даже за время своей добровольной изоляции в Гаэте. В настоящее время его войска занимали укрепленный город Капуя, примерно в пятнадцати милях к северу от Неаполя; Гарибальди соответственно разместил свой штаб в Казерте, всего в семи или восьми милях от противника. Он знал, что позиция рискованная и что двигаться следует осторожно.

Именно тогда на Сицилии вспыхнул жаркий спор относительно аннексии острова. 19 сентября Гарибальди пришлось спешно отправиться в Палермо – и один из его генералов, венгр по имени Стефано Турр, решил воспользоваться этим, как он думал, благоприятным шансом. Он пошел к Капуе и отправил отряд численностью 300 человек захватить городок Калаццо на вершине холма над рекой Вольтурно. Армия Бурбонов без труда отразила этот наскок Турра, а затем, два дня спустя, 7000 неаполитанцев начали полномасштабное наступление на Калаццо, куда Гарибальди, успевший вернуться с Сицилии, послал еще 600 человек. Калаццо пал. Сам Гарибальди, как обычно, сражался в передней линии и потерял 250 человек (чего не мог себе позволить) убитыми, ранеными и пленными. Так Бурбоны одержали свою первую победу – и показалось, что маятник, как говорится, качнулся в другую сторону.

Но в первый день октября Гарибальди отомстил. Известная сегодня как битва у реки Вольтурно, стычка произошла вблизи Капуи, у крохотной деревеньки и аббатства Сан‑Анджело в Формисе, на склонах горы Тифата. Победа далась дорогой ценой – погибли и были ранены около 1400 человек, – но она спасла Италию. В очередной раз поражение армии Бурбонов спровоцировало неумелое командование. Как пояснил Гарибальди при последующем разборе сражения, выбери противник иную стратегию, Бурбоны сумели бы ворваться в Неаполь с весьма небольшими потерями и уничтожить многое, если не все, из того, чего инсургенты к тому времени добились.

Между тем вторая армия была на марше. Кавур, твердо намеренный перехватить инициативу, начал собственное вторжение на территории Папской области – Умбрию и Марку. Оставив в покое Рим, он счастливо избежал открытого конфликта с Францией и, вполне возможно, Австрией; также он расчистил себе путь на юг, где можно было бы притвориться, что пьемонтцы спешат на выручку Неаполю, в котором якобы бесчинствуют революционеры. Самое главное, он сумел, хотя бы частично, устранить преграду в облике Папской области, которая столь долго разделяла Италию надвое и делала объединение невозможным. Сама кампания оказалась не слишком примечательной, зато эффективной. Пьемонтцы справились с упорным сопротивлением Перуджи, одержали незначительную победу над папским войском близ деревни Кастельфидаро под Лорето и после пятидневного сражения захватили Анкону, пленив 7000 человек, в том числе командующего папской армией, французского генерала Кристофа де Ламорисьера. С папскими вооруженными силами на этом было покончено, отныне они не доставляли неприятностей.

Сам Виктор‑Эммануил, в сопровождении своей давней любовницы Розины Верчеллана (одевавшейся обычно, как пишут, чтобы разить наповал), решил, что настала пора принять личное командование пьемонтской армией. С этого момента звезда Гарибальди начала закатываться. Битва при Вольтурно убедила его, что марш на Рим не представляется возможным; теперь, когда на его пути оказался король, он понял, что правление на юге завершается. Подтверждением тому стали события 21 октября 1860 года, когда состоялись плебисциты в Неаполитанском королевстве и на Сицилии, в Умбрии и Марке; вопрос задавался один – желает ли население, чтобы их территории составляли неотъемлемую часть Италии под властью Виктора‑Эммануила. Результат был ошеломляющим: на Сицилии «за» проголосовали 432 053 человек (и лишь 667 – «против»).

Это почти единодушное одобрение, очевидно, нуждается в некоторых пояснениях. Мало кто из голосовавших имел внятное представление о происходящем: не было ни времени, ни соответствующих технологий, чтобы разъяснить людям суть дела. Те, кто были против, зачастую подвергались сильному давлению, их убеждали вовсе не голосовать. Многие крестьяне опасались, что их заманивают на военную службу, и потому бежали в горы; другие считали, что их всего‑навсего просят выразить свое восхищение Гарибальди. Так или иначе, все это не имело значения. Организаторы голосования прекрасно понимали, что от них требуется.

Когда стало ясно, что по итогам плебисцитов диктатуре Гарибальди пришел конец и все полномочия передаются правительству в Турине, многие сицилийцы, воспринимавшие его как героя и освободителя, не скрывали своего негодования. Еще большую обиду острову нанесли, когда по важнейшему вопросу регионального самоуправления Кавур отказался от собственных слов. Оказалось, что никакой автономии для Сицилии не предусматривается. Увы, он был типичным северянином, не знал – и потому не понимал – обычаи и традиции юга. Глядя на Сицилию (где никогда не бывал) из Турина, с безопасного удаления в добрых шестьсот миль, если лететь по прямой, он заключил, что остров нуждается в хорошей дозе северной дисциплины. Последующие годы показали, насколько сильно он ошибался.

Со своей стороны, Гарибальди принял случившееся достойно. 26 октября он встретился с королем в Теано, а 7 ноября они вдвоем въехали в Неаполь, сидя бок о бок в королевской карете. Он просил лишь об одном – оставить за ним на год управление Неаполем и Сицилией в качестве полномочного представителя короны. Но просьбу отклонили, поскольку в глазах многих Гарибальди оставался опасным радикалом и антиклерикалом, по‑прежнему мечтавшим об освобождении Рима от власти папы и превращении города в столицу Италии. Чтобы, так сказать, подсластить пилюлю, Виктор‑Эммануил предложил ему звание полного генерала, а также великолепное поместье, личный корабль и ряд других привилегий. Но Гарибальди отверг эти дары. Он был истинным революционером и патриотом; пока Австрия продолжала владеть Венецией и Венето, а папа продолжал временно править Римом, он не собирался расставаться со свободой действий. 9 ноября он отплыл на крошечный остров Капрера у побережья Сардинии, где у него была ферма, взяв с собой лишь немного денег – в долг, поскольку ничего не накопил за месяцы своей власти, – несколько мешков сахара и кофе и мешок семян.

В воскресенье на страстной неделе, 17 марта 1861 года, Виктор‑Эммануил II был провозглашен королем Италии. Старик Массимо д’Ацельо, предшественник Кавура на посту главного министра, будто бы заметил, когда услышал эту новость: «L’Italia è fatta: rerstano a fare gli italiani». Хотя и первая половина этой фразы соответствовала истине – итальянцы как нация и вправду обрели существование, даже если еще не во всей полноте, – вторая половина была куда вернее. Франциск II продолжал сопротивляться; страна оставалась разделенной со времен падения Римской империи, и мало кто из 22 миллионов человек населения Италии по‑настоящему считал себя итальянцем. Север и юг не имели практически ничего общего, их стандарты жизни радикально различались – и, впрочем, различаются по сей день. Новые дороги и железные дороги требовалось прокладывать незамедлительно. Страна нуждалась в национальных армии и флоте, равно как и в единой правовой системе, гражданской администрации и единой валюте. При этом не имелось никакой альтернативы принятию пьемонтских институтов; данная принудительная «пьемонтизация» вызывала широкое возмущение и изрядно мешала обретению единства. Даже решение короля сохранить в титуле наименование «Второй» воспринималось как обида. В качестве короля объединенной Италии он, несомненно, был Виктором‑Эммануилом I; словом, постоянно возникал вопрос: Рисорджименто – это действительно возрождение Италии или просто завоевание Италии Савойским домом?

Менее чем через три месяца после королевского указа скончался Кавур. Он провел последние недели жизни в яростных дебатах относительно будущего Рима – города, где, стоит отметить, сам ни разу не был. Все другие крупные итальянские города, утверждал он, являлись независимыми образованиями, и каждый дрался в собственном углу; только Рим, где пребывал Святой престол, оставался выше подобного соперничества. Папу следует попросить отказаться от временной власти над городом, но папскую независимость нужно сохранить любой ценой, поскольку требуется «свободная церковь в свободном государстве». Кавур столкнулся с сильной оппозицией – среди его противников самым язвительным был Гарибальди, вернувшийся с Капреры в апреле: он явился на заседание римской ассамблеи в красной рубашке и сером пончо и обрушил поток брани на голову Кавура, который, по его словам, продал половину страны французам и сделал все возможное для того, чтобы не допустить вторжения Обеих Сицилий. Увы, он преуспел только в том, чтобы подкрепить общее мнение: блестящий полководец далеко не всегда становится государственным деятелем. Кавур легко победил в голосовании о доверии. Это была его последняя политическая победа. Он умер внезапно, 6 июня 1861 года, от обширного инсульта – в возрасте всего пятидесяти лет.

Проживи Камилло Кавур хотя бы еще десятилетие, он воочию увидел бы, как встают на место последние две части итальянской «головоломки». Что касается Рима, ситуацию немало усугубил Гарибальди, который в 1862 году предпринял довольно нелепую попытку повторить свой триумф двухлетней давности. Провозгласив лозунг «Рим или смерть!», он собрал 3000 добровольцев в Палермо, овладел не слишком сопротивлявшейся Катанией, затем в августе реквизировал пару местных пароходов, пересек пролив и из Калабрии начал еще один поход на Рим. На сей раз, однако, правительственные войска оказались готовы к такому развитию событий. Он добрался лишь до горного массива Аспромонте на крайнем юге Калабрии – на «мыске» Италии, – где его атаковали. Страшась гражданской войны, Гарибальди приказал своим людям не стрелять; все равно несколько человек погибли, а ему самому раздробило правую лодыжку. Гарибальди арестовали и отправили канонеркой в Неаполь – где сразу же отпустили на свободу. В конце концов, он был национальным героем и правительство не осмелилось преследовать его всерьез.

Подведем черту максимально кратко и быстро. В 1866 году прусский канцлер Отто фон Бисмарк счел Австрию серьезным препятствием на пути к осуществлению своей мечты об объединении всех немецких государств в единую империю. Поэтому он заключил союз с новым королевством Италия: предполагалось атаковать Австрию одновременно на двух фронтах. В случае победы Италии обещали Венецию и Венето. Достаточно оказалось одного сражения, 3 июля при Садовой (или, по‑немецки, Кенигграц), в шестидесяти пяти милях к северо‑востоку от Праги; в этой схватке сошлось наибольшее количество войск – около 330 000 человек, – когда‑либо участвовавших в битве на европейской территории. Победа Пруссии была безоговорочной. Она обескровила военный потенциал императора Франца‑Иосифа и открыла путь на Вену. Последовавшее перемирие надлежащим образом привело к уступке обещанной Италии территории. Венеция уже не была независимой республикой, как когда‑то была, но являлась, по существу, сугубо итальянским, а не австрийским городом; теперь Италия могла похвастаться новым, экономически весьма важным портом на северной Адриатике.

Но единство Италии оставалось неполным без Рима; Вечный город тоже удалось приобрести благодаря любезности Бисмарка, который коварно заманил Францию в войну своей угрозой посадить принца из правящего прусского дома Гогенцоллернов на трон Испании. Данный вариант был категорически неприемлемым для французов, которые оказались бы иначе окружены Германией и ее союзниками. Поэтому 15 июля 1870 года началась война – объявленная Францией, а не Пруссией. Противостояние было упорным; Наполеону III требовались все солдаты, способные держать оружие. Поэтому к концу августа в Риме не осталось ни одного французского солдата. Папа Пий IX лишился всякой защиты. Поражение Наполеона при Седане 1 сентября ознаменовало гибель Второй империи; 20 сентября итальянская армия вошла в Вечный город. Папа укрылся в стенах Ватикана, где и провел последние восемь лет своей жизни. Плебисцит, который вскоре состоялся, зафиксировал 133 681 голос в пользу включения Рима в новое королевство и лишь 1507 голосов против. Отныне Рим сделался частью Италии, не по праву завоевания, а по воле народа; и королевство Италии под властью Виктора‑Эммануила II наконец‑то заняло место среди наций Европы.

Как показали результаты голосования, сицилийцы радовались ничуть не меньше своих новых соотечественников. Ведь они, в конце концов, были куда больше итальянцами, чем испанцами; пусть король был из Пьемонта (скорее, человеком гор, чем человеком моря, причем правил достаточно далеко от Сицилии, чтобы относиться к нему терпимо, оставаясь итальянцами), но казалось, что уж теперь‑то им позволят сыграть значительную роль в определении собственной судьбы. Во всяком случае, они на это надеялись.

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=7391525

«История Сицилии / Джон Норвич ; [пер. с англ. В. Желнинова].»: АСТ; Москва; 2018

ISBN 978‑5‑17‑099444‑1, 978‑5‑17‑099443‑4

Оставить комментарий

Популярные посты:

mysea

Как трамвай назовешь, так он и...

365days

Ежедневный дайджест марафона #веснаестьвесна — 17 апреля

kvisaz

Смеет возражать

magman67

Картинка на ночь

evfimi

Музыка в голове

ru_polit

Ильин о Пакте

olga_srb

Кофе много не бывает

pro100_mica

Пятничное фото

• Ранее
• Архив