Стефания Гродзеньская и карп Игнатий

uborshizzza — 17.01.2018
В детстве у нас дома было немного книг, но зато каждую из них я читала много-много раз. Одной из таких книг был сборник юмористических рассказов «Розовый свитер».
Сам заглавный рассказ был о том, как пошли на базар купить мужу свитер, а там был только один – розового цвета, и вот продавщица и жена уговаривали мужика, что свитер ему очень идет, и что нет ничего особенного в том, чтобы носить предмет одежды такого веселенького цвета. Рефреном рассказа была фраза «Ну, муж – как муж», а заканчивался он тем, что дама между делом купила себе несколько вещей, в том числе она примеряла лифчик прямо на шубу.

И вот мне захотелось прочесть один рассказ из этого сборника – про ревность. Назывался он, кажется, «Пощечина». Там женщине не спится, а муж рядом с ней знай себе посапывает, и во сне у него такое хорошее невинное лицо, как у младенца. А она вспоминает, сколько раз он ей изменял. И вот перед ее глазами проходит вереница обезображенных ее ревнивым взглядом женщин. Но она думает, что был ведь и у них с мужем один хороший период, когда они оба любили друг друга. Это было во время медового месяца. Но вдруг она вспоминает: «Марта! Марта с кожей, как у мороженого гуся и с ногами-спичками! Ну, конечно же! Все признаки налицо: это я тогда была наивная дурочка и не догадалась…». И она дает ничего не подозревающему мужу пощечину.

Я хотела выложить этот рассказ в качестве примера поздних воспоминаний о бывших мужских прегрешениях в рамках кампании против харассмента в США.

Книжка моя давно истрепалась – была в бумажной обложке – но я думала найти в Сети. А фамилию писательницы я забыла. Но нашла по названию сборника.

Итак, мне нравилась писательница, которую звали Стефания Гродзеньская. Она прожила долгую жизнь: родилась в Российской империи в царстве Польском в 1914 году, а умерла в Польской республике в 2010 году. Помимо юмористических рассказов Стефания писала сценарии и песни для сатирических театров, кабаре, радио и телевидения. Например, многие монологи пани Моники из «Кабачка «13 стульев»» - ее. Была также актрисой и конферансье.

Из автобиографии:
«Я родилась в один из дней 2 сентября дочерью очень умного отца и очень красивой матери, что наводит на мысль о том, какой я могла быть, если б не злой фокус природы. Образование я получала в балетной школе, быстро и с увлечением, с омерзением относясь к умственному труду, что, соответственно, отразилось и на моей теперешней профессии. Стало быть, профессия по образованию — танцовщица, профессия по жизни — писательница. Иногда я сижу у окна и думаю: что-то теперь из меня получится?.."

Стефания родилась в Лодзи.
Так она написала об этом в своей автобиографии: "Уже несколько поколений все женщины в моей семье, случайно проезжая через Лодзь, рожают тут дочерей. Так произошло с моей бабкой, которая родила здесь мою мать, после чего поспешно поехала дальше. Моя мать проездом из Женевы в Москву задержалась в Лодзи на то короткое время, которое было ей необходимо, чтобы произвести на свет меня. Я, в свою очередь, прожив в Варшаве всю оккупацию и встретив освобождение в Люблине, провела в Лодзи два (прекрасных!) послевоенных года, чтобы родить там дочь. Надо ли добавлять, что теперь я всегда со смешанными чувствами узнаю о том, что у моей дочери есть какие-то дела в Лодзи."


А начинала она как балерина


Это ее фото с мужем

Муж - Ежи Юрандот (1911, Варшава, — Варшава) — польский драматург и поэт, театральный деятель. Интересный мужчина – не он ли тот неверный муж, что фигурирует во многих рассказах Стефании?

Вот ее стихотворение, написанное в 1943-м, из книжечки "Дети гетто":
Зося

Зосе три годика, за всю свою жизнь
она не видала ни леса, ни речки, ни луга,
и даже не знала, что существуют цветы,
и что землю замыкает горизонт полукругом.

Когда Зося смеялась, появлялись две ямочки,
и мама эти ямочки всегда целовала.
Но смеялась она редко – трехлетняя Зося,
хоть и была маленькой, но уже многое знала.

Зося спрашивала маму: правда, что на целом свете
все дети – евреи, а машины – немецкие?
А мама мечтала, что война закончится
и Зося не будет жидовкой, а ребенком с мыслями детскими.

А потом немцы вывезли маму в Треблинку.
И чтоб Зося не мучилась, мама ее отравила.
Для себя она тоже хранила таблетку, но о себе – забыла

А вот – один из ее афоризмов:
"Когда с человека совсем нечего взять, с него берут пример..." (с) Stefania Grodzieńska

Умерла Гродзенская в доме престарелых для актеров.

Вот одно из ее последних интервью (каждые две недели писательница высказывала в подобных интервью своё мнение и о произошедших событиях, и о статьях, которые она успела прочитать, да и о себе самой она тоже немало рассказывала):
Июль 2007 года. Вопросы от имени «Газеты» задаёт Беата Кенчковска:

После целых недель разговоров об актуальных событиях мы возвращаемся к излюбленной нашей теме, то есть к аутотеме…
Ты что, придираешься ко мне? Но ведь я так и так стану говорить о себе — а что, мне нельзя разве?
Да конечно же можно, слушаю вас, пани Стефания.
Плохое зрение у меня уже давно, и я убедила сама себя, что в очках выгляжу ещё умнее, чем без них. Плохо слышать я стала недавно, а на то, чтоб пользоваться слуховым аппаратом, решилась с трудом. Я казалась себе неким старичком из оперетты, который держит возле уха трубочку, и когда говорят: «Хорошая погода», — то он отвечает: «Да, да, в молодости она была хороша». И потому я благодарна пятничной «Газете» за текст, озаглавленный «Это не стыдно». Я-то уже перестала стыдиться, но благодаря вам, быть может, и другие смогут избежать синдрома старичка с трубочкой.
А что же, в таком случае, вас мучит?
Я не стыжусь того, что плохо вижу и плохо слышу, но я стыдилась бы, если б не смогла понять того, что мне говорят. Мне казалось, что с этим у меня проблем нет. Недавно я успешно прошла нелёгкий тест: молодой человек, проявлявший с утра некоторую задержку реакций, пояснил мне, что «на вчерашнем мероприятии настукался как «мессершмидт». Я сразу сообразила, что вследствие какого-то ларингологического недомогания ему слышатся звуки, подобные звукам мотора подбитого немецкого военного самолёта.
Браво! Я горжусь вами.
Однако же, я сломалась. Это случилось в пятницу, когда я читала в «Газете» заметку под названием «Нам нравится малиновое». До тех пор я полагала, что вкус мороженого не является той проблемой, с которой мне не удастся интеллектуально справиться. Тем не менее, взгляни сама:
«Впрочем, летом вообще нет лучшего десерта, чем мороженое, — убеждена одна треть респондентов из центральной части Польши, среди которых преобладают любители комедии. Лишь бы только его состав был основан на натуральных компонентах (особенно обращают на это внимание владельцы собак), и лишь бы оно не было слишком калорийным — это подчёркивают приверженцы «крутых» фильмов».
Прочитав это, я даже и теперь ещё чувствую себя так, словно меня стукнул «мессершмидт».


Те рассказы, о которых я написала выше, я не нашла. Но нашла три других, которые тоже раньше читала.

«О бессилии.
Игнатий живёт у меня в ванне. Собственно говоря, он карп. Обстоятельства, которые связали наши судьбы, были так же просты, как просты чаще всего и бывают те обстоятельства, которые соединяют чьи-либо судьбы.

Мы имеем на то достаточно примеров в литературе: знакомство во время вечеринки — Ромео и Джульетта, совместный отдых у моря — Тристан и Изольда, общее место работы — Вальчак и Петрашевска из произведения под названием "Предприятие вырабатывает", и это если ограничиться одними лишь классическими примерами.
С Игнатием всё происходило немного иначе лишь постольку, поскольку, как я уже сказала, Игнатий — это карп. Но вот для карпа обстоятельства были как раз достаточно типичные. Я купила его на праздники с расчётом умертвить, а затем, неживого, съесть. Наш дворник, однако, уехал в Козел к сыну, и ситуация осложнилась. Никто другой во всём доме не захотел умертвить Игнатия, и в итоге мне пришлось срочно купить в кулинарии какую-то замену на праздники, а Игнатий поселился в ванне. Случилось это девять лет назад.
Я всегда мечтала о каком-нибудь живом существе. Собаку я держать не могла, потому что нет условий. Приручила было трёх мышек в кухне, но потом подобрала замёрзшего маленького кота, который мне тех мышек и съел. Потеряв к коту всякий интерес, я отдала его дворнику. Впрочем, дворник забрал кота в Козел и подарил сыну, которому очень хотелось избавиться от мышей. В Козле, однако, кот охотно пожирал ветчину, а к мышам и не притрагивался, за что был выброшен на улицу и бесславно сгинул. Он сгинул поистине современной смертью: отчасти потому, что ел мышей, и отчасти потому, что их не ел.
После того, как само провидение спасло Игнатия, я решила вообще его не убивать. Впрочем, вскоре я к нему привязалась, и вот тут-то и начался настоящий конфликт.
Игнатий не обращал на меня ни малейшего внимания. Он никак не реагировал на меня. Я для него не существовала.
Прекрасно понимая, что напором ничего не добьюсь, я решила быть терпеливой. Кажется, карпы живут больше ста лет, так что времени у меня ещё много. По правде говоря, о его возрасте я ничего не знаю, но выглядит он молодо.
— Игнатий, — говорю я ему, присев у ванны, — Игнатий, это я.
И не говорю больше ничего, потому что в этом заключено всё.
— Игнатий, это я, Игнатий…
И я наклоняюсь над водой, чтобы он увидел меня одним из своих глаз.
Он меня видит. Всякий раз заново, я убеждаюсь в этом болезненным для меня образом: когда я протягиваю к нему руку, то он с омерзением убегает. Девять лет я протягиваю к нему руку самым мягким, самым тихим из жестов — в надежде, что однажды он приблизится и доверчиво ткнётся в мои пальцы своим мокрым ротиком.
— Игнатий, это я…
А он плавает в ванне, и я знаю, что ни один мой даже самый безумный или самый отчаянный поступок не сможет его тронуть. Он равнодушен как вещь. Более того. Он равнодушен как мужчина, который ушёл.
Но ведь прошло-то всего лишь девять лет. Может быть, он ещё переменится?
Когда за стеной кто-то терзает всегда одну и ту же сонату Моцарта, ошибаясь всегда в одном и том же месте, а за окнами падают мокрые хлопья мерзкого варшавского снега, я мечтаю. В своем воображении хозяйка я. Вот однажды я присяду около ванны и шепну:
— Игнатий, это я…
А Игнатий высунет голову из воды и скажет… нет, сказать-то он ничего не скажет, это уж слишком. Но он залает. Или засвистит. Да. Скорее всего, он засвистит. А когда я уеду в отпуск, он будет очень печальным.
— Ты и представления не имеешь, как он по тебе тоскует, — будут мне рассказывать домашние, — уж ты взяла бы его с собой в миске, в эту свою Ястарню, потому что здесь он не ест, не пьёт.
Это всё мечты. Но так, если по правде, мне бы вполне хватило, чтоб увидев меня, он, например, подмигнул. За столько лет нежности всего лишь один раз подмигнуть, — спросите вы, — и уже хорошо? Да, дорогие мои. Неужели вы и в самом деле этого не понимаете?"

«Надо же навестить больную!

Грипп — хвороба прилипчивая. Вроде Дзюни Палюсинской; кто её не знал, тот её узнает. А уж к кому она прицепится — как ни сопротивляйся, всё равно в постель уложит.

Так и я — ходила, ходила, сея вокруг заразу, и всё равно свалилась. Напихав всякой дряни в нос, уши и горло и обмотав шею тёплым шарфом от болезней (в каждом доме есть такой шарф — им обвязывают шею, живот, почки или ногу), я накинула на голову большой платок, влезла под одеяло, погасила свет и подумала: «Как хорошо, что…» Но что именно хорошо, я так и не успела додумать, потому что в прихожей позвонили.
Пришлось встать с постели и, кляня весь белый свет, вытащить из ушей и носа всё, что я перед тем в них вложила, а также снять шарф и платок (с того дня, как я выскочила на звонок в чём была, то есть в ширпотребовской — можете себе представить! — фланелевой пижаме, в бигудях и с косметической маской на лице, и вдруг оказалось, что пришёл выписывать счёт за газ тот самый молодой человек, который мне давно нравился, — с тех пор я отворяю дверь не иначе, как подготовившись хоть сколько-нибудь ко всякой неожиданности).
Открыв наконец дверь, я впустила в дом волну холодного воздуха и свою приятельницу Зосю.
Взглянув на меня, Зося с радостным изумлением воскликнула:
— До чего ж ты плохо выглядишь! Просто ужас! — И, довольная, быстро оглядела себя в зеркало, говоря: — Я слышала, ты заболела, вот и пришла узнать, не надо ли тебе чего. А ты, оказывается, вовсю бегаешь по квартире! Хороша! Сейчас же ложись в постель!
Я сейчас же легла в постель, а Зося поставила на плиту чайник. Потому что, заявила она, мне надо выпить чего-нибудь горячего.
В дверь позвонили.
— Лежи, я открою! — крикнула мне Зося и пошла открывать дверь.
— Говорят, она больна, — услышала я озабоченный голос своей соседки Ванды. — Дай, думаю, зайду, посмотрю, не надо ли чего.
— Ей нужен покой, — наставительно пояснила Зося. — Хочешь чаю?
По-видимому, Ванда хотела чаю, потому что я услышала, как они, весело болтая, стали хозяйничать в кухне.
В дверь позвонили.
В прихожей послышались оживлённые голоса Ханки и Эльжбеты:
— Говорят, она больна? Мы забежали узнать, не надо ли ей чего-нибудь-
— Ей нужен покой, — сказала Ванда.
Чайник снова долили, и все мои четыре подружки, дружно закусив, уселись вокруг моей постели.
Я прикрыла глаза. Вокруг меня завязалась оживлённая беседа.
— Так что слышно у Мелюни? Всё это ужасно глупо! Ну какая может быть недостача при таком грошовом обороте? Тем более она во всём такая педантка…
— Кто это Мелюня? — с усилием спросила я.
— Да ты её не знаешь. Я, конечно, ничего не говорю, может, она и педантка, но эта её история с Казиком вряд ли помогла ей. Впрочем, история довольно любопытная.
— Какая история? — допытывалась я слабым голосом.
— Ну какая тебе разница, ты ж её всё равно не знаешь. Лично я, честно говоря, подозреваю, что сам Казик и подложил ей свинью. Он дружит с мужем Инки…
— Какой Инки? С каким мужем? Ну скажите же мне!
— О господи, «какой, с каким»! Что тебе до них, раз ты их не знаешь. Так вот, муж Инки был замешан в этом знаменитом деле в Радоме…
Томившие меня жар и головная боль, звон голосов, сигаретный дым — всё смешалось в серую туманную массу. Эта масса наваливалась на меня, становилась всё гуще.
Мои подружки весело хохотали, пили чай, в комнате было черно от дыма, а по радио какая-то дама во весь голос угрожала: «Уйду совсем, навек исчезну…»
Ханка пыталась перекричать её:
— Жалко, что вы её не видели! Она выглядела, как
новоиспечённая генеральша! И чего только она на себя не напяливает!
— А этому идиоту всё нравится.
— Какому идиоту? — прохрипела я.
— Господи! Да ты же его всё равно не знаешь
Я села. В съезжавшем набок платке, с пылающим от температуры лицом, мечущая вокруг кровожадные взгляды, я, должно быть, выглядела устрашающе, потому что мои подружки посмотрели на меня и умолкли.
— Выключите радио, — сказала я спокойно.
Они выключили.
— Перестаньте курить.
Они погасили сигареты.
— Проветрите комнату. Дайте мне чаю. Не такого! Горячего! И сию минуту скажите мне, кто выглядел, как новоиспечённая генеральша, какому идиоту всё нравится, что слышно у Мелюни и кто такой Казик. Кто здесь, чёрт подери, болен?!
Я проснулась.
Мои подружки весело хохотали и пили чай, в комнате было черно от дыма, а по радио какая-то дама лепетала: «Типи-типи-типсо, калипсо, калипсо».
Эльжбета пыталась перекричать её:
— Психопатка! Уйти от такого мужа! Он же ей завтрак в постель подавал!
— Какая психопатка? От какого мужа? — простонала я.
— Что ты всё время спрашиваешь, ты же их всё равно не знаешь! Кстати, который час?
— О боже, девять!
— Что? Уже девять? Я должна бежать!
— И я тоже!
Мои подруги засуетились, и едва я успела поблагодарить их, как они уже оказались на лестничной клетке, откуда донёсся их щебет:
— Целый вечер потерян! Но нельзя же было оставить её одну! Так она хоть развлеклась немножко.
— Конечно. Надо же посидеть возле больной, подать ей что-нибудь. Болезнь есть болезнь.
— Хороша больная, нечего сказать: лежит в таком дыму, что хоть топор вешай!
— Ладно ещё, что хоть лежит. А то, когда я пришла, она по всей квартире таскалась.
— Слышишь? Она опять встала, окно открывает!
— Радио выключила. На неё не угодишь.
— Пошли, не стоит вмешиваться! Пусть делает что хочет, раз она такая неблагодарная!
Голоса затихли.
Я потащилась в кухню мыть посуду.
Перевод З.Шаталовой

СТЕФАНИЯ ГРОДЗЕНЬСКА "УМНАЯ ЖЕНЩИНА"

До обобщений, впрочем, я дошла гораздо позже. До каждого обобщения доходят, топча свои собственные следы.
А тогда я увидела тебя в самый последний момент. Уже было слишком поздно притворяться, что не вижу. Ты шёл с незрелой седоволосой кошечкой. (Кошки с цветом волос под седину заполняют в природе нишу, возникающую из-за действительно седых женщин с волосами, покрашенными в рыжий цвет). Кошка висела на твоей руке, модно дёргалась и демонстрировала близость. В декольте у кошки, переходившем все мыслимые границы, кипел бюст. Благодаря ложбинке, которая образуется между полушариями, такое декольте производит впечатление, будто кто-то голый повернулся к тебе задом.
Словом, кошка была чертовская. А ведь известно, что чем кошка более чертовская, тем глупее выглядит обвешанный ею и застигнутый врасплох. Поэтому, когда наши взгляды встретились, на твоём лице появилось обычное в таких случаях выражение: мешанина из злости к кошке, ярости ко мне и удовлетворённости собой.
У меня было три возможных варианта действий:
а) ударить кошку по голове только что купленной копчёной скумбрией, а затем разразиться плачем,
б) холодно кивнуть и с безразличным видом пройти мимо,
в) подойти к вам с так называемой естественной улыбкой.
Надо ли говорить, что самым близким моему сердцу, самым искренним и самым правильным было бы действие «а», со скумбрией и плачем. О, но такие вещи ведь не для меня. Ты меня знаешь. Ясное дело, что я выбрала вариант «в».
— Как дела, — жизнерадостно сказала я, — представь меня своей спутнице.
Кошка протянула мне мокрую лапу и что-то мяукнула.
— А вы в какую сторону? — прощебетала я, словно бы не знала, что на маёвку в Лазенки.
— В противоположную, — ответил бы ты, если б был откровенен. К счастью, для каждого из нас это был неподходящий момент для откровений.
Слово за слово (мы с тобою ворковали как голубки, а кошка насупилась и молчала), и я предложила вас чуточку проводить. По дороге я произнесла монолог на тему прекрасного кошкиного платья, и хоть последний бы дурак сообразил, что происходило оно из обычного магазина женской одежды, я выразила свою радость, что в наших комиссионках можно достать столь изящные и оригинальные вещи.
— Нет никакого смысла тратить валюту в Париже, — восхищалась я, бросая на тебя циничные взгляды.
Палку я постаралась не перегибать. Уже несколько минут спустя я распрощалась с ними, выразив надежду продолжить то, что я бесстыдно назвала «столь приятным знакомством». И одиноко побрела за брынзой, давясь по пути твердеющими в горле слезами.
Потом уже, когда мы с тобой встретились один на один, у меня снова было три возможных варианта действий:
а) разбить у твоих ног вазу за 275 злотых, а затем разразиться плачем,
б) сидеть с каменным лицом в ожидании объяснений,
в) не придавать случившемуся никакого значения.
Надо ли говорить, что самым близким моему сердцу, самым искренним и самым правильным было бы действие «а». О, но ведь такие вещи не для меня. Ты меня знаешь. Ясное дело, что я выбрала вариант «в».
— Красивая девушка, — сказала я безмятежно, — и при этом очень симпатичная. И, по-видимому, неглупая. Во всяком случае, она производит такое впечатление.
Я говорила это, а у самой перед глазами стояла её наглая и тупая физиономия. Ты взглянул на меня и улыбнулся.
— Знаешь, что я тебе скажу? Ты умная женщина.
Да. Я умная женщина. Всякий раз, когда я делаю что-то бесконечно бессмысленное против самой себя, я слышу эту формулировку.
Всякий раз, когда кто-то лишает меня моих прав, а я с улыбкой соглашаюсь на это, меня хвалят: «Ты умная женщина».
Ещё никогда мне не приходилось слышать это определение в приятных для меня обстоятельствах.
Я очень серьёзно задумываюсь, не должна ли я, наконец, немного поглупеть.


В верхнее тематическое оглавление
Тематическое оглавление (Рецензии и ругань)

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив