Старец Холмогорий о св. Девяностых

holera_ham — 03.01.2022
Прошлое России, нынешняя Вна.

а новогодними застольями едва не потерялся очередной заметный тридцатилетний юбилей - тридцать лет назад был введен "гайдаровский" указ о свободных ценах в торговле. В Россию методом шоковой терапии пришел "свободный рынок".

Апологеты того решения обычно говорят о том, что именно этот указ сделал падение коммунизма и рыночную экономику России неотменимыми, что магазины начали немедленно ломиться от сказочных яств по свободным ценами.

Второе, кстати, совершеннейшая неправда - никакой сказочной скатертью-самобранкой бывшие советские магазины не стали. Первое время рыночными торговыми посредниками были оптовые базы (с самого начала контролировавшиеся криминалом) и торговцы-одиночники у метро, закупавшиеся на этих базах. Одной из таких метроторговок была моя бабушка-пенсионерка, Александра Васильевна, ушедшая от прилавка на пенсию аж в 1978 году и вынужденная в 1992 ненадолго вернуться в торговлю снова, так как надо было кормить семью. Она ехала на такую базу, покупала там несколько банок импортной тушенки и продавала их у ближайшего метро. Схема работала январь-февраль, а к марту начала давать сбои и бабушка это дело бросила.

Зато не давала сбоев запущенная "гайдаровским" указом инфляция. Всего за несколько месяцев она полностью уничтожила сбережения, а с ними и самоуважение и, зачастую, жизнь советского "среднего класса" - сберегательные счета, копившиеся десятилетиями, деньги на квартиры и машины, отложенное на похороны все в одночасье оказалось "обнуленным". Забег к новому благосостоянию всем приходилось начинать заново, причем в наиболее благоприятном положении оказались расхитители и бандиты, а также те, кто находился в личных хороших отношениях с новой властью на разных уровнях.

Не за гибель коммунизма, не за свободный рынок, а именно за это обнуление достатка и судьбы и ненавидят наши сограждане, прошедшие через девяностые, пресловутого "гайдарочубайса".

Режиссер Евдокия Смирнова сравнительно недавно рассказывала о том, что её муж, Анатолий Чубайс, узнал о бандитском беспределе девяностых и о том, как тогда жилось простым людям, только из сериала «Бригада», просмотренного с подачи супруги с пятнадцатилетним опозданием. Это, пожалуй, всё, что нужно знать о многочисленных флешмобах «назад в девяностые», спонсируемых всевозможными либеральными фондами при поддержке Чубайса, ельцинской семьи и их многолетних соратников.

Эти люди искренне думают, что нам в ту эпоху было так же хорошо и весело как им, а потому, достав четверть века спустя пожелтевшие с диковатой цветокоррекцией фото, мы взглянем на себя безбородых, плохо одетых, голодных и злых и с умилением вздохнем: «Зато была молодость и… свобода». Такой нелепый расчет основан на главном непонимании — именно молодости-то у нас и не было. Гражданин Чубайс и компания её у нас украли.

Особенно хорошо прошлись по моему поколению 1975 года, которому когда рухнул СССР исполнилось 16, а когда с «дефолтом» начался закат ельцинско-чубайсовской модели было уже 23. Никуда нельзя было съездить, поскольку всюду появились границы, инфраструктура была развалена, транспорт работал со сбоями и обычное путешествие превращалось, порой, в довольно опасное приключение. Невозможно было дойти до метро от гостей у девушки, не нарвавшись на какую-нибудь гопоту или пьянь — ощущение небезопасности, беспомощности было всеобщим.

Те кому повезло смотрели в ужасе по телевизору как на Кавказе берут в заложники или отрезают головы тем, кому не повезло. Никакого интернета ещё не было и люди целыми днями поглощали отраву, лившуюся из телевизора — ложь и русофобия, порнография и пошлость. Про чувство униженности от необходимости по десять лет носить отцовские обноски или есть что попало, которым сопровождалась эта «свободная» жизнь я и вовсе не говорю.

«Свобода», бывшая наградой за эти годы унижения тоже не впечатляла. Да, можно было сравнительно безнаказанно издеваться над позорищем-президентом, тем самым втаптывая в грязь идею государства как таковую. Но сменить этого президента оказалось нельзя. Да, можно было до одури избирать оппозиционный парламент, но только парламент этот самими же избирателями воспринимался не иначе как бессильная несмешная клоунада с драками и бессмысленными разговорами.

Можно было купить в переходах метро «Майн кампф», «Арийские веды» и прочую запрещенную сегодня ахинею, — результатом была стремительная интеллектуальная деградация патриотически настроенных граждан. Когда в конце десятилетия, после «дефолта» и с началом интернета патриотические интеллектуалы взялись за головы, то выяснилось, что даже в плане умственного развития мы потеряли время зря — зачастую читали не те книги, думали не о том, не будь 90-х, и мы, и власть были бы гораздо умнее.

Понятно, что были люди, которым этот мир очень нравился. Они и сейчас считают, что «при дедушке был порядок». У них были баксы, тачки, мобилы, экстази, кокаин, телки и текила. Эти ребята делали реальные дела (то есть воровали) и смотрели на нас как на «лошков из подворотни» (цитата). Мы про их мир читали в журнале «Ом», сидя на вахте какого-нибудь «Института физкультуры». Иногда, когда сталкивались вживую, замирали от ужаса пополам с диким восхищением: «А что, так можно?».

Степень представлявшейся тогда само собой разумеющейся аморальности, продажности, подлости нам сегодня, спустя двадцать лет стабильности, кажется просто невозможной и когда в виде новых скандалов всплывают старые истории оттуда, то кажется, что так не бывает. В стране только что узнавшей, что Бог всё-таки есть, эти ребята жили так, как будто Бога совсем нет и для верности полировали сверху томиком «Ницше» — ни в какой нацистской Германии никогда не было такого числа практических ницшеанцев как в России девяностых.

Впрочем, Бог был. Россия той эпохи, конечно, и в самом деле была страной религиозного возрождения — искренне верили, искренне молились, с увлечением изучали православное богословие и вели споры о том, что православно, а что нет. Но только происходило всё это среди моря разливанного сект и оккультизма — среди аум синрикё и былых братств, кашпировских и чумаков, ведьм и астрологов, которыми потчевал телевизор. Да и среди православных общее чувство непрочности и безответственности вело к тому, что сплошь и рядом человек из-за мелкой обидки уходил в церковный раскол и превращался в религиозного шатуна.

Вот это чувство непрочности, скользкости и склизкости всего вокруг, чувство «свободы» тела, сорвавшегося с крыши, и было главным самоощущением эпохи, которого Чубайс и компания, конечно, не замечали, поскольку были заняты более интересными вещами — раздачей собственности друзьям и подельникам и убийством социалистической экономики, которое выразилось совсем не в развитии нормального капитализма, а в беспощадной осатанелой деиндустриализации.

Весь этот разграб (как удивительно точно обозначил положение дел Солженицын) подавался с заклинаниями «Иного не дано. Альтернативы нет!». И это была главная ложь реформаторов ельцинского времени. Иной сценарий реформ был не только возможен, но и единственно логичен, а фактически осуществленная последовательность реформ была варварством, противоречившим базовым принципам экономики, на что указывал в своей книге «Глобализация: тревожные тенденции» крупнейший современный экономист нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц.

Постсоветскому человеку начали наносить удар за ударом, противоречившие всякому здравому смыслу и базовым принципам экономики. Первой акцией нового правительства было введение свободных цен и разгон маховика инфляции, буквально за недели уничтожившего все накопления предшествующих десятилетий.

В рыночную экономику граждане России вступили ободранными как липка, без всяких накоплений, а значит, не могли полноценно участвовать в приватизации, не имели возможности инвестировать. Они быть может, и хотели бы обогащаться, приобретать собственность, инвестировать, но им было банально не на что это делать. А "либеральные экономисты" из телевизора рассказывали о "рыночной неэффективности" советских людей. По сути, жизнь старших поколений, прожитая в рамках советской системы, где они делали накопления по ее правилам, обесценилась.

В этом и состоит ответ на вопрос, почему жители столь богатой страны живут настолько бедно. Потому что они всего за сто лет пережили несколько крупных экономических и социальных дефолтов.

Первым был дефолт революции и гражданской войны — ограбление и изгнание имущих классов и всеобщая разруха гражданской войны и голода. Вторым был дефолт коллективизации, когда немного набравшую жирка за эпоху нэпа русскую деревню ограбили подчистую и частично уничтожили. Третьим был дефолт, вытекший из шока войны — гибель людей, разрушения на оккупированных территориях, где до войны была сосредоточена значительная часть экономического и человеческого потенциала.

Послевоенное время характеризовалось в СССР, как и во всех развитых странах, восстановлением и накоплением капитала, причем сравнительно равномерно распределенного. На Западе это делалось через механизмы социального государства, в СССР — через во многом аналогичные механизмы, отстроенные при Хрущеве и Косыгине — Брежневе.

Конечно, советский человек не мог себе позволить западного уровня жизни, но определенные накопления у него имелись. Именно их подчистую уничтожили гайдарочубайсовские реформы. Постсоветский гражданин оказался «голым человеком на голой земле». Ну а чтобы чего не вышло, в 1998 году последовал контрольный выстрел в голову. Были уничтожены еще и накопления, сделанные за «лихие девяностые». Фактически все, кроме олигархов, вступили в новое тысячелетие ограбленными подчистую.

Споры: куда вложил свой ваучер, вызывает у того, кто жил в 1992 году, только одну реакцию из известного тогдашнего анекдота про поручика Ржевского: «Гусары, молчать!».

Я сам, кстати сказать, вложил ваучер куда удачней Чубайса — в свой умственный рост. Родные продали мой «приватизационный чек» у метро людям «куплюваучер» за что-то вроде 8000 рублей, и я отправился в знаменитый букинист в Столешниковом, где приобрел себе на эту сумму «Осень средневековья» Йохана Хейзинги, «Средневековую Россию на международных торговых путях» М.Н. Тихомирова и что-то еще, несомненно, поднявшее мой уровень интеллектуального развития. Так что по сравнению с теми, кто вложился в какой-нибудь «Хопер-инвест» и прочие отличные от других компании, я пусть немного, но выиграл.

Ваучерная приватизация была аферой от начала и до конца. У меня были знакомые, которые на свои чеки приобрели акции мало кому тогда известной и мало кого интересовавшей компании «Газпром». В начале 2000-х эти акции приносили миноритариям кое-какой доход. Но мизерный и становившийся все меньше, что контрастировало с прочими достижениями супермонополии и доходами ее уборщиц. Этот пример показывает, что никаких по-настоящему выигрышных билетов в лотерее имени Чубайса попросту не было.
«Рыночные реформы» Гайдара — Чубайса уничтожили тот самый средний класс, который сформировался за позднесоветский период в СССР и который имел все шансы плавно перетечь в нормальный постсоветский средний класс. Единственное, на что Чубайс расщедрился в отношении этих людей, — это бесплатная уступка им выделенных советской властью квартир, которой большинство воспользовалось. Однако, по сути, это было лишь «отступное» за отказ граждан от участия в дележе промышленности и прочей госсобственности, созданной практически неоплачиваемым сверхнапряжением советского человека, продукты труда которого были попросту украдены.

Инфляционным ограблением дело не ограничилось. После сгорания сбережений последовала «борьба с инфляцией» в виде так называемой монетаристской финансовой политики, оставившей экономику без денег. Старые накопления исчезли, новые делать было невозможно, так как деньги стали дефицитом. Так называемый твердый курс рубля, которым так гордится Чубайс, был гибелью для большей части страны, получавшей мизерные зарплаты или получавшей их кастрюлями и плюшевыми мишками со своих заводов.

«Если для этих людей и для страны в целом завышенный валютный курс был катастрофой, то для нового класса бизнесменов он был благодеянием, — отмечает Стиглиц, — Они тратили меньше рублей на покупку своих «мерседесов», своих сумочек от «Шанель» и импортируемых итальянских деликатесов. Для олигархов, пытающихся выводить свои деньги из страны, завышенный курс рубля также был благодеянием — ведь это означало, что они могут получить больше долларов за свои рубли, пряча прибыли на счетах иностранных банков». Этот новый класс развлекался, как в рулетку, игрой в ГКО, но в 1998-м и его тоже в значительной части ждало разорение.

При этом свобода цен, на деле, была не всеобщей. Цена на природные ресурсы и энергию держалась на принудительно низком уровне (иначе бунт вспыхнул бы немедленно), а это значило, что проще было закупить по низким ценам сырье, или даже разобрать на сырье дорогие станки заводов и продать это на Западе, чем что-то произвести и поставить на внутренний рынок на котором денег ни у кого не было. Сперва убив сбережения инфляцией правительство затем начало бороться с инфляцией с помощью монетаризма, то есть оставило страну вообще без денег. Зарплату выдавали кастрюлями и плюшевыми мишками, сделки заключались по бартеру. Те немногие средства, которые у граждан имелись они, разумеется, тратили на импорт, перед которым были сняты все преграды.

Большинство российских производств потеряли всякий смысл, а их приватизация оказалась, соответственно, не инвестициями, а торопливой раздачей за бесценок неликвида на металлолом, и помещения, которые можно сдать в аренду. Конкуренция между претендентами на куски «пирога» велась бандитскими методами, так как государство либо срослось с мафией, либо полностью отключилось.

ВВП страны катастрофически провалился (лишь в 1997-м поплавок чуть вынырнул — на 1,4 %, но тут же последовал дефолт 1998-го). Стиглиц подчеркивает одну очень важную мысль. Экономический спад необратим. Это ложь, что можно спуститься на дно, оттолкнуться от него, а потом все компенсировать. Потерянное для экономики десятилетие потеряно навсегда и выражается в конкретных жизнях конкретных людей, которые оборвались в период всеобщей нищеты и безысходности. Если в 10 лет у вас не было велосипеда, а в 40 есть кадиллак, то в 10 лет у вас все равно не было велосипеда — если в 2022 у вас будет высокий ВВП, то в 1992 он у вас все равно был низкий и это уже навсегда и стоило жизни и здоровья миллионам людей, что и отразилось на демографических показателях — смертность превысила рождаемость, народ начал вымирать и до сих пор в полной мере не оправился от шока.


Товарное изобилие было изобилием импорта и было до конца 1990-х доступно в основном жителям столиц, причем в весьма ограниченных масштабах, так как денег на пользование им попросту не было. Автор этих строк принимал участие в тогдашних экономических процессах в более чем скромной роли книготорговца, получающего процент с продаж. Книготорговец я был одаренный. И каждый день полученной прибыли нам с женой хватало на то, чтобы... купить хот-дог и умять его за обе щеки, а дома попить чаю с конфетами «Буревестник». Можно себе представить, как жилось тем, у кого не было доступа к столь же «шикарным» рыночным возможностям. Верхом нашего накопления капитала была покупка у соседей-книготорговцев двухтомного древнегреческого словаря Дворецкого.

Иными словами, именно политика ельцинского правительства, — инфляционное сгорание накоплений и удавка монетаризма, искусственный экономический спад, разворовывание госсобственности, поляризация неравенства, валютная система к выгоде потребителей импорта, — сделала нас в 90-е практически нищими. Именно она лежит в основе того, что богатая страна и сегодня живет настолько бедно - за нами тянется шлейф двух искусственных бедностей, сформированных революционными потрясениями - ленинской и ельцинской

«Нам нужны быстрые реформы, чтобы коммунисты не вернули всё назад!» — кричали Чубайс и Гайдар. Это были либеральные большевики, ощущавшие, что их власть, сочетавшую радикально либеральные эксперименты в экономике с полным пренебрежением внешнеполитическими интересами страны, единством расчлененного беловежскими границами русского народа, традициями русской цивилизации, долго никто не вытерпит. Даже на крови 93-го года она продержалась в своём классическом реформаторски-клептократическом виде едва шесть лет. За это время они ничего не построили, но успели много чего разрушить и много кого убить. Не имея времени, они украли его у нас.

Почему был избран этот вариант, "Гайдаро-Чубайс" особо никогда и не скрывал. Целью был, по сути, физический геноцид противников нового экономического и политического порядка. «Сорок лет пустыни», — как повторяли тогда более радикальные кадры типа Новодворской. Характерно, что этот геноцид не был направлен против «коммунистов» в строгом смысле слова.

Позднесоветский средний класс, военные, сотрудники ВПК, которых уничтожали реформаторы, были еще недавно настроены довольно реформаторски — не любили коммунистов, зачастую приветствовали перестройку, голосовали в 1989–1990-м за демократов. Среди оппозиции 1993 года были не только коммунисты, значительную роль играли недавние противники КПСС. Напротив, правительством руководил недавний завотделом журнала «Коммунист», и поддерживали его люди, бывшие плотью от плоти советской номенклатуры.

Однако уничтожаемые реформами социальные слои, несомненно, были ориентированы на самостоятельное место России в мире. Не случайно, что все 90-е они концентрировались вокруг лозунга «За державу обидно». Им же противостоял слой бездумных потребителей импорта, для которых возможность доступа к туфлям «Гуччи» и турецкому берегу перевешивала любые внешнеполитические, социальные, даже экономические — в смысле долгосрочной жизненной стратегии — соображения.

Практически любая другая экономическая политика, которая могла бы проводиться вместо гайдаровской, мало того — отказ вообще от всякой экономической политики, отпуск экономики на самотек не имели бы столь катастрофических результатов, как «рыночные реформы» шокотерапевтов. 1991–1998 годы были периодом, когда был реализован практически худший экономический вариант из возможных.

Стиглиц подчеркивает, что, хотя советская тотально плановая экономика была неэффективна, а граждане утратили понимание азов рыночной системы, у России был великолепный задел в виде развитой науки, высокого уровня образования, особенно технического, самосознания развитой страны, первой запустившей человека в космос. Все это должно было помочь стране перейти из одной экономической системы в другую.

Разумеется, можно и нужно было действовать по-другому — сперва создать готовые действовать в условиях рынка институты — банки, биржи, регуляторов, суды, законодательство. Затем, опираясь на прочный институциональный фундамент начать приватизацию, в которой приняли бы участия граждане с их сохраненными сбережениями. Сформировать внутренний рынок и новые, завязанные уже не на плановую экономику, цепочки поставок сырья и продукции. После чего начинать отпускать цены, причем уже все сразу — и на конечную продукцию и сырьевые.

Протекционистским мерами следовало регулировать импорт, не давая иностранным товарам сразу мгновенно убить отечественное производство, дать ему приспособиться к новым реалиям. Государство на каждом этапе должно было выступать защитником, контролером, инвестором. И в итоге… мы получили бы ту же госкапиталистическую экономику, которую мы в итоге отстроили к середине 2010-х, но только стоящую на прочном фундаменте, а не поверх руин, как получилось в действительности.
Егор Холмогоров

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив