СКОВАННЫЕ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ (26)

putnik1 — 03.08.2022

Продолжение. Предыдущее здесь.




Наследник всех своих родных

А теперь, когда либералы в Гватемале, наконец, прочно взяли власть в свои руки, запустив процесс «либерализации» всего Перешейка, уместно спросить себя: почему? Даже с уточнением: почему так быстро, воистину, как карточный домик, рухнул дом, которой построил Рафаэль Каррера и всеми силами укреплял маршал Висенте Серна?

Всем, думаю, понятно, что дело не в качественном оружии, имевшемся у эмигрантов (правительство его закупило и вот-вот получило бы), и не в мексиканских «ихтамнетах» (президент Серна нашел бы винт с левой резьбой). Будь все так просто, в июне 1871 борьба не закончилась бы, весы качались бы еще долго, с переменным успехом. Но ведь все рухнуло, бесповоротно, и никто не поддержал, - а при таких вводных одна армия мало на что способна.

Кто-то скажет: маршал Серна оказался слаб. Не уверен. Даже будь жив дон Рафаэль, ему, максимум, удалось бы затянуть агонию «старого режима» еще лет на 5-10, а потом пришел бы крах. Просто потому, что традиционная база экономики выдохлась, а стало быть, и социальная база сокращалась, и старое умирало просто потому, что запас жизненных сил иссяк до упора.

Но вот что интересно. Сами гватемальские историки, если речь заходит о «Либеральной революции», неизменно возражают: нет, ни о какой революции речь не идет, можно говорить только о «Либеральной реформе», за которую и шла гражданская война, описанная выше. И это именно так. Даже не потому, что «революциями» в тогдашней Латинской Америке называли любой путч, завершившийся успехом, - прочие аккуратно именовали «pronunciamento» («провозглашение»), - типа, провозгласили, да не справились. Классика же: мятеж не может кончиться удачей, в противном случае, его зовут иначе. Дело в том, что никакого изменения формаций не случилось, просто перед наступающим Капиталом расчистили все завалы...

Впрочем, к теории давайте обратимся позже, - и поверьте, у нас будет еще не один случай, когда без теории никак, - а пока что факт: сеньор Мигель Гарсия Гранадос, которого с тех пор, хотя он и не требовал, «Чуффандином» называли только самые близкие, встал у руля, о чем мечтал всю свою на тот момент уже очень не короткую (61 год) жизнь. В условиях, которым любое первое лицо позавидует: ни намека на конкуренцию, никакой «активной оппозиции», никаких эмигрантов, бродящих по иностранным кабинетам, взыскуя поддержки. И длинный список реформ, которые обсуждались годами, и за внедрение которых в жизнь, наконец, можно было взяться.

Вернее, и можно, и нужно. Без раскачки. Сразу же велели сорвать старые, желтые с золотом консервативные флаги, сбить старые гербы, вместо них разместив везде, где только можно, новую символику. Ну как новую… Скорее новую-старую, либеральную, официально утвержденную еще во времена Морасана, а потом отмененную указом Карреры.

Затем быстро и эффективно переименовали официальные структуры: были «управы», стали министерства, как в Европе и США. Официально пригласили всех, «владеющих навыками и капиталами», приезжать в Гватемалу, дабы «трудиться на общее будущее», гарантировав льготы. В первые же дни взяли под стражу «врагов свободы», - всех детей Карреры и двух его «неформальных жен», а также всю родню Висенте Серны, - но вскоре, поскольку, похоже, сами не поняли, за что арестовали людей, к политике вообще никак не причастных, выпустили, и даже, как ни странно, принесли извинения. А потом…

Вот потом, хотя список реформ, считавшихся первоочередными и нужными, процесс как-то приостановился. Правительство, укомплектованное максимально радикальными либералами, пачками готовило документы, вынося их на подпись президенту, - а дон Мигель, просмотрев, основную часть законопроектов возвращал на доработку. Как правило, без объяснений, с доброй, немного усталой улыбкой человека, постигшего всю мудрость мира сего, а когда был в настроении, поясняя: да, это именно то, что нужно, но не совсем то. Нельзя, друзья мои, спешить. Понимаете?

И дальше: поспешишь – людей насмешишь, а то и хуже. Вот во Франции, сами знаете, поспешили, - а теперь половина Парижа в руинах. Потому что Коммуна. Как, не знаете? Ну ладно. Неважно. Важно, amigos, чтобы как в Англии. Там уже два века все реформы вводятся понемногу, после долгих дебатов, с учетом всех нюансов, - и никаких потрясений. Вот таким путем Англия стала тем, кем стала, и это нам лучший пример.

Естественно, всех «новых людей», обожающе, снизу вверх смотревших на великого лидера, ловивших каждое его слово, такая позиция президента удивляла, шокировала, сеньор Хусто Барриос, после победы – губернатор традиционно либерального Лос-Альтоса и второй безусловный авторитет либеральной тусы, позволял себе даже давить на дона Мигеля: дескать, время не ждет, действовать нужно быстро, жестко, если нужно, с применением силы, а закон можно написать и потому. История нас оправдает!

Тщетно. В этом вопросе дон Мигель, очень не любивший конфликтов, оказался несгибаем. Умолкал, переводил тему на другое, - но проекты не визировал, а без подписи президента они не обретали силу законов, и даже дон Хусто, осознавая, что кричит в стенку, в конце концов, чертыхаясь, убывал в Лос-Альтос.

Соратники недоумевали, удивлялись, некоторые даже начинали злиться, а между тем, ларчик открывался просто. Практически все они, тридцати-, тридцати пяти-, максимум, сорокалетние были новым, уже третьим, считая от Морасана, поколением центральноамериканских либералов, и хотя на портреты дона Франсиско, которого никто из них лично не знал и даже вживую не видел, едва ли не молились, исповедовали совсем иные ценности.

Если совсем кратко, либералы первого поколения, Морасан и его круг, были чистыми идеалистами, истово верующими в Просвещение, автоматом пробуждающее в человеке все хорошее, - и никаких практических действий для претворения идеалов в жизнь. По их мнению, достаточно было победить всех плохих людей, объяснить всем хорошим людям, что самое главное – Единство, и всё. Отчего, при всех успехах и талантах, и проиграли.

Второе поколение, годившиеся Морасану в сыновья, знавшее его лично, на всю жизнь проникшиеся его обаянием, тем не менее, было более практичным. Они, - тот же дон Мигель или, скажем, сеньор Херардо Барриос, - понимали, что теория без практики суха, видели, что конкретно следует делать, но все же, как ни крути, «дети колониальных времен», были связаны некоторыми предрассудками, тормозившими рывок даже к самой великой цели, если средства для ее достижения казались недопустимыми.

И совершенно иначе рассуждало поколение № 3, полностью принявшее модный в то время «позитивизм» Огюста Конта, в приложении к социальной сфере постулировавший, что общество есть не совокупность индивидуумов, но единый организм, где место каждого определено в соответствии с аксиомой «любовь как принцип, порядок как основание, прогресс как цель». А смысл государства в том, чтобы «объединять частные силы для общей цели и предупреждать фатальную склонность к противоречиям».

То есть, если проще, технический и экономический прогресс самоценен сам по себе, всё (и все), кто, неважно почему, мешает прогрессу, есть «мусор Истории», который можно и нужно сметать с пути без эмоций, в чем и заключается главная обязанность государства. А если совсем просто, то человек в понимании позитивистов не значил ничего. Совсем. Никакие интересы личности, никакие интересы классов или (на худой конец) сословий не предусматривались. Только Прогресс. Технический и экономический. Неважно, какими средствами. А отсюда и сложности с доном Мигелем, человеком старого чекана, не умевшим понять такие простые, научно обоснованные аксиомы…



Хвост вертит собакой

Впрочем, сложности сложностями, но ведь Прогрессу на сложности плевать, а люди всего лишь исполнители воли его, - и если президент почему-то (неважно почему) объективно занимается саботажем, значит, Прогресс следует внедрять на местном уровне, правильно? Правильно.

Вот и дон Хусто Барриос, как губернатор Лос-Альтоса, а неформально еще и безусловный идейный вождь радикалов, начал реализовывать реформы в провинциальном масштабе, справедливо рассудив, что сеньору Гарсия Гранадосу, когда дело будет сделано, придется либо поддержать инициативу, пусть и нехотя, либо публично объяснять, почему либеральные реформы, которых он сам требовал много лет, теперь, когда все пути открыты, проводить нельзя, чего он сделать не сумеет.
А чтобы не переборщить, начали с малого, но главного, именно того, что считалось самым принципиальным и необходимым, - с удара по «мракобесию».

Из Лос-Альтоса в столицу под конвоем депортировали всех иезуитов, объявив, что ноги их больше в департаменте не будет. Так же поступили и несколько других губернаторов, и в результате получилось, что дон Мигель или распорядится выслать всех членов Ордена Сердца Христова из страны, или позволит им, предмету самой лютой ненависти «людей Прогресса», остаться в столице, тем самым показав, что он, на самом деле, вовсе не либерал, а ультра-консерватор.

По сути, временному президенту, который сам иезуитов весьма не жаловал, но опасался резких шагов, не оставили выбора, и 3 сентября, дав смиренным братьям 24 часа на сборы, их выслали из страны навсегда. После чего, итожит Николай Леонов, автор лучшей монографии о Перешейке, вышедшей в советские времена, «В ответ церковники подняли индейцев на вооруженное восстание, а затем склонили консервативное правительство Гондураса начать войну с Гватемалой», - на самом же деле, если отбросить вульгарную схоластику, которую сами основоположники марксизма-ленинизма вряд ли одобрили бы, не так все было, совсем не так.

Если без глупых схем, иезуиты, изгнанные из Латинской Америки еще испанцами, а в Гватемалу возвращенные Каррерой, в социальной структуре общества играли роль весьма специфическую. Монастырей они, в отличие от других орденов, не имели, обширных земельных владений тоже, а занимались почти исключительно работой с «коренными».

Поселившись в их поселках и выучив местные языки, они учили краснокожих детей грамоте, пению, лучших отсылая продолжать учебу на Кубу, а то и в Европу, обладая некоторыми медицинскими познаниями, лечили больных, пропагандировали новые методы ведения хозяйства и новые культуры, при необходимости помогали обиженным искать справедливости в судах, составляя жалобы и выступая в роли хотдатаев.

Ничего странного, что «общины» их любили, ценили, нуждались в них, - и в конце августа, когда «добрых пастырей» куда-то увезли, они не были этому рады, а потом, когда оказалось, что «наставников» прогнали и они не вернутся, в горах Серро-Гордо, на юго-востоке, начались мятежи, - сперва абсолютно стихийные, - просто «Верните нам наших заступников!», - но вскоре возглавленные вышедшими из тени офицерами-консерваторами, и дело дошло даже до установления мятежниками контроля над городом Санта-Роза.

Никакой угрозы для новой власти эти беспорядки местного уровня не представляли, - генерал Хусто Барриос всего за два дня, 23 и 24 сентября, отбив Санта-Розу за полчаса, прошелся по селениями, демонстрируя «дикарям», насколько митральезы эффективнее мачете и стареньких ружей, и «дикари», потеряв до тысячи своих, включая женщин и детей (поскольку поселки расстреливали, не разбирая, кто есть кто), все поняли.

Можно было докладывать в столицу. Однако донесение победе дон Хусто составил уклончиво: мол, есть значительные успехи, но пока что дело идет трудновато, сил не хватает, очень не помешала бы помощь, и лучше всего, если бы финальную точку поставил сам сеньор президент, отвага и военный талант которого общеизвестны.

Ход, надо признать, был безошибочный, больше того, ювелирный: когда-то, давным-давно, сеньору Гарсия Гранадосу в чине лейтенанта ополчения довелось повоевать на фронтах одной из многочисленных гражданских войн первого этапа независимости, его, мимоходом похвалив (типа «Далеко пойдете, молодой человек!»), произвел в капитаны сам Морасан, и с тех пор дон Мигель грезил военной славой, а теперь, став генералом, мечтал доказать всем и самому себе, что этого высокого звания он достоин не только как лидер «революции».

Ничего странного, что 2 октября временный президент, срочно отозвав в столицу дона Хусто и поставив его на хозяйство («Вы лучший, друг мой, кому как не Вам?») отбыл на юг, и целых две недели руководил на месте добиванием мечущихся по лесистым горам, уже даже не пытающихся сопротивляться «дикарей», - а тем временем в столице министры приняли, а сеньор Барриос, как «и.о.» утвердил три весьма важных декрета.

Во-первых, дон Мигель был произведен из просто генералов в генерал-капитаном (верховный главнокомандующий) армии, а дон Хусто («за заслуги во благо народа») в генерал-лейтенанты (с постоянным пребыванием в столице), во-вторых, постановили изгнать из страны архиепископа Бернардо Пиньоля-и-Айсинену, кузена и близкого друга президента, а также одного из «столпов» Семьи, и еще одного, очень любимого индейцами епископа «за организацию мятежа дикарей на востоке», к которому ни тот, ни другой не имели никакого отношения, и в-третьих, отменив церковную десятину.

Всего этого либеральная общественность давно ждала и требовала, так что, президенту, вернувшемуся 17 октября, оставалось только, некоторое время понедумевав, завизировать решения кабинета. Ничего иного общественность бы не поняла. И с этого момента телега, застрявшая на несколько месяцев, тронулась.

Разумеется, президент, вернувшись, вновь начал тормозить шествие Прогресса, сомневаться, возвращать документы на доработку, - но окружение уже знало, как с этим бороться. Поскольку успех в Гватемале либералы изначально рассматривали, как старт очередного этапа борьбы за Единство, завещанной Морасаном, на обсуждение вынесли вопрос о войне с Гондурасом, возглавить которую, сами понимаете, должен был никто иной, как «непобедимый, увенчанный славой генерал Гарсия Гранадос».

И вновь – филигранно. Действительно, если уж начинать процесс объединения, то только с Гондураса, считавшегося (и бывшего) слабым звеном, а к тому же Хосе Мария Медина, хотя и опять либерал, был персоной одиозной, неприятной решительно всем, и если уж его, как «беспринципного лицемера» презрительно ненавидели консерваторы, то как относились к нему либералы, нетрудно представить, а уж насчет старомодно воспитанного президента Гватемалы, так и тем паче.

Конечно, маршал Сантьяго Гонсалес, руливший Сальвадором, - примерно того же поле ягодка, - тоже не считался человеком достойным, к нему у либералов имелись особые счеты, - но не все сразу, пока что он, все же не так густо-нагусто замазанный, как Медина, мог рассматриваться, как полезный союзник, время разобраться с которым обязательно придет, но позже.

Аккуратно вброшенная идея захватила пылкого, мечтательного дона Мигеля, полностью ушедшего в разработку планов грядущего похода, закупку оружия, создание нужного фона в СМИ, контакты с сальвадорским коллегой, а мелкую рутинную работу с документами он охотно сбросил на подчиненных, почти не глядя визируя все, что ему подносили на подпись.

Подчиненные же, в свою очередь, освободив главу государства от докучливой рутины, всемерно помогали своему генерал-капитану готовиться к грядущим триумфам, вплоть до объявления мобилизации всех граждан от 18 до 50 лет, кроме госслужащих, студентов и первых иммигрантов из Европы, - в основном, немцев, - намеренных поселиться там, где либералы планировали обустраивать плантации кофе.

Могла ли вся эта подготовка оставаться тайной для людей в Комаягуа? Конечно, нет: у президента Медины были «анонимные источники». Да, в общем, в Сьюдад-Гватемала ничего особо и не скрывали. Так что, дон Хосе Мария знал почти все: и о мобилизации, и о «секретной» встрече президентов Гватемалы и Сальвадора, завершившейся тостом «За нашу победу!» на банкете, и о вызванном из Коста-Рики и получившем аудиенцию у дона Мигеля сеньоре Карлосе Селео Ариасе, лидере недобитых гондурасских либералов, бедовавших в эмиграции, и о многом другом.. А раскручивавшая в гватемальских СМИ (теперь их было аж 138, и все зашкаливающе либеральные) истерия о «позоре Америки, предателе и мерзавце» была очевидна и без осведомителей.

Естественно, «любимый вождь гондурасской нации» метался. Он не льстил себе, он понимал, что страна в разрухе, что армия сократилась с 6000 до, дай Бог, 4000 личного состава, и то по бумагам, - и понимая все это, он пытался как-то отвести грозу.Писал приватные письма президенту Гарсия Гранадосу в Гватемалу, клянясь в полной лояльности, и президенту Гонсалесу в Сальвадор, напоминая о массе оказанных услуг.

Ответов не поступало, разве что пустые отписки, в личных встречах отказывали, - в связи с чем, пришлось закупать новейшее оружие, - винтовки и митральезы, - снимая деньги, поскольку казна пустовала, с личных счетов в банках Бразилии, Англии и испанской Кубы. Срочно вызвал из годичного отпуска лучшего и самого надежного генерала, - «Мединиту», - путешествовавшего по Европе, нанял несколько военспецов, участников Гражданской войны в США, и…



И академик, и герой…

8 мая, исходя из того, что лучший способ обороны – нападение, президент Гондураса, опубликовав очередной Манифест («Сограждане! Фальшивый либерал, лицемер Гонсалес угрожает нам и нашей независимости! Я верю, что братская Гватемала не пойдет у него на поводу!»), атаковал Сальвадор, а ровно сутки спустя гватемальские части без объявления войны вошли в гондурасский город Канделария, привезя с собой помянутого выше сеньора Селео Ариаса, 12 мая объявившего себя временным президентом «нового Гондураса», а «братскую Гватемалу» - главным союзником.

С этого момента наступление на Сальвадор лишилось всякого смысла, - тылы горели, - поэтому Медина, развернувшись с восточного фронта на север, попытался отбить город, потерпел поражение и ушел в родимый Грасиас, где его всегда поддерживали. Однако уже 22 мая сальвадорцы, перейдя в контрнаступление, оккупировали «малую родину» генерала Медины, а его самого оттеснили далеко на север.

На этом, по идее (и по плану генерала Гарсия Гранадоса), все должно было закончиться: сеньор Селео Ариас под гватемальской охраной уже ехал в столицу, принимать присягу, - однако 16 июля в зоне боевых действий появился «Мединита», которого уже почти свергнутый президент Медина очень ждал, - но возник он не на восточном побережье, а совсем наоборот, на юге, из Сальвадора, и не один, а с «армией» в несколько сот стволов.

Оглашая по пути, что «время фальшивого либерала Медины прошло, отныне Гондурасом будут править истинные либералы», этот чертик из табакерки форсированным маршем занял беззащитный Комаягуа, «уговорил» (заставил) законного «и.о.», ждавшего прибытия сеньора Селео Ариаса, чтобы законным образом передать власть, сдать полномочия себе, как «законному временному президенту», а затем, выступая уже в качестве главы государства, объявил главным союзником «братский Сальвадор и его великого лидера маршала Сантьяго Гонсалеса».

Впрочем, продержался «маленький Медина» недолго: неприятно удивленные гватемальцы срочно запросили маршала Гонсалеса: «Шо за дела?», а услышав в ответ нечто типа: «Невиноватые мы, он сам пошел!»», 26 июля разогнали «армию» конкурента, бежавшего, естественно, в Сан-Сальвадор, где его арестовали, отдали под суд, а потом втихую выгнали из страны с запретом возвращаться, - и впредь вспоминать о нем не будем, ибо ни к чему. Реальный же президент Медина попал в плен где-то на севере страны, был доставлен в Комаягуа и…

Естественно, его очень хотели расстрелять, разумеется, предварительно осудив, и таки было за что, но, поскольку речь шла о президенте, законом предписывались предварительные публичные слушания, чтобы определить, есть ли в действиях подозреваемого состав преступления, - и тут бывший «великий вождь» в очередной раз проявил чудеса эквилибристики на густо намыленном канате.

Первым делом потребовав приватной встречи с британским консулом, он назвал дипломату имена десятка известных в Лондоне персон, имевших откаты со всех махинаций, и сообщил, что, если на суде речь зайдет о разграблении государственных средств, молчать не станет, а это повлечет за собой скандал в английских СМИ и серьезные неприятности, вплоть до падения правительства, - после чего, по настоятельной просьбе правительства Англии, все пункты обвинения, связанные с коррупцией, были вычеркнуты.

Еще один пункт, - зверства при усмирении Оланчо в 1865-м, - сеньор Медина опротестовал на том основании, что опустошил департамент, служа святому делу либералов, ибо Оланчо был гнездом консерваторов, а что этих консерваторов он объявил либералами, так это исключительно для того, чтобы гватемальские реакционеры не напали на Гондурас. И наконец, пункт № 3, - второе опустошение Оланчо, был играючи отвергнут заявлением о том, что иначе было нельзя, поскольку «речь шла о мятеже коммунистов».

В итоге, Большое Жюри большинством голосов признало отсутствие оснований для процесса, экс-президента освободили из-под стражи в зале суда, вновь взяли под стражу на выходе из здания, и без всяких процедур, - «по причине особой опасности для государства», - закрыли в крепости, в одиночной камере, «до появления новых соображений».

Итак, война завершилась триумфом, и этот триумф, безусловно, стал триумфом генерала Мигеля Гарсия Гранадоса, лично присутствовавшего в войсках и на заседаниях штаба. С триумфом его и встретили дома, а затем, отчитываясь о проделанном за время отсутствия главы государтва, дон Хусто Барриос доложил: все Ваши указания, мой президент, претворены в жизнь: церковный суд отменен, свобода вероисповедания узаконена, ордена разогнаны с применением силы, земля у монастырей отобрана монахи, кто принял новые правила, теперь будут простыми священниками на жаловании от государства, а не принявшие уже, наверное, где-то на Кубе. Как видите, мы старались!

И совершенно неважно, что никаких указаний такого рода, отправляясь в поход, дон Мигель не отдавал, наоборот, велел до его возвращения вопросами церкви не заниматься, - рыбка задом не плывет. Президенту оставалось только покивать и выразить благодарность сотрудникам, досконально исполнившим его предначертания, - но с этого момента сеньор Гарсия Гранадос затосковал, все чаще прилюдно сетуя на судьбу: дескать, оказывается, эта политика – такое гадкое, грязное дело, зачем я вообще полез на эту галеру?.. эх, знал бы раньше, жил бы во Франции, писал бы книги, как мой милый друг месье Дюма…

Что интересно, в этом нытье не было ни грамма кокетства, - и даже не потому, что сотрудники дона Мигеля, напоказ обожая шефа, с его мнением почти не считались. В какой-то степени это, конечно, играло роль, но главное: добившись в 60 лет исполнения самой заветной своей мечты, «Чуффандин» внезапно обнаружил, что реальная политика (депутатство в Ассамблее, куда он ленился ходить, не в счет) – совсем не то, о чем он грезил.

Он, судя по всему, искренне веровал, что реальная политика – это когда лидер, стоя на пьедестале (почтительно внимающие «апостолы» чуть ниже) одаривает толпу благодарных сограждан соцветиями мудрых мыслей, и все это в редких перерывах между торжественными церемониями и официальными визитами, а она, холера такая, оказалась сплошным потоком нудных заседаний, работы со скучными бумагами, встречами с людьми, с которыми совсем не хотелось встречаться, да еще и необходимостью отказаться от всех милых привычек, приобретенных за десятилетия вольной жизни.

Не умея просыпаться раньше четырех, не мысля себя после пробуждения без часа в гардеробной и часа с парикмахером, дон Мигель, конечно, понимал, что положение обязывает, и старался, как мог, - но бесконечные ночные совещания (в правительственном здании он не появлялся вообще), начавшись с обсуждения текущих дел, плавно переходили в изящные беседы с неуклонно приглашаемыми интеллектуалами, чтение и обсуждение новинок от лучших гватемальских и европейских литераторов, конкурсы игры на рояле, а затем в затяжные партии игры в в рулетку, кости или карты.

Долго такое продолжаться не могло: в мае 1873 президент Гарсия Гранадос объявил сотрудникам, что устал и уходит. Подчиненные на это отреагировали форменной истерикой, - да что Вы?.. да как же мы без Вас?.. без Вас Гватемала погибнет!.. – но эта истерика лишь укрепила стремление дона Мигеля покинуть пост, дабы попробовали прожить без гения, - и 3 июня Ассамблея, с рыданиями утвердив отставку «Благодетеля Отечества» (такой титул ему присвоили, несмотря на попытки отказаться), единогласно утвердила президентом сеньора Хусто Руфино Барриоса.

С этого момента в Гватемале, - да и на всем Перешейке, - начались, и не на словах, а в полную силу, совсем новые времена, лихие, яростные и совершенно беспощадные, но, чтобы совсем закрыть тему, с вашего, любезные мои читатели, позволения, как всегда, добавлю пару слов о дальнейшей жизни дона Мигеля.

Если вкратце, то, передав ленту и заявив что-то вроде «Если дело в твоих руках, я спокоен!», экс-президент забыл о политике. Вообще. Полностью посвятив себя Музам. Написал множество острых статей на всевозможные темы в СМИ, издал альбом политических парадоксов, солидную брошюру по денежному вопросу, монографию о будущем социализма, два тома мемуаров, - по мнению специалистов, «густо приправленных элегантным остроумием и полных уникальных исторических зарисовок», - и два либретто для опер.

Что еще? Помимо давней, очень дружеской переписки с Виктором Гюго, завел новую, с Жюлем Верном, а кроме того, начал брать уроки живописи, и несколько его картин, - «Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос в детстве с матушкой», «Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос отважно оппонирует диктатору Каррере в Ассамблее», «Генерал дон Мигель Гарсия Гранадос личным примером увлекает солдат в атаку при Тотонакане», - высоко оцененные специалистами, представлены ныне в частных коллекциях. В общем, можно сказать, незаурядная жизнь незаурядного человека, пусть и слегка омраченная досадным двухлетним эпизодом, удалась…

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив