Сегодня очередная годовщина смерти Сталина
red_ptero — 05.03.2025
Летом 1946 года моя мама поехала на каникулы в Берлин к своим
родителям, вернувшимся в Германию после окончания войны.
Вот небольшой отрывок из ей автобиографической повести «Берлинские
каникулы»
***
С большим интересом она знакомилась со своими двоюродными братьями и сестрами, которых оказалось превеликое множество. И неудивительно, ведь у одной только бабушки-швеи из семейства Дервальдов было восемь детей, и у каждого из них не менее трех-четырех. Все они вместе – кузены и кузины, были почти ровесниками и им было что рассказать друг другу. Нет, никто из них не вскидывал руку в знак приветствия с возгласом „Хайль Гитлер“. Никто из них, прямых потомков хмурого и упрямого деда-шахтера Августа Дервальда, которого она – четырехлетняя помнила только по влажным губам со стойким запахом табака, которыми дед, вынув изо рта неизменную трубку, целовал внучку прямо в губы, – не стал членом гитлерюгенд, о чем с гордостью сразу поведала приехавшей в гости дочери мать. Хмурый дед Август Дервальд, не умевший выразить свою любовь внучке, отворачивавшейся от его табачных губ, был нонкорформистом для своего времени. Упрямо, вызывая отчаяние ее многодетной бабушки – Лины Дервальд, дед создавал на каждой шахте, куда его с трудом принимали на работу, профсоюзную ячейку, за что его с таким же упорством регулярно выкидывали из очередного пристанища. Семья с маленьким скарбом и большой кучей детей моталась по всей Германии, из одного шахтерского поселка в другой, дети ложились спать голодными, бабушка тряслась над каждым пфеннигом, а дед все создавал и создавал профсоюзы. Дервальды умели иметь собственное мнение и следовать ему. Никто из старших Дервальдов не стал членом нацистской партии, как никто из молодых не стал членом гитлерюгенд. Никто, кроме одного единственного кузена. Этот единственный добровольно вступил в фашистскую молодежную организации и теперь, год спустя после окончания войны, все еще любил фюрера, верил в его гениальность, в благородные планы осчастливить Берлин грандиозной архитектурной перестройкой ( на что она ехидно отреагировала вопросом: „Ну ладно, допустим, что Гитлер хотел сделать Берлин прекрасным, но что он сделал на самом деле, а?“) Но, странное дело, именно тот, единственный, оказался самым умным и интересным собеседником. Он не просто внимал ее ответам, а тут же лез с опровержением ее аргументации, спорил с нею, не поленился принести карту, по которой выходило, что со времени первой мировой войны Германия становилась все меньше и меньше, Англия и Франция оставались неизменными, и только СССР наращивал и наращивал территории.
– Что ты на это скажешь? Вот где империализм, красный империализм! – говорил он, торжествуя победу в споре.
Напрасно студентка третьего курса исторического факультета втолковывала ему то, чему ее учили и во что она поверила, что оценка действий государства зависит не от видоизменения границ, а от строя – народного или антинародного – который установился в стране. А следовательно расширение границ страны, в которой власть у рабочих и крестьян, в интересах тех трудящихся, которые вошли в союз советских республик. да и тех. кто живет за его пределами. Ее аргументы от него отскакивали, как и его от нее, оба верили в своих вождей – она в Сталина, он в Гитлера. Она верила тогда в Сталина как в гения, и была счастлива, что ей повезло жить в одно время с ним и что именно гений стоит во главе ее страны. Ведь гении рождаются редко, а гений, ставший вождем государства вообще чудо из чудес, везение немыслимое. Гений знает, что делать, чтобы стали люди счастливыми.
Гейнц тоже верил в Гитлера как в гения, одновременно с которым ему посчастливилось жить на земле. Гейнц верил, что фюрер хотел сделать всех немцев счастливыми и знал, как это сделать, но его не поняли.
У каждого из них – и у Гейнца и у нее – была слепая вера, у каждого своя, и оба были убеждены – совершенно противоположная. Но оба хотели понять друг друга, оба понравились друг другу, ему – белокурая, зеленоглазая кузина из далекой России, ей – белокурый, голубоглазый кузен из далекой, но становящейся близкой Германии. Оба были отчаянными спорщиками, любившими и умевшими спорить, горячо, но без гнева, уверенно, но уважая мнение другого. Она обнаружила, что это вообще общая черта многих Дервальдов – думать вслух и спорить самозабвенно, размахивая руками, как итальянцы. Чья-то очень горячая кровь примешалась в дервальдовское семейство.
В спорах с Гейнцем ей не приходило в голову, что перед нею именно тот самый родственник, которого и ожидал увидеть в Берлине писатель-разведчик – молодой фашист, верный фюреру, и что только в силу какой-то случайности не пуля Гейнца сделала инвалидом Илью. Для нее Гейнц был не фашистом, а думающим, ищущим истину и справедливость симпатичным молодым человеком, конечно, ищущим совсем не там, где ее можно найти, но в том была не его вина, в этом она была убеждена. Он вырос в фашистской Германии, воспитывался в фашистской школе, вот и оказалась у него каша в голове в виде веры в фюрера. Гейнц был уверен, что обо всех злодеяниях, что сотворили фашисты в других странах, фюрер не знал.
– Во всем виновато его окружение, – так объяснял себе Гейнц преступления, которые он не просто осуждал, а которые его ужасали.
А сидевшая рядом за столом дородная, высокая, мощная тетя Фрида, мамина старшая сестра, владелица маленького магазина, Гитлера ненавидела. Рассуждения Гейнца казались ей повизгиванием маленького щенка, потерявшего своего хозяина, совсем невзрослыми были у Гейнца идеи и мысли. Были у тети Фриды четыре сына, и всех четырех унесла война.
– Меня не было рядом во время покушения на эту сволочь. Уж я бы
не промахнулась, такая у меня к нему ненависть, к мерзавцу, убийце,
– по дервальдовски страстно вставила она в монолог Гейнца о его
любимом фюрере.
Полностью здесь:
https://trautchen.narod.ru/artikelhtml/berlinweb.htm
Деструктивный контент 
Осталась на сердце обида.. 
Среди слуг закона 
Быстрый и экономный рецепт 
Откройте для себя ЖЖ! 
КАРДИНАЛ И ТРИ МУШКЕТЕРА 
А еще неделю назад.... 
Про цветы 
