Редкий случай
borisakunin — 17.07.2012Меня просят об интервью каждый божий
день (не преувеличиваю – иногда не один раз). В девятнадцати
случаях из двадцати я отказываю. Во-первых, жалко времени.
Во-вторых, у меня нет такого количества свежей информации и свежих
мыслей. В-третьих, спрашивают обычно всё то же самое. Скучно.
Интервьюер, на
вопросы которого интересно отвечать – редкость. Я знаю таких на всю
страну только троих. Ну может быть, четверых.
Один из них -
Денис Корсаков из «Комсомольской правды». Полгода назад я уже
публиковал здесь, в блоге, его интервью со
мной о проекте «Авторы».
Вот опять.
- В
«Аристономии» есть очень симпатичный эпизод, где герою-интеллигенту
кажется, что он неловким вопросом оскорбил своего собеседника «из
простых» - и он мысленно пускается в рассуждения, как же трудно
интеллигентам общаться с «простыми». Это вообще очень часто
возникающая у вас тема. Почему? Вы можете вспомнить какой-то
особенно запомнившийся случай своего собственного взаимодействия с
«простыми»?
Да я вырос на
этом фоне. В детстве наблюдал, как мать мучительно договаривается с
жэковским сантехником или стесняется торговаться с тетками на
рынке. Интеллигентская склонность к рефлексии, когда она
зашкаливает, становится ужасно комичной. «Как бы не заговорить с
малообразованным человеком так, чтобы он, упаси боже, не подумал,
будто я к нему отношусь свысока из-за того, что он не читал раннего
Пастернака?» Я думаю, это рудименты интеллигентских комплексов 19
столетия. Но тогда для этого чувства вины имелись объективные
причины: порядочному человеку было стыдно, что он живет сыто и
чисто, когда «народ страдает». А советской-то училке, какой была
моя мать, с чего было смущаться алкаша, который заколачивал вдвое
или втрое больше? Мистическая вещь.
- Один
критик написал, что «Аристономия» - своего рода продолжение
игры в «Жанры»: на этот раз вы сочинили «Роман идей». Вы можете с
ним согласиться?
Если он этот
роман так воспринимает, то так оно и есть. Для него. Для меня –
нет.
- Я
спрашиваю об этом еще и потому, что «Аристономия» оставляет
ощущение некоторой незаконченности: там в финале прямо просятся
слова «Продолжение следует», как в «Жанрах». Вы оставляете героя в
начале его пути (очень насыщенного, впрочем, печальными событиями)
- и ничего не рассказываете про дальнейшую судьбу. А там же можно
еще три тома написать, да и трактат про аристономию не кажется
завершенным. Есть шанс, что мы прочтем о его жизни в 30-е,
например, годы?
У меня в
голове сложилась целая сага про последний век российской истории,
пропущенной через фотоальбом одной московской семьи. И роман про
Антона Клобукова – только первая часть. Но я не пишу этого на
обложке, потому что не знаю, получится ли продолжить. Пока
ощущается некоторая опустошенность. Надо подождать. Может быть,
только шестью фотографиями из семейного альбома всё и
ограничится.
- Если
честно, мне кажется, что метания Антона в «Аристономии» временами
превращают роман в сатиру на российскую интеллигенцию - примерно
такую же, как сорокинская «Тридцатая любовь Марины». Ищет человек
правду - а в результате носится между противоборствующими силами, и
в итоге часто выглядит несчастным и комичным. Нет?
Интеллигентам
свойственно искать не правду, а самого себя. И смешными эти метания
мне не кажутся. Потому что ничего более значительного, чем поиск
себя и своего пути, на свете, по-моему, не бывает. Рохлей мой герой
мне тоже не кажется. Он в романе совершает некоторые поступки, на
которые у меня, может быть, недостало бы мужества. А впрочем, это
тоже был один из вопросов, которые я перед собой ставил, когда
писал книгу.
- Вы сам -
аристоном? Ну то есть вы описываете некий идеал человека - но
насколько вы сами к нему близки?
Не очень. Но
хотел бы стать. Работаю над этим.
- Вы
считаете «Аристономию» своим первым «серьезным романом». Что для
вас эталон «серьезного романа» - «Доктор Живаго», «Тихий Дон»,
«Война и мир», «В поисках утраченного времени», «Великий Гэтсби»? И
кстати, почему, например, тогда выходит, что роман «Времена года»
(который тоже про жизнь и трагическую судьбу) был «несерьезной»
книгой?
«Серьезный
роман» для меня – это роман, написанный не для развлечения и не
ради гонорара. Это роман, который пишется не для публики, а для
того, чтобы самому себе ответить на какие-то важные вопросы.
То есть я имею в виду серьезность авторского намерения, а не
читательского восприятия. Кто-то, может, уверен, что написал
очень серьезный роман, а читатели прочитали и животики надорвали. А
кто-то захотел вырваться на финансовую свободу из преподавательской
лямки и написал «Лолиту». Мне кажется, что из перечисленного ряда
четыре романа замышлялись как серьезные. А вот насчет Скотта
Фицджеральда не уверен. Этот писатель был слишком заворожен
деньгами и славой, он всё время хотел написать бестселлер.
Мои (то есть, Анны
Борисовой) «Vremena goda» – книга серьезная, но несерьезная, потому
что беллетристика. Там все-таки главное фабула и тайна.
- Вы
называете себя не религиозным человеком - но при этом совершенно
очевидно, что мысли о загробной жизни для вас безумно важны. В
«Аристономии», как у шекспировского Просперо, каждая третья мысль -
о могиле. Но вообще-то загробная жизнь и религиозность в сознании
большинства людей неразрывно связаны. Если «каждому воздастся по
вере его», как утверждали Воланд и Анна Борисова, то все-таки
должна быть некая высшая сила, которая установила именно этот
закон?
По-моему, это
не особенно важно – есть Высшая Сила или ее нет. Если есть –
отлично, я очень рад. Пусть каждому воздастся по делам его, пусть
будет загробный мир, и прочее, и прочее. Ура-ура.
Но я думаю, что
жить нужно так, как будто нет никакого Высшего Разума, и никто тебе
не поможет, никто тебя не спасет. Если Бога нет, то не всё
позволено. Позволено то, что ты считаешь для себя позволительным.
За всё отвечаешь только ты. И самый худший вид непрощения, это
когда сам себя за что-то не прощаешь. Хочешь прожить свиньей – твой
выбор. Просто знай, что закончишь свою жизнь в свинарнике, и другие
свиньи займут твое место у корыта.
- У совсем
юного Антона есть привычка везде выискивать знаки, тайные сигналы
судьбы. Вам это было когда-нибудь свойственно? Невероятные
совпадения - они же правда бывают. Что это вообще такое - просто
случайность, которой юношеское воспаленное воображение придает
слишком большое значение, или нечто большее? Вы же сами наверняка с
этим сталкивались?
Конечно.
Постоянно сталкиваюсь. В писательской профессии без этого никуда.
Спросите любого автора. Мы любим при случае рассказать друг другу,
как нам встречались в реальной жизни персонажи и имена из наших
книжек. Например, на днях сел я писать последнюю главу
фандоринского романа. Смотрю – он по сценарию заканчивается 9 июля
1914 года. И на календаре у меня 9 июля. Получился двойной финиш.
Или вот еще: в романе «Vremena Goda» в концовке из камина вылетает
летучая мышь. И у меня в доме в тот самый день, когда я дописал
роман, из камина вдруг вылетела летучая мышь, хотя я их никогда
раньше в тех местах не видывал. Можно было бы вообразить, что я
галлюцинирую, но это произошло при свидетелях. Мышь поймали,
осторожно взяли за крылышки и выпустили на волю.
- Каждый
писатель определенное время размышляет, прежде чем выбрать имя для
героя. Вот у Набокова Гумберт Гумберт мучительно перебирает
варианты для своего псевдонима - «Месмер Месмер»,
«Отто Отто» и так далее. И сам Набоков явно тоже долго возился с
Лолитой, пока не нашел имя, в котором и Лилит, и скорбь (ее полное
имя - Долорес), и леденцы, и латинская легкость. Как выбираете
имена вы? Почему один герой - Антон, другой - Эраст, третий -
Николас, четвертая - Жанна и так далее? Ну хорошо, почему именно
этот - Антон? (Возможно, странный вопрос, но мне почему-то правда
интересно).
Вопрос
совершенно не странный. Дать всякому персонажу, даже
третьестепенному, правильное имя – дело очень важное и совсем
непростое. Давно проверено: до тех пор, пока ты не отгадаешь, как
героя зовут, он живым не станет. Я подолгу хожу, как юродивый, и
бормочу: «Иван… Игорь… Афанасий… Нет, какой к черту Афанасий… Но
«а» - это точно. Алексей? Александр? Нет, нет. Адриан? Андрей.
Андрей? Кажется, Андрей». Но на Андрея персонаж откликаться не
хочет. А на Антона – сразу. Почему? Понятия не имею. С фамилиями
еще трудней, чем с именами. «Антонклобуков» - это мантра.
- У того же
Набокова в «Подвиге» Мартын Эдельвейс возвращается из эмиграции, из
более-менее уютной Европы в Россию. То же самое делает и ваш герой.
(Мартын называет ее Зоорландией, Антон - Зюйдландией). Оба не
возвращаются. Лично вы смогли бы поступить так же в тех же
условиях?
Это один из
вопросов, на которые я хотел дать себе ответ. И, в общем, дал.
- Вы
описываете жестокости времен «красного террора» и гражданской войны
(в этом смысле «Аристономия» очень жуткая книга) - и, несомненно,
изучили массу материалов по этой теме. Когда-то вы говорили, что в
процессе работы над «Писателем и самоубийством» вас потрясла
история Николая Успенского, который просил у приятеля бритву, чтоб
зарезаться, а тот ответил «Зарежешься и ножиком». Что вас больше
всего поразило сейчас - какие примеры зверства или, наоборот,
благородства?
Самое
удручающее зверство – это зверство, которое себя таковым не
сознает. Жестокость, ставшая обыденностью. Одна из лучших книг о
Гражданской войне – автобиографическая «Походы и кони»,
написанная бывшим поручиком Мамонтовым, вся об этом: как нормальные
люди превращаются в терминаторов. У него там на третий год войны,
после боя, ездовые, нормальные такие ребята, его подчиненные,
катят на повозке по полю, заваленному убитыми, и стараются проехать
так, чтоб под колесами трещали черепа мертвецов. Развлекаются. А
казачий офицер демонстрирует на пленном, как с одного удара срубить
голову. Чтобы пленный стоял смирно, его в это время отвлекают
благодушным разговором.
Благородства и
героизма, конечно, тоже было много. Потому что в черно-белые
времена, люди или чернеют дочерна, или белеют добела. Мой любимый
герой Гражданской войны – старый писатель Короленко, который
приходил в ЧК спасать белых, а в белую контрразведку спасать
красных.
- Эраст
Петрович - он ведь тоже погибнет именно в ту эпоху? (Признаться, я
все ждал, что он мелькнет хотя бы тенью на страницах «Аристономии»
- ну, в севастопольских эпизодах, например).
Как Вам не
стыдно спрашивать про живого человека, когда он погибнет? С героями
«Аристономии» он пересечься в любом случае не мог бы. Он существует
в параллельном мире беллетристики, где всё красиво и мило.
- Кстати,
об изучении материалов. Сколько языков вы знаете? Ну, разумеется,
японский, английский - а еще? Французский?
Могу еще
читать по-немецки и по-украински. Насчет украинского не шутка.
Действительно прочитал довольно много текстов про Львов и
Львовщину, когда работал над «Аристономией».
- В ЖЖ вы
написали рассказ про «группу Дятлова», а сейчас собираетесь
написать про ее гибель целую книгу. Как вы объясните огромный
интерес к этой теме? Ведь сейчас вдруг целых три фильма начали
снимать про этих студентов - и у вас в блоге половина читателей
проголосовала именно за этот сюжет…
Ну, тут-то
никакой тайны нет. Это отечественная загадка, а мы все патриоты.
Англоязычный фильм, по-моему, продюсирует Александр Роднянский,
тоже наш человек.
- Почему,
как вам кажется, большинство выбрало «шпионскую» версию (на мой
взгляд, неправдоподобную и какую-то совсем некрасивую)?
У меня там по
маршруту развития сюжета были расставлены не вполне очевидные
вешки, которые соответствовали определенным стереотипам сознания. И
оказалось, что большинство читателей квеста подсознательно хотели,
чтобы загадка получила именно такую развязку.
- Вам
вообще понравился этот эксперимент - повиноваться выбору толпы?
Поэт же сам сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет
права управлять его вдохновением.
Это интересная
задача. Ничто так не стимулирует воображение, как гнет внешних
обстоятельств: навязанный поворот сюжета, работающий секундомер.
Разумеется, серьезную литературу по таким лекалам не
напишешь, а игровую – запросто. Думаю, как-нибудь под настроение
позанимаюсь этой гимнастикой снова.
- А перед
тем, как написать про Дятлова, вы предложили читателям ЖЖ целых
шесть сюжетов на выбор. Мне показалось, что вас самого из них
больше всего волнует происхождение жизни на Земле. У вас есть
теории на этот счет? Сейчас же еще «Прометей» Ридли Скотта вышел -
там инопланетяне прилетают на необитаемые планеты и жертвуют собой:
пьют Черную Жидкость, умирают, но разлетаются на ДНК и заселяют
этими ДНК скалы и воду, чтоб на планете возникла жизнь)…
Я вообще-то
полагаю, что за нами постоянно ведет наблюдение какая-то внеземная
цивилизация и, может быть, даже не одна. Не вмешиваются, а просто
ждут, пока мы доэволюционируем до уровня, когда с нами можно будет
вступить в контакт. Но про инопланетян скажу то же, что про
Бога: если они и есть, для нас с вами это не имеет никакого
значения. Человечество пока находится на такой низкой стадии
развития, что при нашей жизни и при жизни наших детей никакого
контакта не будет.
Про происхождение
осознанной жизни на Земле – это разговор длинный. Я бы сейчас его
затевать не стал.
- Сейчас
человечество волнует не только начало мира, но и его конец: майя
считали, что то ли 21, то ли 25 декабря этого года что-то случится.
Наступит если не конец, то абсолютно новая эра, «новый бактун», как
они предпочитали выражаться. Вы могли бы пофантазировать на тему
этого «бактуна»? Что может произойти? Контакт с инопланетянами?
Перемещение человечества в черную дыру? Чем нас может удивить в
декабре мироздание?
Насчет всего человечества не знаю, а вот у нас в России скорый бактун вполне возможен. Мы вошли в эпоху политической турбулентности. Так что давайте пристегиваться. Летчик психует, экипаж нетрезв. Возможна аварийная ситуация. Главное для нас, пассажиров, - не впадать в панику.
|
</> |