Расстреливать два раза

Сочувствовать ли мобилизованным? — вот тема недели, тема бурных дебатов, повод для запрета телеканала «Дождь»* в Латвии.

Вопрос ставят и так: можно ли сочувствовать мобилизованным? В ответ спрошу: кто решает, кому я могу сочувствовать, а кому — нет?

Сочувствие — чувство! — это у человека внутри, в душе. Что там происходит — никому не видно.

Значит, дело не в том, что человек чувствует, а в том, что он открыл рот, высказался.

Значит, все эти вопли про «нельзя сочувствовать» на самом деле означают: молчи! Если сочувствуешь — молчи.

Нельзя сочувствовать мобилизованным? Но ведь они — «масса». Она состоит из человечков.

Откуда вы знаете, как поведут себя мобилизованные? Может быть (предположим), некоторые сдадутся в плен? Может быть, кто-то из них откажется стрелять в противника и будет за это жестоко наказан? Вдруг такого расстреляют «по законам военного времени»? Значит, он будет дважды расстрелян. Сперва — героями YouTube как мобилизованный, потом пригожими — как предатель. А если попадет в плен, то и там, увы, его могут расстрелять.

Послушайте лучше песню Высоцкого «Но был один, который не стрелял».

Мой командир меня почти что спас, Но кто-то на расстреле настоял. И взвод отлично выполнил приказ, Но был один, который не стрелял.

Рука упала в пропасть с дурацким звуком «Пли!» — И залп мне выдал пропуск в ту сторону земли. Но… слышу: «Жив, зараза! Тащите в медсанбат — Расстреливать два раза уставы не велят!»

Наш батальон геройствовал в Крыму, И я туда глюкозу посылал, Чтоб было слаще воевать ему. Кому? Тому, который не стрелял.

Расстреливать два раза приказы не велят. Уважаемый читатель, может быть, лично вам не стоит стрелять в мобилизованных; от живота веером — во всех скопом. Пусть всего лишь словами. Вы же не знаете, как себя поведете, если вас схватят, сунут в вагон и повезут на фронт.

Мобилизация (частичная) разделила людей не столько на гордых и покорных, сколько на богатых и бедных. Точнее, на тех, у кого были деньги на билеты, на жизнь в чужой стране, и на тех, кто даже на еде экономит. А ещё на тех, кто не мог ни вывезти своих стариков, ни бросить их.

Добрые люди советовали: мол, чем брать повестку, лучше сесть в тюрьму — то есть опять-таки бросить своих стариков, да ещё взвалить на них расходы на адвоката, на передачки.

***

Добрые хорошие люди бьют себя в грудь: «Мы все виноваты!» Они не понимают, что этим подписывают амнистию негодяям, объединяют себя с негодяями, с действительными виновниками катастрофы.

Нет. Зайцы в лесу не виноваты, что волчья стая наведалась в деревню и растерзала овечек.

Мандельштам не виноват в расстреле Бухарина, Ахматова не виновата в Большом терроре, а ведь жила при нем. Не надо внушать Ройзману* и Шевчуку: вы причастны. Нет!

Мне, пятилетнему, орали в лицо:

— Вы, жиды, нашего Христа распяли!

1951 год. Эти дети и их мамки-няньки возлагали на меня коллективную ответственность за события двухтысячелетней давности. А я тогда не знал ничего ни о жидах, ни о Христе.

Теперь я бы ответил этим добрым людям:

Только ничтожная часть жидов была тогда на площади в Иерусалиме, когда некоторые кричали: «Распни его». (Точно так же, как ничтожная часть русских была на Красной площади, где недавно бесноватый орал: «Гойда!»)

Меня точно не было ни там, ни там.

***

На днях некий (вроде бы русский) журналист, давно обосновавшийся в Берлине, настойчиво внушал мне в прямом эфире, что политической журналистики в России сейчас не существует. Я сказал ему про Дмитрия Муратова и «Новую газету», про Венедиктова* и «Живой гвоздь», про журнал «Новая рассказ-газета» («НО»), который делает редакция «Новой», где и меня печатают. Сказал, что моя заметка про язык полицейских протоколов, опубликованная в «НО», была Таганским судом признана дискредитирующей (не помню, что) и оштрафована на 400 тысяч рублей. Это значит, что существование политической журналистики в России признано и высоко оценено даже решением суда.

Ничто не помогало. Русский ведущий русского (берлинского) радио продолжал настаивать: «Политической журналистики в России не существует». Он даже не понимал, как похож на бездарного поэта Иванушку Бездомного, который на Патриарших упрямо доказывал дьяволу, что его нет. А ещё берлинский русский домогался:

«Почему вы не уехали?!»

Здесь, на бумаге, кажется, будто это нормальный вопрос, но это лишь потому, что вы не слышите уличающих интонаций, не слышите издёвки.

…Живая интонация часто важнее, чем мёртвые буквы. Но талантливые люди умеют буквами передавать интонацию. Однажды это сделал замечательный польский поэт Юлиан Тувим. Он процитировал популярный вопрос так, чтобы была слышна интонация, и написал свой ответ так, чтобы была слышна интонация:

— Арончик, что же ты не на фронте?

— Он был на фронте, милостивые паны, и он погиб за Польшу.

Александр Минкин

* Включены властями РФ в реестр «иноагентов».