Проклятый поэт Александр Тиняков

uborshizzza — 15.05.2020
Раньше в ЖЖ были интересные авторы. Потом они ушли на другие ресурсы. И вот сейчас они хотят, чтобы им платили за право читать их тексты. Если бы я хотела читать пару-тройку этих авторов, то должна была бы выложить за это минимум 2-3 тысяч, а если больше, то и не сосчитать – у всех цены разные. То есть, авторы раскрутились на площадке ЖЖ, а потом захотели свою известность монетизировать. Увы, скорее они добьются, что их забудут – люди очень быстро забывают.
Чтобы помнили спустя годы, нужно или быть или очень талантливым, или сделать что-то очень нетривиальное, а это очень непросто. Плата может быть высока.

Не так давно вдруг вспомнили про поэта, умершего в 1934 году. Он и при жизни не больно-то был известен, а уж потом прочно забыт, а вот вспомнили о нем, пригодился. Мне кажется, что его история весьма поучительная.

Его звали Александр Иванович Тиняков (13 (25) ноября 1886, село Богородицкое Орловской губернии — 17 августа 1934, Ленинград).

Все, что известно о его детстве, известно с его слов, но он вряд ли может считаться надежным рассказчиком.
Родился в зажиточной крестьянской семье, но мать была городская. Впоследствии Тиняков именно ее винил в своих бедах: «Мать моя — Мария Лукинична (+ 1919 г.) также не была психически здоровой женщиной. Ей бы надо было уйти в монастырь, сидеть за пяльцами, вышивать алые розы на белом шелку, мечтать и молиться. Там бы она была обезврежена. Но ее выдали замуж за грубого, земного, напористого человека, соединили огонь и лед, и — в результате — еще одна патриархальная русская семья оказалась подточенной изнутри.

Я до сих пор ненавижу мою мать, хотя я знаю, что никто в жизни не любил меня так глубоко, так мучительно и беззаветно, как любила меня она. Но я знаю также, что если бы мой отец женился на здоровой деревенской девке, я не был бы литератором-неудачником, издыхающим от голода и еще больше от всевозможных унижений, а заведовал бы теперь где-нибудь Откомхозом, и была бы у меня смачная, мясистая баба, крепыши-ребята, а в кармане хрустели б червонцы и позвякивали полтинники…». По словам Тинякова брат его матери покончил с собой от несчастной любви, что якобы выдавало его гнилую натуру - не надо было, как сказали бы сегодня, с такими генами заводить детей.

Мальчик загорелся мечтой стать поэтом, что очень сильно не нравилось его деспотичному деду — из-за этого в 1902 году юный Саша со скандалом покинул отчий дом. Он прибыл в Ясную Поляну к самому Толстому, но великий писатель дал такой совет: «Возвращайтесь домой, помиритесь с родителями, дедушкой. И, пожалуйста, не становитесь современным поэтом. Современные поэты — люди ненормальные. Вы крестьянин, а крестьян в свете не любят. И в литературном кругу тоже. Будете на побегушках у дворянских фуражек, смеяться над вами будут — и погубят».

Тиняков вернулся на какое-то время домой, окончил гимназию, но стихов писать не бросил и уже в следующем 1903-ем году первые стихи Тинякова появились в газете «Орловский вестник».

По другим сведениям в Орловской гимназии, где словесность преподавал Федор Крюков (некоторые приписывают ему авторство «Тихого Дона») , Тиняков не доучился.


Вот как описывает его Владислав Ходасевич:
«Черты бледного лица правильны, тонки, почти красивы. У дам молодой человек имел несомненный успех, которого, впрочем, не искал. Кто-то уже называл его «нестеровским мальчиком», кто-то — «флорентийским юношей». Однако, если всмотреться попристальней, можно было заметить, что тонкость его уж не так тонка, что лицо, пожалуй, у него грубовато, голос деревенский, а выговор семинарский, что ноги в стоптанных сапогах он ставит носками внутрь. Словом, сквозь романтическую наружность сквозило что-то плебейское. О себе он рассказывал, что зовут его Александр Иванович Тиняков, что он — сын богача-помещика, непробудного пьяницы и к тому же скряги. Он где-то учился, но недоучился, потому что отец его выгнал из дому — чуть ли не за роман с мачехой.

...Он был неизменно серьезен и неизменно почтителен. Сам не шутил никогда, на чужие шутки лишь принужденно улыбался, как-то странно приподымая верхнюю губу. Ко всем поэтам, от самых прославленных до самых ничтожных, относился с одинаковым благоговением; все, что писалось в стихах, ценил на вес золота.

Чувствовалось, что собственные стихи не легко ему даются. Все, что писал он, выходило вполне посредственно. Написав стихотворение, он его переписывал в большую тетрадь, а затем по очереди читал всем, кому попало, с одинаковым вниманием выслушивая суждения знатоков и совершенных профанов. Все суждения тут же записывал на полях — и стихи подвергались многократным переделкам, от которых становилось не лучше, а порой даже хуже.

…Со всем тем, за смиренною внешностью он таил самолюбие довольно воспаленное. На мой взгляд, оно-то его и погубило. С ним случилось то, что случилось с очень многими товарищами моей стихотворной юности. Он стал подготовлять первую книжку своих стихов, и чем больше по виду смиренничал, тем жгучее в нем разгоралась надежда, что с выходом книги судьба его разом, по волшебству, изменится: из рядовых начинающих стихотворцев попадет он в число прославленных».

Ходасевич в своих характеристиках других людей крайне напоминает Собакевича, так что и тут все нужно делить на два.

Приехав в Петербург с намерением стать поэтом, Тиняков быстро освоился, влился в культурную тусовку, стал завсегдатаем у Гиппиус, Блока, Ремизова.
Удивительно, с каким энтузиазмом эти люди принимали молодых поэтов из народа! Так ведь и Есенин начинал.

Большое влияние на Тинякова оказал роман мизантропа и женоненавистника Августа Стриндберга "Одинокий", который стал его творческим псевдонимом.

Стихи Тиняков писал романтические, подражал Бальмонту. Его первый сборник вышел в 1912 году. Тиняков ждал оглушительного успеха, как у Есенина, но получил несколько вежливых отзывов и более ничего, и это его надломило: он очень рассчитывал, что после выхода сборника его жизнь резко изменится.
Живя в столице, он умудрился печататься в 2-х изданиях диаметрально противоположного направления (либералы и националисты), был изобличен как двойной агент и изгнан отовсюду. Представьте, в либеральной газете под своим именем он писал о свободе-демократии, а в черносотенной под псевдонимом Одинокий громил проклятых жидов! Он думал, что об этом не дознаются, но догадались, и хотя газета утверждала, что Одинокий - это вовсе не Тиняков,
случился большой скандал и пришлось вернуться в Орел.

С началом Гражданской Войны Тиняков принял сторону красных и опубликовал в орловских газетах стихи в духе Демьяна Бедного. По его собственным рассказам он даже работал в ЧК – приводил в порядок их архив.
В 1921 возвращается в Петроград, в 1922 и 1924 издаёт два стихотворных сборника.

Жил он в специально организованном для бедствующих литераторов Доме Искусств. Этот громадный дворец купца Елисеева на углу Невского и Мойки советская власть отдала писателям, артистам, художникам.



К этому времени Тиняков уже сильно пил. Поселили его в отсеке дома, предназначеном для пьяниц и тому подобных людей, доставляющих неудобства другим жильцам. Даже там на него жаловалась соседка - старуха из бывших балерин.
По словам жившего в Доме Исскуств Ходасевича, водил к себе 10-12-летних проституток, но объективность Ходасевича известна.

В 1926 году Тиняков стал профессиональным нищим. Носил на груди картонку с надписью «Подайте бывшему поэту». Его деградация описана разными прозаиками.
Зощенко в книге «Перед восходом солнца» писал: «Я вспомнил одного поэта – А.Т-ва. Он имел несчастье прожить больше, чем ему надлежало. Я помнил его еще до революции, в 1912 году. И потом я увидел его через десять лет… на углу Литейного. Он стоял с непокрытой головой. Низко кланялся всем, кто проходил мимо. Он был красив. Его седеющая голова была почти великолепна. Он был похож на Иисуса Христа. И только внимательный глаз мог увидеть в его лице нечто ужасное, отвратительное – харю с застывшей улыбочкой человека, которому больше нечего терять. Мне почему-то было совестно подойти к нему. Но он сам окликнул меня. Окликнул громко, по фамилии. Смеясь и хихикая, он стал говорить, сколько он зарабатывает в день. О, это гораздо больше, чем заработок литератора. Нет, он не жалеет о переменах. Не все ли равно, как прожить в этом мире, прежде чем околеть.
Я отдал поэту почти все, что было в моих карманах. И за это он хотел поцеловать мою руку.
Я стал стыдить его за те унижения, которые он избрал для себя. Поэт усмехнулся. Унижения? Что это такое? Унизительно не жрать. Унизительно околеть раньше назначенного срока. Все остальное не унизительно…
Я встретил Т. год спустя. Он уже потерял человеческий облик. Он был пьян, грязен, оборван. Космы седых волос торчали из-под шляпы. На его груди висела картонка с надписью: «Подайте бывшему поэту».
Хватая за руки прохожих и грубо бранясь, Т. требовал денег.
Я не знаю его дальнейшей судьбы.
Образ этого поэта, образ нищего – остался в моей памяти как самое ужасное видение из всего того, что я встретил в моей жизни».

Племянница Тинякова, Ксению Дмитриевну Муратову (специалист по Горькому. Готовила к изданию собрания сочинений Гоголя, Островского, Чехова, Успенского. Всю жизнь трудилась в Пушкинском Доме, завсектором источниковедения и библиографии) так вспоминала о дяде:
«Талант, конечно, имелся. Стержня не было! Гимназию бросил, образования не получил, но замечательная память и огромное чтение. В 16 лет пошел паломником в Ясную Поляну спросить Льва Николаевича: «Как жить?» Толстой посоветовал вернуться в гимназию, помириться с семьей. Он ведь ненавидел родителей. Отец упёк его за непослушание в сумасшедший дом. А мой дед (они с отцом Александра Ивановича – двоюродные братья) приехал в больницу, застращал местного доктора, что привезет из Москвы психиатра, и вызволил ослушника. А ведь деньги на первую книжку Тинякову отец дал. А он чем отплатил? После революции написал донос на родного отца. Конечно, вся родня от него отвернулась.
Я видела его и девочкой лет шести-семи, и девушкой, когда приехала учиться в Ленинград. Однажды кто-то из наших земляков сказал: «Шурка-то Богородицкий (он родился в селе Богородицком Мценского уезда, а я – в Болхове) на Литейном стоит с шапкой: «Подайте поэту, впавшему в нужду». Мы с сестрой написали маме: «Может ли такое быть?» Мама ответила: «Может; а вы подойдите к нему, скажите, что вы Муратовы».
Мы пошли. А он пьяный, ругается, картонка дурацкая «Подайте на пропитание поэту». Мы тоже подали и убежали. Потом говорили: «Тинякова как нищего, пьяницу и вредный элемент определили строить Беломорско-Балтийский канал». Он вроде и там сгодился как поэт, писал в газету, которую чекисты издавали для заключенных. Максим Горький в августе 1933-го снарядил туда целый пароход писателей. Лучших писателей собрали: Алексей Толстой, Михаил Зощенко, Всеволод Иванов, Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров, Михаил Слонимский, Евгений Габрилович… Книгу писать. Думаю, Алексей Максимович говорил с чекистами о Тинякове, помог ему вернуться в Ленинград. Горький ведь считал, что Тиняков мог вырасти в большого прозаика, хвалил его рассказ «Пропащий».
Но он по-прежнему пил, безобразничал, попрошайничал. Мама иногда посылала меня передать Александру Ивановичу полбуханки черного.
Вдруг пригласил нас на свой день рождения. Мама несла гостинец: несколько картофелин и кулек сушеных снетков. Мы ведь сами бедствовали. Замерзли, пока дошли. Ноябрь, холодно. Он уже был женат на Марии Николаевне Левиной. Не знаю, любила ли она его, но крест несла. Она и открыла дверь. Вошли… А Тиняков сидит за столом. Один. Стол ломится: вина всякие, сладости, ветчина, колбаса, виноград, утка зажаренная! Он пьет-жрет. Мама развернулась – и прочь! Так плакала! А когда он совсем заболел, приходила его жена, просила помочь. Мама что-то ей подала. Но на похороны не пошла».

Погорел Тиняков на антисоветских стихах — в августе 1930 г. его арестовали за антисоветскую агитацию и приговорили к трём годам лагерей. Поначалу Тиняков отбывал срок на Соловках, но позже его перевели в ссылку в Саратов, где по его собственным словам, он «голодал и бедствовал невероятно».
Умер 17 августа 1934 года в Ленинграде в больнице Памяти жертв революции.

Все, кто вспоминал Тинякова, говорил о нем с презрением, возмущением, отвращением. Уж очень он уронил образ поэта. Его называли Смердяковым русской поэзии.
Не любили у нас таких, а вот во Франции существует понятие Проклятых поэтов (Вийон и Нерваль, Китс и Эдгар По, Бодлер и Лотреамон, Альфред Жарри и Антонен Арто, Сильвия Плат и др.), и Тиняков вполне к ним бы подошел.

Тиняков вел дневник. В нем он писал о текущей политике и о своих доходах от нищенства. Он считал, что зарабатывает вполне прилично. Особенно отмечал случаи, когда деньги подавали знакомые – поэты, писатели. Сетовал, что чем выше у человека доходы, тем меньше он подает.
И Тиняков продолжал писать стихи. Теперь уж он никому не подражал. Тиняков писал предельно откровенно, открывая самые низкие стороны своей души. Надо сказать, что еще в его ранних стихах что-то такое иногда проскальзывало.

Любо мне, плевку-плевочку,
По канавке грязной мчаться,
То к окурку, то к пушинке
Скользким боком прижиматься.

Пусть с печалью или с гневом
Человеком был я плюнут,
Небо ясно, ветры свежи,
Ветры радость в меня вдунут.

В голубом речном просторе
С волей жажду я обняться,
А пока мне любо — быстро
По канавке грязной мчаться.

1907

***

Мальчик из уборной

Тщедушный, худенький, невзрачный, –
Он при уборной в кабаке
Вдыхает воздух аммиачный
И вянет с щеткою в руке.
Порой подвыпившие гости
Ему швыряют пятаки,
А он покорно и без злости
Стирает с пола их плевки.
Свет электрический холодный
Струится ровно из рожков,
И шум в трубе водопроводной
Похож на ропот мертвецов.
Окошек нет; четыре стенки;
Меж них ребенок заточен:
Костлявы пальцы и коленки
И взор его огня лишен.
Прими же, Город, без упрека
Стихи безрадостные в дар!
За то, что ты рукой жестокой
Загнал ребенка в писсуар!

***
Стихи о голоде

Ни правда, ни совесть, ни честь,
Ни прелесть весны и столицы, —
А только б дорваться — поесть.
Кусок ароматного хлеба,
Тарелка наваристых щей
Прекрасней лазурного неба,
Дороже великих идей.
За ложку немасленой каши
Я в рабство отдаться готов!
Еда мне милее и краше
Любых вдохновенных стихов.
Творцы, музыканты, поэты,
И Моцарт, и Дант и Толстой
Не стоят собачьей котлеты,
Не стоят селедки одной.
Вы, — знамя великого бунта
Подъявшие в высь к небесам,
Поймите, что хлеба полфунта
Дороже всех вольностей нам.
Свобода с пустыми руками, —
Да будь она проклята в век, —
Коль создан с зубами, с кишками
И с жаждой поесть человек.
Давите меня, унижайте
И каторжным мучьте трудом
Но пищи, но пищи мне дайте
Хотя б пополам и с дерьмом.
И Бог, и прогресс, и наука
Рассыплются жалкой трухой,
Коль нет ни картошки, ни лука,
Коль стонет желудок пустой.

8 сентября 1925 Москва

***

Моление о пище

Пищи сладкой, пищи вкусной
Даруй мне, судьба моя, —
И любой поступок гнусный
Совершу за пищу я

Я свернусь бараньим рогом
И на брюхе поползу,
Насмеюсь, как хам, над Богом,
Оскверню свою слезу.

В сердце чистое нагажу,
Крылья мыслям остригу,
Совершу грабеж и кражу,
Пятки вылижу врагу.

За кусок конины с хлебом
Иль за фунт гнилой трески
Я, — порвав все связи с небом, —
В ад полезу, в батраки.

Дайте мне ярмо на шею,
Но дозвольте мне поесть.
Сладко сытому лакею
И горька без пищи честь.

***

Ноябрь 1921
Без выхода

Она – красивая, но глупая,
Мне с нею скучно стало жить,
И, сладострастно тело щупая,
Я не могу его любить.

Упав на дно нечистой похоти,
Я после гадок сам себе
И при ее беспечном хохоте
Я шлю проклятия судьбе.

Но как ударить правдой грубою
Вот в эту ласковую грудь?
И силы нет терпеть безлюбую,
И силы нет, чтоб оттолкнуть!

17 апреля 1922 Петербург

***

Любовь к себе

Я судьбу свою горькую, мрачную
Ни на что не желаю менять:
Начал жизнь я мою неудачную, -
Я же буду ее и кончать!

Больше бога, Героя и Гения
Обожаю себя самого,
И святей моего поклонения
Нет на нашей земле ничего.

Неудачи мои и пороки
И немытый, в расчесах, живот,
И бездарных стихов моих строки,
И одежды заношенной пот -

Я люблю бесконечно, безмерно,
Больше всяких чудес бытия,
Потому что я знаю наверно,
Что я - это - Я!

Я не лучше других, не умнее,
Не за силу и доблесть мою
Я любовью к себе пламенею
И себе славословье пою.

Я такой же бессильный и тленный,
Я такая же тень бытия,
Как и все в бесконечной вселенной,
Но я - это - Я!

Ноябрь 1921

***

Радость жизни

Едут навстречу мне гробики полные,
В каждом - мертвец молодой,
Сердцу от этого весело, радостно,
Словно березке весной!

Вы околели, собаки несчастные, -
Я же дышу и хожу.
Крышки над вами забиты тяжелые, -
Я же на небо гляжу!

Может, - в тех гробиках гении разные,
Может, - поэт Гумилев...
Я же, презренный и всеми оплеванный,
Жив и здоров!

Скоро, конечно, и я тоже сделаюсь
Падалью, полной червей,
Но пока жив, - я ликую над трупами
Раньше умерших людей.

28 июля 1921

У современников эти стихи вызывали отвращение (особенно, про Гумилева, хотя по словам Тинякова, написал он его за месяц до ареста и расстрела поэта), а вот сегодняшним читателям они нравятся. Сейчас же принято быть откровенным. ВК имеет даже сообщество поклонников Тинякова.
Я вот думаю, почему он так себя вел? У него была психическая болезнь, виноват был алкоголизм? Но трезвенников среди поэтов еще поискать надо, как и психически здоровых людей. Возможно, Тиняков понял, что его единственный шанс остаться в истории литературы – это как раз опуститься на самое дно и оттуда писать стихи. И ему это удалось.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив