политолог Владимир Гельман : «Напряжение в системе растет»

gluhovski_igor — 04.11.2018 Накануне Дня народного единства с горечью видишь: никакого «народного единства» у нас нет. Те, кого называют «народом», разделяют себя на часто непримиримые лагеря — либералов, левых, националистов и так далее, по национальному и религиозному признаку. По сведениям Всемирного банка, Россия — в тройке лидеров по неравенству регионов в Европе и Центральной Азии. Десятки миллионов соотечественников самоизолировались от «общественной жизни» и озабочены выживанием без расчета на помощь извне.




С верхними слоями общества и вовсе не наблюдается никакого единства. Доля 1% самых богатых россиян в национальном доходе составляет 20-25% национального дохода, доля 10% самых богатых — более 80%, это выше, чем в США и Китае, наиболее мощных экономиках мира. При этом львиную часть своих капиталов, в основном сколоченных на эксплуатации государства, недр и населения, российская знать предпочитает держать за рубежом. Так, в России — меньше трети денег наших олигархов.

Министр финансов Антон Силуанов пообещал повысить налогообложение роскоши и таким образом снизить вызывающее имущественное неравенство, но оговорился: со временем. Так что верится с трудом.

Как случилось, что наша страна стала эмблемой и синонимом плутократии, как функционирует эта система и что у нее впереди? Беседуем с известным политологом, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге и Университета Хельсинки Владимиром Гельманом.

«Концентрировать капиталы за границей менее опасно»
— Владимир Яковлевич, ни о каком «народном единстве» в нашей стране говорить, конечно, не приходится: у нас фактически сословное общество, «друзьям — все, врагам — закон». Так называемые «элиты» живут в отрыве от враждебного им населения и уже перестали это маскировать, в обоих лагерях единства тоже не наблюдается. Под какое определение, с точки зрения политологии, подходит наша политическая система? На каком этапе в сравнении с передовыми странами мы находимся?

— Нынешний российский политический режим — авторитарный. Авторитарные режимы очень разные: монархии, однопартийные, военные режимы. Российский режим — персоналистский, поскольку механизм власти и управления сильно завязан на личное господство главы государства. В то же время это режим электорального авторитаризма: его легитимность держится на результатах голосования, глава государства получает мандат на управление от избирателей, а не по наследству, не в результате военного переворота и не как лидер господствующей партии.

Такие режимы не являются исключением, они довольно широко распространены в современном мире, в том числе на постсоветском пространстве. Если обратиться к истории развитых стран Запада, то наиболее хорошо знакомой аналогией может служить режим, который был выстроен во Франции во времена Луи Наполеона, так называемой «Второй империи» (Наполеон III, племянник Наполеона I, пришел к власти в результате выборов как президент, однако затем, совершив государственный переворот, провозгласил себя императором; через 18 лет, в ходе франко-прусской войны, он сдался в плен, а императорское правительство было низложено — прим. ред.). Но, конечно, невозможно сказать, что Россия сегодня — буквально там же, где Франция была в 1850–60-е годы.

— Луи Наполеон проводил во Франции определенную промышленную и социальную политику. Сегодняшние российские чиновники и дельцы заняты тем, что перекачивают извлеченную ренту за границу. Мы имеем дело с «кочевыми», а не «стационарными бандитами»? Другими словами, они заинтересованы в долгосрочном порядке в стране или их задачи краткосрочны — «хватать и бежать», пока дают?

— Эти термины ввел известный американский экономист Мансур Олсон. Разница между «кочевым бандитом» и «стационарным бандитом» — в горизонте планирования. Горизонт планирования в режимах, подобных российскому, достаточно короткий, он ограничен — максимум — сроками жизни главы государства. Понятно, не факт, что в случае смены главы государства люди, которые сегодня входят в состав политической элиты и в «списки Forbes», удержат свои позиции. Те, кто вовлечен в процесс государственного управления, это хорошо понимают, отсюда стремление «схватить и убежать» и выстраивать свое будущее, будущее своих детей и внуков за пределами страны, там, где капиталы, благосостояние, да и личная безопасность будут защищены более надежно.

— Но разве современные медицинские технологии не обещают значительного увеличения жизни главы государства? И разве за рубежом капиталы наших «бандитов» более защищены от отъема?

— Самое известное описание персоналистского авторитарного режима в художественной литературе принадлежит Габриэлю Гарсиа Маркесу. В его романе «Осень патриарха» диктатор находился у власти больше ста лет. Гадать о том, сколько проживет нынешний глава российского государства — дело бессмысленное, к тому же многие авторитарные лидеры теряют власть не только по естественным причинам, но и в результате государственных и военных переворотов. Но средства для того, чтобы править вечно, еще не придумали. А что происходит сразу после ухода такого лидера? Посмотрим на некоторые другие постсоветские страны: стоило смениться главам государств в Туркменистане, Узбекистане — и вслед за этим правящие элиты там довольно сильно поменялись.

За рубежом активы тоже могут отнять, есть такая вероятность, но это зачастую связано с длительными судебными процессами. И опыт ряда африканских диктаторов показывает, что концентрировать капиталы за границей менее опасно, чем на родине. Капиталы выводят в офшоры, регистрируют на подставные лица и компании. Это целая индустрия, причем работающая не только на российских высокопоставленных чиновников и олигархов. К сожалению, феномен офшоризации присущ очень многим государствам.

— Еще в 2013 году Путин подписал закон, запрещающий нашим чиновникам владеть зарубежными счетами и акциями. А на днях предложил наделить Генпрокуратуру дополнительными полномочиями, чтобы проверять, насколько дисциплинированно соблюдается запрет. Насколько, по вашему мнению, эффективны такие меры — с точки зрения воспитания патриотизма и возвращения капиталов на благо Родины?

— Судя по последним данным статистики, о возврате капиталов говорить не приходится. Напротив, очень бурными темпами идет отток капиталов (по прогнозам МЭРТ, в текущем году отток капиталов из России составит 41 млрд долларов, а не 18 млрд, как считалось раньше — прим. ред.). Экономический эффект закона не перебивает общий негативный фон. Те, кто на словах представляют себя самыми патриотичными, на деле обзаводятся недвижимостью в Майами и отправляют детей и внуков учиться в Оксфорд. Не потому, что эти люди в душе не патриоты, а потому, что они прекрасно понимают, что качество жизни за пределами России выше и возможности делать, что они хотят, шире. Внутри России просто невозможно создать эквивалентные стимулы. Да, для кого-то такие стимулы есть: те, кто приближен к главе государства, имеют возможность получать очень большие средства за счет бюджета посредством госзаказов. Но на всех этих средств не хватает, особенно в нынешних экономических условиях. И напряжение в системе растет.

— То есть верхушка выступает барьером к тому, чтобы остальная часть правящего слоя перестала вести себя как «кочевой бандит»?

— То, что в России не защищены права собственности и активы могут отобрать в любой момент, — это обстоятельство, имеющее определяющий характер. В большинстве развитых стран законодательство и правоприменительная практика совершенно иные. Там намного менее вероятно, что к вам явится представитель правоохранительных органов и конфискует ваши активы.

«Задача уменьшить соискание ренты в принципе не ставится»
— В книге «Российский путь», которую вы выпустили совместно с экономистами Андреем Заостровцевым и Дмитрием Травиным, вы приводите пример РЖД, где при Владимире Якунине убытки, вызванные чрезмерным объемом извлекаемой ренты, возмещались повышением тарифов, то есть за счет населения. И даже Путин не мог повлиять на эту ситуацию. С отставки Якунина прошло три года, теперь он, поговаривают, обитает в Европе. На сегодня наш президент — «монарх» с беспрекословным авторитетом и неограниченной властью или его позиция может быть проигнорирована?

— Якунин — один из многих примеров, просто, пожалуй, наиболее выдающийся в том смысле, что «брал не по чину», претендовал на неадекватно большие объемы ренты и, видимо, таким образом задел интересы других, конкурирующих с ним деятелей. Отставки таких, как Якунин, вызваны не неэффективностью их работы, а исключительно их завышенными «аппетитами». Система политико-экономического управления, которая сложилась в России (в книге я называю ее «недостойное правление»), выстроена не ради эффективности, а ради удовлетворения интересов тех, кто находится у власти.

Одни представители неформальной правящей коалиции сидят на одних финансовых потоках, другие — на других, у одного — «Роснефть», у другого — РЖД и так далее. И задача главы государства — стараться не допустить столкновения интересов этих группировок, разводить их по разным углам и поддерживать баланс сил. Задача как-то уменьшить соискание ренты в принципе не ставится, потому что именно на погоне за рентой и держится весь политико-экономический порядок.

Число участников этой «погони», количество противоборствующих лагерей не такое уж маленькое. По каким-то вопросам они конфликтуют, по каким-то объединяются, но в целом механизм работает довольно исправно. Он был очень успешным, пока российская экономика росла, сейчас происходят сбои, потому что ресурсов на всех уже не хватает, а аппетиты растут: на некоторых выгодополучателей системы накладывают зарубежные санкции, и это выступает для них аргументом, чтобы претендовать на дополнительные ресурсы. Отсюда стремление поднять налоги, увеличить пенсионный возраст, одним словом, переложить нагрузку на население — чтобы накормить всех «голодающих», концентрирующихся вокруг Кремля.

— Западные санкции — насколько они болезненны, на ваш взгляд? Те, кто угодил под санкции, в России налоги с зарубежных доходов могут не платить. Не было бы счастья, да несчастье помогло?

— Нам сложно оценить в полной мере экономический эффект санкций: речь идет не только о прямых, но и о косвенных потерях, например, в виде отказов бывших иностранных партнеров вести дела с российскими бизнесменами и компаниями, попавшими под санкции, в виде отмены проектов, срыва контрактов и так далее. Но санкции болезненны не только в материальном, но и в символическом аспекте. В 2000-е годы российские олигархи активно маршировали на Запад, рассчитывая на легализацию своего статуса и влияния в развитых странах. Санкции ясно показывают, что этим мечтам не сбыться, с ними приходится распрощаться. Ярким примером тому может служить Роман Абрамович (в течение этого года Абрамович лишился британской визы, а власти Швейцарии отказали ему в виде на жительство, объяснив это репутационными рисками для страны — прим. ред.). Впрочем, это касается не только олигархов, но и всего российского истеблишмента.

Главный эффект санкций состоит в том, что Россия стала «токсичной» страной, с которой представителям американского или европейского истеблишмента, международного бизнеса стало рискованно иметь какие-то серьезные дела. Это ощутимый эффект, и он всерьез и надолго. Нельзя сказать, что Россия изолирована от внешнего мира, но ее репутационные и экономические страновые риски и издержки сегодня очень велики.

— За рубежом от наших «элит» отворачиваются, прятать капиталы в офшорах все труднее, здесь помощник президента Андрей Белоусов спит и видит, как бы изъять «сверхприбыли» в пользу государства. Это западня?
— Выходы все равно ищут, в том числе в офшорах и с помощью других схем. Но они становятся более дорогими и рискованными. И в целом, да, российский истеблишмент явно недоволен тем, что произошло с Россией в 2014 году — аннексией Крыма и всеми последующими событиями в Донбассе, в отношениях с Западом. Но ничего с этим наш истеблишмент сделать не может. Последствия тех путинских решений вряд ли будут преодолены, по крайней мере, пока Путин возглавляет страну.

Если истеблишмент начнет открыто проявлять недовольство, а тем более двигаться навстречу оппозиции, ему будут грозить санкции уже не извне, а изнутри страны. Он это прекрасно понимает и, не рискуя быть наказанным, каких-то активных действий против режима не предпринимает. Тем более что у нас нет сильной оппозиции как реального, весомого противника власти, нет массовых протестных выступлений.

— Что остается? Все продать и уехать? Такое поведение может стать типичным?

— Может. Самая серьезная опасность для представителей бизнеса — если рано или поздно государство просто отберет их активы без достаточной компенсации. Такое развитие событий исключать нельзя.

«Путину ничего особенно не угрожает»
— Полагаю, люди в погонах поучаствовали бы в «экспроприации» с большой охотой. Насколько, по вашему мнению, эффективен контроль Путина над силовыми структурами? После шока от сталинских репрессий они надежно контролировались высшим коллективным партийным органом — Политбюро, даже при генсеке-чекисте Андропове. А как теперь, при президенте-чекисте?

— Мне кажется, Путин понимает, что разные силовые ведомства могут быть источником угроз для него — минимум как источник дезинформации, а в крайнем случае — как источник применения силы. И он поступает так, как и многие авторитарные лидеры в таких же условиях, — проводит политику по принципу «разделяй и властвуй». У нас нет единого ведомства-монстра, концентрирующего несколько силовых функций, они распределены по разным ведомствам, между которыми есть институциональные противоречия. Они борются друг с другом за ресурсы, сферы влияния, следят друг за другом, подставляют друг друга. Таким образом, угрозы для президента существенно снижаются и не слишком велики. Тем более что он по-прежнему самый популярный политик в стране.

После повышения пенсионного возраста уровень массовой поддержки Путина снижается, однако в России есть устойчивое представление, что для многих россиян — и для истеблишмента, и для рядовых граждан — он является меньшим злом по сравнению с рисками преобразований. Мы пока что не видим большого числа россиян, которые готовы требовать смены главы государства. Такие люди в России есть, но их крайне мало, и погоды в стране, по крайней мере, сегодня, они не делают. И до тех пор, пока спрос на перемены не станет слишком сильным и не будет проявляться не просто в общественном мнении, высказываниях участников опросов и фокус-групп, а в конкретных действиях, Путину ничего особенно не угрожает.

— Судя по тому, как беспроблемно Владимир Владимирович переизбрался на очередной президентский срок, он продолжает оставаться авторитетным «разводящим», верховным арбитром, последней инстанцией. Но удастся ли ему сохранить это положение при введении дополнительных санкций (а это, можно сказать, решенный вопрос), при ухудшении экономики и съеживании рентного ресурса?

— Поскольку механизм контроля над теми же силовыми структурами держится, в общем-то, на персональных отношениях, это равновесие чрезвычайно неустойчиво: оно зависит от личных предпочтений главы государства (а он, как и всякий из нас, может ошибаться) и от конкретных руководителей силовых структур. И я не думаю, что в длительной перспективе глава государства абсолютно застрахован от неожиданностей. Примеров того, как личные отношения не спасают авторитарных лидеров, достаточно много. Очень трудно спрогнозировать, как поведут себя персоны и структуры, которые сильно завязаны на главу государства и являются главными бенефициарами действующего политико-экономического порядка, если этот порядок начнет проседать и обваливаться. А список событий и процессов, которые могут послужить детонаторами, потенциально очень широк.

— Как вы думаете, каким образом будет решена «проблема 2024»? Мы получим нового, самостоятельного президента? Нового, но подконтрольного? Или Владимир Владимирович останется «отцом нации»? Даже двух: ваш коллега и соавтор Дмитрий Травин пишет о сценарии принятия общей российско-белорусской Конституции…

— Каким образом будет решаться эта задача, пока говорить рано. Может, по «белорусскому» варианту или с помощью конституционной реформы — путем создания каких-то новых органов власти или передачи полномочий от одних органов власти другим. В любом случае, я не думаю, что в 2024 году Путин по своей воле лишится рычагов власти, уйдет в отставку и превратится в пенсионера.

«Все проблемы российские власти создают себе сами»
— Все активнее идет процесс ввода во власть так называемых «молодых технократов» — на должности губернаторов, в министерства. Способны ли они к эффективному управлению государством и страной? И представляют ли реальную угрозу «старой гвардии», в первую очередь правящей верхушке?

— У всех нас перед глазами печальный опыт поздних лет застоя, когда Брежнев и вся его когорта высших руководителей один за другим сошли со сцены и образовавшийся вакуум заполнило поколение «шестидесятников», после чего началась перестройка, которую система не выдержала. Поэтому стремление подтянуть на позиции «второго эшелона» более молодых людей — естественный шаг, так как наш истеблишмент сегодня стареет.

Что представляют собой так называемые «молодые технократы» (хотя они не такие уж и молодые)? Они, как правило, обладают более качественным образованием, знанием экономики. Вместе с тем им не присущ политический опыт, или он носит номинальный характер — когда вновь назначенные губернаторы «выигрывают» на практически неконкурентных выборах в очень комфортных для них условиях. Когда дела идут более-менее неплохо, с задачами текущего управления они вроде бы справляются. Как они проявят себя в ситуации системного кризиса, насколько уверенно смогут самостоятельно проводить политический курс, пока что сказать сложно. Их влияние определяется тем, в какой степени им доверяет глава государства.

Что касается положения «технократов» по отношению к «старой гвардии», то, во-первых, президент поручает «технократам», тем, кого он знает лично, кто в его глазах компетентен и профессионален, лоялен и «не воткнет нож в спину», лишь определенные узкие сферы деятельности (скажем, Набиуллиной доверено управлять Центральным банком — процентной ставкой, антиинфляционной политикой, регулированием банковской сферы и так далее). А во-вторых, «технократы» не представляют собой единую сплоченную группу, поэтому их невозможно рассматривать как организованных сторонников определенных ценностей, подходов, планов и проектов. Если у президента в приоритете геополитика, а не развитие страны, никакой «технократ» оспорить это не может.

«Технократы» не всесильны, на многие решения они повлиять не в состоянии и делают то, что могут в очерченных им рамках. Максимум, на что они способны сейчас — минимизировать ущерб от решений, принимаемых «наверху». Они всего лишь наемные менеджеры на службе правящей группы, которые в общем и целом добросовестно выполняют свое дело.

— В России стало обыденностью, когда на ключевые должности в государственных органах, корпорациях, банках назначаются дети первых лиц государства, так называемые «кремлевские принцы». Может быть, с их помощью будет решена проблема сохранения политических и экономических активов? Может быть, их готовят к управлению государством и страной?

— Феномен «кремлевских принцев» не является чем-то из ряда вон выходящим. Во многих авторитарных режимах стареющие политические лидеры стремятся передать власть и контроль над активами своим детям. Успешных примеров немного, самый известный случай на постсоветском пространстве — в Азербайджане, Гейдар и Ильхам Алиевы. Но неуспешных примеров династической передачи власти от отцов к детям намного больше. В Сирии Хафез Асад был успешным авторитарным лидером, но когда машиной власти, построенной отцом, стал рулить его сын Башар, Сирия погрузилась в столь глубокий кризис, что разрешить его, похоже, невозможно никакими усилиями. Не думаю, что и «кремлевские принцы» будут в состоянии успешно возглавлять страну, правительство и министерства, крупнейшие компании, когда их родители уже не смогут им помочь. Скорее наоборот: они будут находиться под многочисленными атаками, как, например, семья умершего президента Узбекистана Ислама Каримова.

— Справится ли поколение наследников и «молодых технократов» с вызовами будущего, уверенности нет. Запад не помощник, Китай, скорее всего, тоже будет играть свою игру и воспользуется слабостями России. Меняться и менять порядки в стране у правящей группы желания нет. Тогда в чем ресурс сохранения ею власти и капиталов? Это репрессивный ресурс?

— Ресурс скорее в том, чтобы не будить лихо, пока оно тихо. Один раз, в 2014 году, лихо уже разбудили. Второй раз разбудили в этом году повышением пенсионного возраста. Будь я советником Путина и его окружения, я бы рекомендовал им сидеть тихо, не выеживаться, вообще ничего не предпринимать, по максимуму выводить из страны капиталы, вывозить за рубеж семьи, а «после нас хоть потоп».

Но беда в том, что у российских властей неоправданно много амбиций, они из кожи вон лезут, чтобы показать и себе, и всем на свете — внутри страны и за ее пределами — какие они крутые, и в то же время у них гораздо меньше ограничений в принятии решений, чем было, скажем, в СССР. Советское Политбюро опиралось в своих решениях не только на идеологию, но и на различные группы интересов, на аппарат ЦК КПСС, ключевых министров, руководителям страны приходилось маневрировать. Опыт аннексии Крыма показывает, что нынешний глава российского государства может принять любое решение почти единолично, для этого ему не нужны никакие консультации внутри страны, а тем более за рубежом. А поскольку ограничений мало, то риск принятия неверных решений возрастает.

В ближайшей перспективе российским властям никто особенно не угрожает, кроме них самих. Угрозы того, что вот-вот резко ухудшится экономическое положение, нет. Российская экономика не растет, но и не проваливается. Проявлений массового недовольства, которые выражались бы в больших протестных акциях общероссийского масштаба, тоже нет — в том числе потому, что власти умело пресекают попытки общественной самоорганизации, точечными репрессиями и угрозами препятствуют оппозиционной активности. Все проблемы российские власти создают себе сами. Это не значит, что завтра их кто-то свергнет. Но то, что своими действиями они усугубляют риски для себя и для страны в целом, очевидно. Чтобы их не увеличивать, достаточно перестать делать глупости.

— По уровню неравенства Россия — на лидирующих местах в мире. В стране порядка 20 млн бедных (это данные правительства, а независимые эксперты говорят о более чем 35 млн), в то же время у нас больше ста миллиардеров. Но такое явно несправедливое положение действительно не вызывает активного массового протеста. Выходит, оно терпимо не только для элит, но и для народа? Все дело в его долготерпимости?

— Текущая ситуация в экономике, социальной сфере, общественном правопорядке многими россиянами воспринимается как неблагоприятная. Но все же не такая тяжелая, как в период сразу после распада Советского Союза. Более того, даже в той тяжелой социально-экономической ситуации, на фоне глубокого спада производства, невыплаты зарплат и пенсий, уровень массовых протестов был довольно низким. Американский политолог Грэм Робертсон, исследовавший масштабы забастовок в российских регионах в тяжелые кризисные моменты 1997-99 годов — почему в одних регионах протест был активным, а в других протестовали гораздо меньше или не протестовали вообще, — пришел к выводу, что большая часть массовых протестов была спровоцирована местными элитами, которые активно использовали протесты как рычаг давления на Москву.

Этот вывод важен для понимания не только 1990-х годов, но и сегодняшней ситуации. Чтобы протесты возникли и носили массовый и систематический характер, чтобы на улицы выходили не сотни человек, не тысячи (да и то лишь в отдельных случаях), а десятки и сотни тысяч, протест должен кто-то организовать. Сейчас мы таких сил не видим. То есть речь не о долготерпении, а о том, что у граждан, недовольных нынешним положением дел, не так много шансов, чтобы выразить свое недовольство — и на площадях, и на выборах. Но если и когда такие возможности появляются в виде реальной политической конкуренции, власти терпят на выборах поражение.

автор политолог Владимир Гельман
https://www.znak.com/2018-11-02/napryazhenie_v_sisteme_rastet_politolog_vladimir_gelman_ob_ugrozah_dlya_rossiyskogo_rezhima

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив