Поэзия. Станислав Куняев. Из какого сора!

nicolaitroitsky — 18.12.2022 Предыдущий поэт

Станислав Юрьевич Куняев. 1932 года рождения, недавно ему исполнилось 90 лет. Странный выбор, может кто-то сказать. Сам удивляюсь. Как личность - а он, безусловно, личность - Куняев мне глубоко чужд и неприятен. Как литературный критик - неприемлем. Мракобес, сторонник всего тёмного и затхлого, противник не всего, но много прогрессивного и светлого.
НО!
Поэзия, как Святой дух, веет где хочет. И растёт из самого невероятного и неприятного сора, как справедливо замечала Анна Ахматова, с которой, в том числе, всю жизнь воюет и борется критик Куняев.
И все-таки он поэт. Не везде и не всегда. На его знаменитую строчку "Добро должно быть с кулаками" я даже написал в свое время пародию:
Добро должно быть с кулаками
С хвостом, копытами, рогами
И чтобы уж совсем не в лом
Должно бы называться злом.
Вообще, на мой взгляд, стихи с прямыми декларациями редко бывают удачными, даже, извините, у Пушкина. "Клеветникам России", например - правильное стихотворение, но его чисто поэтическая ценность невысока. Это сложно объяснить, но я считаю, что если автор стихами, в рифму или без оной, излагает то, что можно изложить прозой, то это уже не высшая поэзия. Настоящая поэзия - это когда ее невозможно передать прозой, когда стихотворение невозможно "пересказать". И у Станислава Куняева есть такие стихи.
Вот и будем читать

Сладко брести сквозь январскую вьюгу…
Холод. Погреться бы. Знаю Калугу –
В церковь зашёл. До чего же пуста.
Вижу – остриженный парень в шинели.
Батюшка что-то бубнит еле-еле.
Роспись: Иуда лобзает Христа.

Снег на шинели у юноши тает.
Влага на тёмные плиты стекает.
Как бы то ни было – служба идёт
И у священника, и у солдата...
Ряса тесна, а шинель мешковата.
Плавится воск и на бронзу течёт.

Свечи горят, и мерцают погоны.
Парень печатает долу поклоны.
Окна задёрнул крещенский мороз...
Где призывался и где ты родился?
Как ты со службы своей отлучился?
Что ты ответишь на этот вопрос?

Я подвигаюсь к нему в полумраке,
Вижу в петлицах условные знаки,
Соображаю: ракетная часть.
Что привело тебя в древние стены?
Винтик, ты выпал из мощной системы,
Как бы и вовсе тебе не пропасть.

Ветер повеял, и дрогнуло пламя.
Молча глядит Богоматерь на парня.
К куполу тянется тонкий дымок...
Все вы единого дерева ветки.
Но почему же твои однолетки
Молятся на металлический рок?

Чем озабочен? Спасением мира?
Ты бы спросил своего командира,
Пусть объяснят тебе политруки...
Может быть, ты ошарашен виденьем,
Если себя осеняешь знаменьем,
Взмахами юной солдатской руки?

...Резко выходит в свистящую вьюгу.
Может быть, что-то поведать друг другу?
Следом спешу. В переулке ни зги.
Разве тебя, молодого, догонишь?
Вижу – в бушующем мареве тонешь.
Слышу – во тьме пропадают шаги...

1987
* * *
Живём мы недолго, — давайте любить
и радовать дружбой друг друга.
Нам незачем наши сердца холодить,
и так уж на улице вьюга!

Давайте друг другу долги возвращать,
щадить беззащитную странность,
давайте спокойно душою прощать
талантливость и бесталанность.

Ведь каждый когда-нибудь в небо глядел,
валялся в больничных палатах.
Что делать? Земля наш прекрасный удел —
и нет среди нас виноватых.

1963


* * *

Неестественен этот разбег,
неестественно чувство полёта,
неестественен этот рассвет
и пронзительный вой самолёта.
А когда-то в калужском селе
я увидел поля и дорогу.
А когда-то по тёплой земле
начинал я ходить понемногу.
И не знал, для чего облака,
умывался дождями и снегом...
И не знал, что земля велика,
и счастливым ходил человеком!

1963


* * *

Всё забыть и опять повстречаться,
от беды и обиды спасти,
и опомниться, и обвенчаться,
клятву старую произнести.

Чтоб священник, добряк и пропойца,
говорил про любовь и совет.
Обручальные тонкие кольца
мы подарим друг другу навек.

Ты стояла бы в свадебном платье,
и звучала негромкая речь:
— И в болезни, и в горе, и в счастье
я тебя обещаю беречь!

И опять мы с тобой молодые.
А вокруг с синевою у глаз
с потемневших окладов святые
удивляются, глядя на нас.

1963


* * *

Не верю, чтобы подошла
так быстро жизнь моя к пределу!
Опять мытарствует душа
и не даёт покоя телу.
Всё гонит по свету... Куда?
Зачем я стал себе несносен?
Не может быть, не навсегда
я разлюбил весну и осень.
Не может быть! Я возвращусь
к началу, к утреннему свету,
и удивлюсь цветам и снегу,
и прежним смехом рассмеюсь!

1963

Стояло полсотни домов
вдоль трассы неровным пунктиром.
И, как говорится, любовь
и холод здесь правили миром.
На стройке гудела страда,
машины в тайгу продвигались.
Но камень, земля и вода
отчаянно сопротивлялись.
Коррозия ела металл,
машины сходили с откоса,
и ливень врасплох налетал,
и палки летели в колеса.
А ночью, готовясь к труду,
вповалку храпели бараки.
Намаявшись лаем к утру,
как мёртвые спали собаки.
Но я в эту ночь не дремал
и что-то в награду увидел,
когда, окунувшись в туман,
на ощупь на просеку вышел.
Кругом залегла тишина,
но вдруг свежим ветром подуло,
и разорвалась пелена,
и солнце в прорыве блеснуло.
И я подглядел — торжество,
мгновенье особого рода,
почти не от мира сего
себе разрешила природа.

1963

* * *

Церковь около обкома
приютилась незаконно,
словно каменный скелет,
кладка выложена крепко
ладною рукою предка,
простоит немало лет.

Переделали под клуб –
ничего не получилось,
то ли там не веселилось,
то ли был завклубом глуп.

Перестроили под склад –
кто-то вдруг проворовался,
на процессе объяснялся:
дети... трудности... оклад...

Выход вроде бы нашли –
сделали спортзал, но было
в зале холодно и сыро –
результаты не росли.

Плюнули. И с этих пор
камни выстроились в позу:
атеистам не на пользу,
верующим не в укор.

Только древняя старуха,
глядя на гробницу духа,
шепчет чьи-то имена,
помнит, как сияло злато,
как с причастья шла когда-то
красной девицей она.

1964

Листья мечутся между машин,
на колючем ветру коченеют.
Понимаю, как холодно им,
на глазах золотые чернеют.
Слава Богу, я снова один,
словно в этом какое-то благо!
И смотрю, как из серых глубин
тихо сыплется серая влага.
Я наутро поймаю такси,
подниму воротник от прохлады
и шофёру скажу – отвези
на погосты Великой блокады.
Потому что в одной из могил
мой отец похоронен когда-то.
Неизвестно ни места, ни даты –
устанавливать не было сил.
А недавно в рязанском селе
были праздники в честь Руставели.
Гости прибыли навеселе,
отобедали, песню запели.
Вечерело. Накрапывал дождь
на разбитую сельскую церковь,
на Оку, на есенинский дом...
И, совсем в непогоду померкнув,
любопытные бабы в платках,
зябко пряча тяжёлые руки,
с удивленьем в усталых глазах
молча слушали чудные звуки...
Как смогли вы, друзья, уберечь
за полуторатысячелетье
эту древнегрузинскую речь, –
что ни время, ни пламя, ни меч
не развеяли в пепел наследье!
Что за песни! Какая судьба
донесла их до нашего края!
Репродуктор с вершины столба
что-то бодрое нёс, не смолкая.
Я впадал окончательно в грусть,
на душе становилось постыло,
потому что беспечная Русь
столько песен своих позабыла!
Издали от низины пустой,
рассечённой осенней Окою,
тянет холодом и широтой
и последним движеньем к покою.
Над равниной плывут журавли,
улетают в горячие дали...
Вам спасибо, что вы сберегли,
нам спасибо, что мы растеряли.
Но зато на просторах полей,
на своей беспредельной равнине
полюбили свободу потерь
и терпенье, что пуще гордыни.

1967

* * *

Свет полуночи. Пламя костра.
Птичий крик. Лошадиное ржанье.
Летний холод. Густая роса.
Это – первое воспоминанье.

В эту ночь я ночую в ночном.
Распахнулись миры надо мною.
Я лежу, окружённый огнём,
тёмным воздухом и тишиною.

Где-то лаяли страшные псы,
а Луна заливала округу,
и хрустели травой жеребцы,
и сверкали, и жались друг к другу.

1967

Озеро Безымянное

Тишина. Ни собак, ни людей
здесь не видно со дня сотворенья.
Только свадебный стон лебедей,
только царственный блеск оперенья.

Только ягель да зубчатый лес,
да в безмолвные белые ночи
тусклый пламень полярных небес
отражают озёра, как очи…

Если есть в человеке душа -
да придёт она после разлуки
под струящийся шум камыша
на озёрные эти излуки.

Пусть останется с миром вдвоём
без меня на закате багряном
и лепечет о чём-то своём
безымянная над Безымянным.

Пусть витает, в пустынном краю
о прошедшей судьбе забывая,
и да примет её, как свою,
лебединая белая стая.
1976

* * *

В окруженье порожистых рек,
в диком мире гранита и гнейса,
как ни горько, но знай, человек, –
на друзей до конца не надейся.

Нет, не то чтоб не верить в друзей –
мне по сердцу надёжные души, –
но стихийные силы сильней
самой нежной и преданной дружбы.

Рухнет камень, исчезнет стезя,
друг протянет бессильную руку.
Так не порть настроения другу
и рассчитывай сам на себя.

Ах! Так вот она правда и жизнь:
в жаркий полдень, в холодную полночь
всем, кто просит участья, – учись
помогать, не надеясь на помощь.

Но смотри: поскользнёшься и ты
и услышишь, как в мире бескрайнем
говорят на краю темноты
ледяное дыханье воды
с человеческим жарким дыханьем.

1967


ЮЖНЫЙ БЕРЕГ

И куда ты здесь взгляда ни кинь,
всё равно остаёшься растерян:
что за чёрт – всюду вечная синь
или вечнозелёная зелень!
Куст магнолии, лавровый лист,
вечный воздух и вечное небо,
а захочешь обнять кипарис, –
разве мыслимо – вечное древо!
Вся природа надменно твердит:
нет на свете ни смерти, ни горя…
Но смотрите, куда-то летит
журавлиная стая вдоль моря.
Не спеша, кое-как, тяжёло
улетают из отчего края,
за крылом поднимая крыло,
неожиданно напоминая,
что на родине ветер свистит,
что пустые поля почернели,
что последний осиновый лист
ждёт в отчаянье первой метели.

1966


* * *

Непонятно, как можно покинуть
эту землю и эту страну,
душу вывернуть, память отринуть
и любовь позабыть, и войну.

Нет, не то чтобы я образцовый
гражданин или там патриот –
просто призрачный сад на Садовой,
бор сосновый да сумрак лиловый,
тёмный берег да шрам пустяковый –
это всё лишь со мною уйдёт.

Всё, что было отмечено сердцем,
ни за что не подвластно уму.
Кто-то скажет: «А Курбский? А Герцен? –
всё едино я вас не пойму.

Я люблю эту кровную участь,
от которой сжимается грудь.
Даже здесь бессловесностью мучусь,
а не то чтобы там где-нибудь.

Синий холод осеннего неба
столько раз растворялся в крови –
не оставил в ней места для гнева –
лишь для горечи и для любви.

1969

При желании можно найти и еще, и еще.
А вот интересная статья о поэте Станиславе Куняеве. Автор Вячеслав Огрызко ему сочувствует, но старается быть объективным.

Надо всегда уметь отделять стихи, да и прозу, и живопись, музыку, фильмы, спектакли, в общем, всё сотворенное, созданное, от личности автора. Ибо человек преходящ и зыбок, а его творчество, если это истинное творчество, не туфта, сохраняется вечно. Насколько мы можем судить о вечности...
Мой поэторий

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив